От рассвета до заката

Стены помещения были светлого, приятного цвета, на пару-тройку тонов розовее бежевого. Ей нравился этот цвет. Кажется, она видела такое лишь однажды — такого цвета было предрассветное небо на самой кромке горизонта, когда корабль сделал аварийную остановку на какой-то планете, где были сплошь вода и песок. Встав на носочки, она прилипла к иллюминатору, завороженно разглядывая блики на лениво наползающей на берег волне. Белый песок, лазурная вода и нежное небо. Она воскрешала этот образ в памяти, глядя на перемигиваются диоды, вяло отдергивая руку от кусающихся током проводов и тоскливо думая, что через годик уже и не поместится в своём укрытии. Где-то снаружи звенело стекло и звучал грохот, будто кто-то рушил целую комнату, колотя мебель о стены. Разноголосые грубые крики разносились по кораблю, гудя эхом в коридорах. Даже это эхо звучало как-то вяло, будто оно, как и она, привыкло, но страшно устало. Оно хотело бы замолкнуть и дать тишине затопить корабль, подобно тёплому, маслянистому, как смазка для скрипящих суставов-механизмов судна, вакууму. А она рассеянно вглядывалась в разноцветные мигающие звёздочки, вслушиваясь в печальный шёпот и немного сочувствуя ему, своему невольному товарищу по несчастью. Но лишь ему одному. От женщины, смотрящей на неё, приятно пахло. И в целом в комнате приятно пахло. Кажется, она начинала привыкать к чистому воздуху этой планеты, и теперь могла различать в нём все эти переливы запахов. На столе женщины стояла ваза, а в ней — целый букет чудесно благоухающих цветов. И сама она пахла как какой-то экзотический цветок или даже фрукт. Жаль, что она знает о них не так много, чтоб более точно описать эти сладкие запахи. Но то, что говорила эта милая, приятная женщина в приятном кабине, было ужасно. — Патриция, вам не нужно стыдиться. Вы можете плакать, если хотите, — мягко говорила она в паузах между словами Трисс, снова и снова пересказывающей одно и то же. Это был её четвертый психотерапевт, и все они были добрыми, но странными людьми. Патриция смотрела на неё с непониманием. Почему она должна плакать? — То, что происходило с вами… С этим было бы тяжело справиться даже взрослому. Да, пожалуй. Когда прямо в полёте разом накрылись три системы, включая искусственную гравитацию, было очень тяжело. Она чуть не получила гаечным ключом по голове, когда в панике потянулась к системам регуляции подачи кислорода, которые были в полном порядке. — Ваш страх… Та боль, что вам причинили… Вам никогда не придётся испытывать это снова. Трисс снова не понимала. Почему на неё так смотрят. — Неоправданная жестокость. Почему они все так говорят. — Несправедливость. Почему. — Недопустимо. Трисс обхватила голову руками. — Патриция, с вами вс… Она закричала, не давая женщине договорить. Она не могла больше слушать. Растрескивались и осыпались её правда, её мир, её всё, оглушительно звеня стеклом и металлом. Это отзывалось болью во всём её существе. Не может быть. Не может быть, чтоб всё, что она знала, было ложным. Было неправильным. Такого не может быть. Ей лгут. Но зачем? Зачем они путают её? Зачем обращаются так осторожно? Зачем пытаются чинить то, что не сломано? И Трисс поняла, зачем. Они хотели её пересобрать. Заменить детали. Подогнать под свой механизм, чтобы гармонично встроить её и использовать как одну из своих функциональных единиц. Трисс не хотела. Она была целой. Она не хотела быть перестроенной, переделанной. Но чувствовала, как уверенность в своих мыслях и чувствах расслаивается и сползает неровными лоскутами. Когда открылись двери и в комнату вошли ещё люди, Трисс уже не кричала. Она согнулась пополам, утыкаясь лбом в колени, а в руку уже знакомо ткнулась игла. Понадобилось лишь несколько секунд, чтоб она ощутила, как мысли заволакивает густой и вязкий туман. — Вам нужно отдохнуть, Патриция, — прорвался сквозь него тихий, но разошедшийся в голове многократным эхом голос психотерапевта. Трисс расслабилась, соскальзывая в синтетические объятия спокойствия. Затихли звуки. Смолкли мысли. И наконец-то её окутала тишина. Новые таблетки были безвкусные, но не нравились Трисс. После них она не могла думать. Мысли едва-едва ползли, как окуренные дымарём пчёлы. Сама жизнь словно замедлилась и потеряла резкость. Всё было как во сне. Пытаясь вспомнить, сколько уже сидит, наблюдая за воробьями, прыгающими по подоконнику, Трисс поняла, что не ощущает течения времени. Секунда могла быть часом, а несколько часов — мгновением, но стоило попытаться задуматься об этом, как поймать момент становилось ещё труднее. — Эй, ты. Взгляд Трисс медленно перебрался с точки на стене на объект позади неё. Для этого пришлось чуть повернуть голову в бок. К своему неудовольствию, Трисс ощутила, что и это далось ей с некоторой заминкой. Перегнувшись через спинку дивана, над ней возвышалась девушка. На вид она была не намного старше Трисс, но смотрела на неё выразительным, оценивающим взглядом, словно прикидывая в уме, стоит ли Патриция того, чтоб к ней обратились. — Зажигалка есть? — спросила она, и Трисс даже почти удивилась — запрещено иметь при себе нечто подобное. Вообще очень многое было запрещено. Но Трисс только покачала головой в ответ. Но девушка не ушла. Напротив — кажется, другого ответа она не ждала. Вместо того, чтоб уйти, она прищурила глаза и наклонилась ещё сильнее, заставляя невольно отклониться чуть в сторону. — А что так туго с думалкой, сладкая? Эти изверги тебе лоботомию организовали? Трисс чуть опустила голову, ощущая, как глубоко внутри Скребёт некоторое смущение — она не знала, что такое лоботомия. — Нет. Таблетки. — А, — девушка скривилась, словно само слово было ей противно. — Пичкают ими на завтрак, обед и ужин. Ходишь потом, как чёртов робот. Без чувств, без эмоций. Смирный. Покорный. Кому от этого лучше? Нам? Или же им? — она кинула хмурый взгляд на медсестринский пост, располагающийся совсем недалеко. Прямо сейчас улыбающаяся сестра нежно уверяла в чем-то уставившуюся в никуда женщину, и Трисс почувствовала, как что-то лениво, неприятно заворочалось в желудке. — Так приторно любезничают, а чуть что — сразу скрутят и в изолятор, ха. А видела, как смотрят? С жалостью, со снисхождением. Считают себя выше. Считают МЕНЯ какой-то психопаткой. Но я не такая, как эти пускающие слюни и орущие дебилы. Но и эта их «нормальность»… Грош ей цена. И я им ещё покажу. Я их всех… Девушка замолкла, не договорив. Возможно, задумалась о чём-то. Или поняла наконец, что ведёт больше монолог, чем диалог. Трисс не знала. Но слушала. И что-то в том, как она говорила, задевало нечто в душе, не замутненной влиянием препаратов. Патриция мотнул головой, словно отгоняя сонливость, и снова посмотрела той девушке в глаза. — Я тоже. Я тоже не… ненормальная. Я не хочу, чтоб меня разбирали. Казалось, девушка очень удивилась словам Трисс. А затем она чуть хрипло рассмеялась, заставляя Патрицию озадаченно хмурить брови. — Да нет, куколка. Ты точно ненормальная, — девушка перегнулась через диван ещё больше, склоняясь к самому уху Трисс, и шепнула той: — Но это абсолютно, блять, не их дело. Трисс понятия не имела, почему, но почему-то эта странная девушка внушала ей доверие. Не утруждая себя тем, чтоб обойти диван и сесть, та просто уперла руки в спинку дивана и перелезла через неё. Но так и осталась сидеть на ней, не спеша спускаться. — Как звать-то тебя, а? Я Кейт. Они ещё не знали об этом, но вместе им предстояло выбраться. Сначала — на крышу, где они будут говорить и смотреть на звёзды, пока не околеют от холода. Потом — из клиники. С планеты. И, наконец, за грань законопослушности, хотя это и не совсем планировалось. Патриция сомневалась, что смогла бы всё это сделать сама. Она бы не решилась. Но в Кейт решительности хватало на них двоих. И когда Трисс только стояла на трапе, глядя перед собой широко распахнутыми глазами, в которых отражался прекрасный иноземный закат, Кейт уже с ребяческим визгом сбегала вниз, на ходу скидывая лёгкую курку цвета хаки и футболку, оставаясь в чёрном топе. Каштановые волосы окрасились легкой рыже-розовым от света здешнего солнца, а тёмная кожа невероятно контрастно смотрелась на фоне нежно-розового от того же цвета песка, на котором осталась дорожка следов. Кейт смеялась ей и махала бионической рукой, чей холодный цвет тоже стал каким-то необыкновенно… — Трисс, песок тёплый! Ох, чёрт возьми, как же тут всё-таки здорово. Не зря, значит, летели столько времени. Давай, иди уже сюда, будем купаться! Трисс посмотрела на алое солнце, наполовину скрывшееся за горизонтом. А затем — вновь на Кейт, как-то ломко, растерянно улыбаясь ей в ответ. И зашагала вперёд. Отныне и навсегда. Только вперёд.