Об иглоукалывании и янской силе

      — Скажи-ка, Чансу…       В бледную кожу плавно вошла тончайшая игла. По лицу Чансу прошла едва заметная дрожь, не укрывшаяся, однако, ни в малейшей степени от Линь Ченя. Тот, вздернув бровь, полюбовался на свои труды и вновь потянулся к ехидно поблескивающему золотом набору.       — Так вот, скажи-ка, Чансу, а не познал ли ты по юности лет... янскую силу принца Цзина? — поинтересовался Линь Чень, одновременно определяя новую иглу в особенно болезненную точку.       Чансу вскрикнул — как от боли, так от негодования, хотя возобладало все же последнее, — и сжал побелевшие губы. Чень ухмыльнулся.       — Ну так? Если стыдишься, то не стоит, — продолжил он совершенно невозмутимо. — Я видел тебя без преувеличения без кожи, какой смысл что-либо от меня скрывать?       — Какого гуя тебя это вдруг взволновало? — прошипел Чансу, гневно сверкая очами и совсем не напоминая умирающего, как за считанные удары сердца до укола в ту самую точку важнейшего меридиана ци. Или до вопроса.       — Я — твой лекарь, — воздел Чень иглу в назидание, — из чего следует, что вопрос непременно важен. Так вот, принц Цзин, янская сила?       Лоб Чансу покрылся испариной, пальцы скомкали ткань одеяла. Застоявшаяся ци ожила ненадолго бурным потоком, вызывая головокружение и жар.       — Не… ах!       — Не познал? — исполнился сочувствия Линь Чень и, рывком повернувшись на еле слышный шорох, строго прикрикнул: — Фэйлю, не смей! Накажу!       Раздался топот, вскрик и звон чего-то, отныне почившего грудой осколков. Чансу вздрогнул. Морщась, попытался приподняться на локтях, но этого ему не позволил упершийся в плечо палец Ченя.       — Лежать, там уж и без тебя разберутся, — непререкаемым тоном приказал младший хозяин Архива и вздохнул. — Небожители, ниспошлите терпения.       — Всем нам, — прошелестел Чансу, комкая в пальцах край одеяла.       Снаружи, словно в ответ им, подала голос ночная птица.       — Так вот…       — Не твое дело, Линь Чень, — Чансу облизнул губы, и лекарь невольно залюбовался — на пару ударов сердца, не больше. — Что на тебя вдруг нашло?       — Сие, чтобы бы знал, крайне важно, — не изменившись в лице заявил Чень, примеривая четвертую иглу.       — Для кого? Для меня? Или, может, для тебя? — съязвил Чансу, сглатывая стон.       Теперь, Чень знал, жар накатывал на него волнами, словно шумный прибой на берег, вызывал легкие судороги. Ци противилась такому обращению, но текла, незаметно переливаясь от лекаря к больному. На лбу Чансу вновь выступила испарина, и Чень мягко обтер его тряпицей.       На тряпице остались смазанные капельки крови — из постепенно немеющих пальцев, которые Чень точно так же незаметно колол иглами, прежде чем те вонзались в кожу Чансу. Осталась кровь и на одеянии, только теперь увидел он — там, куда ткнул, дабы не дать Чансу подняться. Совсем немного. Не обратишь внимания на пятнышко, не зная, но вдруг?..       — Для твоего здоровья, о котором ты отказываешься позаботиться! — снова поспешил Чень отвлечь его внимание. — И ради которого твоим людям в час Быка пришлось обойти три увеселительных дома, прежде чем они нашли меня в четвертом!       Чансу лишь фыркнул, прикрыв глаза. Ци успокаивалась, смешавшись, и теперь его неумолимо клонило в сон.       — Ни капли сочувствия, — покачал головой Чень, пряча улыбку.       Веки Чансу дрогнули, но остались сомкнуты.       — Янскую силу… — вдруг выдохнул он едва слышно. — Его высочество того и не упомнит…       Чень молчал. В ночной тишине снова издала крик птица.