Маскарад

Далеко не каждому дано узнать, насколько роскошны королевские балы. Торжеств было сколь угодно много, но настоящих балов — чуть более дюжины за год. И длятся они соответствующим образом — по неделе-двум. Государственные казначеи плакали, когда подсчитывали траты на еду и напитки для высокопоставленных господ. Роскошные просторные залы были украшены живыми цветами. Тут и там сновали официанты в традиционных фраках, с вежливыми улыбками на устах разнося закуски и подавая бокалы с широкого стола. Не утихала великолепная игра расположившихся в углу залы музыкантов, а чуть поодаль располагались аккуратные диванчики и ажурные стулья. И вот там роскошь начинала играть новыми красками. Господа были одеты по моде и положению — в солидные сюртуки, а дамы — в платья всех размеров и расцветок. И, о, как же роскошны были эти дамы! Ткани, тяжёлые и лёгкие, пёстрые и тёмные, источали запахи духов. У тех, кто помладше, были очаровательные рюши и нежные ленточки, у старших — изящная вышивка и игра складок. Но у всех у них была одна общая черта. Все женщины, от мала до велика, были увешаны украшениями. Брошками и серёжками, кольцами и браслетами — всё блестело, сияло, переливалось, как хрустальная люстра под потолком великолепного зала. Малое их количество считалось в этом обществе показателем восхитительной скромности, отсутствие же — дурным тоном. *** На эти балы съезжались знатные особы со всех концов света. Гавань всякий раз оказывается забита кораблями чуть более чем под завязку, а музыка в королевских залах затихает лишь поздней ночью, чтобы вновь зазвучать ранним утром. Под ворота замка сползались бедняки и обычные горожане, чтоб хоть одним глазком взглянуть на приезжих, на их богатство и стать, ухватить запах богатства, исходящий от дорогих экипажей. Кейтлин едва удерживалась, чтобы не содрогнуться от жадных взглядов, прикованных к карете, быстро задёргивая бархатную штору и посылая неприязный взгляд невозмутимо сидящей напротив матери. — Когда я уже сниму эту херню? — тоскливо спросила девушка, втискивая пальцы между шеей и шейным платком. — Ай! За что? Женщина угрожающе сузила глаза и снова расправила веер, а Кейт гневно встряхнула покалеченной ладонью, меча взглядом молнии и шипя потревоженной змеёй. — Манеры, Кейтлин. Мы не в нашем поместье, чтоб ты могла позволить себе подобные выражения. Веди себя достойно. *** Девушка вяло поправила шейный платок и, покосившись на женщину, увлечённо беседующую с тучным усатым мужчиной, тихо вздохнула. Вокруг неё — полный цвет аристократии. Пред пожилые дамочки и их совсем юные кавалеры, влюбленно заглядывающие в глаза. Ныне вульгарно пожилому джентльмену иметь публичные связи с юными нимфами, но дамы… ох уж ли дамы… не отказывали себе в удовольствии наслаждаться щебетом этих юных соловушек. И все вокруг делали вид, что не видят алчного блеска в глазах юности, не спешат раскрыть на неё подслеповатые глаза старости. Иль, вон, счастливая пара супругов. «Жена — витрина семьи», сказал однажды лукавый, и теперь из-за него эта мадам едва дышит в своём корсете и сгибается от веса украшений, коими обильно была увешана её шея. А платье! Пышное и тяжёлое, как театральный занавес. О, девушка не сомневалась, что оно было вышито настоящими золотыми нитями. Что до мужа… Сама скромность. С улыбкой представляя на обозрение и восхищение любимую женушку, он всё не отрывал взгляда от пышной, раскрасневшейся от крепости здешних напитков леди, декольте которой так и норовило обнажиться более положенного от её басовитого смеха. А вон подле маменьки сидит затюканная девочка осьмнадцати лет, которой неудобно в собственной шкуре. Скучает и кислым взглядом таращится по сторонам, ибо отказалась от танцев, когда суровая маменька неодобрительным взглядом буравила спину, и также не пошла к таким же девочкам, но уже по своему усмотрению — не могла она находиться среди капризных клуш десять минут кряду и ни разу не оказаться в положении, в коем захочется опрокинуть бокал на изящно уложенные локоны, над которыми так трудились их добрые нянечки. Впрочем, с первой же секунды девушка узнала в этой девочке собственное отражение. И кому только пришла в голову идея вешать зеркала в и без того непомерно огромной зале? — Прошу прощения, — любезно улыбнулась она, вставая и обращая на себя внимание беседующих вокруг неё. — Могу я покинуть вас ненадолго, любезные? Все улыбаются, кивают добродушно, и лишь одна женщина цепко смотрит на неё своими тёмными глазами, коротко поджимая губы и словно бы проверяя на прочность эту вежливую улыбку. Но всё же скупо кивает и возвращается к беседе, цепляя на лицо светскую улыбку, не спуская однако ж глаз с юной прелестницы. Та кротко поблагодарила и на цыпочках отдалилась от дивана. Она не шла — плыла. Легко лавируя, обходя танцующие пары и тех, кто предпочитал беседовать и пить, так сказать, на ногах. Её тёмные кудри рассыпались по плечам, по алой ткани платья. Но с каждым своим шагом она ступала тяжелее и тяжелее. С карминовых губ сползала улыбка, а плечи гордо, упрямо расправлялись, как незакреплённый парус в разгар бури. Из глаз стиралась показная скромность, а из алых искр разгоралось пламя. Дикая бордовая роза в искусственном саду. *** — Значит, всё это время я могла употреблять там «подобные выражения»? Тогда какого х… — Кейтлин Дакота- —…Христа я всё время получаю тычки? И убери от меня свой долбаный веер! — Богом кянусь, Кейтлин, если ты не прекратишь сейчас же, ты не выйдешь из дома до конца месяца, — сквозь крепко сжатые зубы процедила графиня, на что Кейтлин скривила губы в нахальной усмешке: — А лучше до конца года. Хотя бы не буду лицезреть эти отвратительные разожравшиеся рожи и подыхать от того количества парфюмерии, которую они на себя вылили. *** Однако путь ей вдруг преградил молодой джентльмен, и девушка вынуждена была остановиться. — Вы танцуете, миледи? — очаровательно улыбнулся он, и дева, оглядев его стать от макушки до пят, склонила голову к плечу, лишь обозначив на губах тень улыбки. — Увы, не с незнакомцами, сэр. К тому же… Я собиралась пойти подышать свежим воздухом на балконе. — Могу ли я осмелиться лелеять надежду если не составить компанию, то хоть бы иметь радость знакомства с миледи? Возможно, эта роза отказала бы не задумываясь, если бы не искренность и восхищение во взоре того молодого человека. Пожалуй, она даже слегка удивилась, разглядев, что этот нежный тюльпан не блестит от лоска и лака. Её не обманул рыжевато-русый волос и тёмные, почти чёрные очи — то был именно тюльпан. Иль, может, даже полевая ромашка, невесть как оказавшаяся в этой фальшивой клумбе. И поскольку она была столь падкой на незамутнённое лестью обожание и комплименты… Скользнув мимо, она докоснулась до его плеча и, склонившись ближе на мгновение, мурлыкнула в его порозовевшую скулу: — Разве что если вы достанете пару бокалов и бутылку вина. *** — Так мне всё-таки стоит серьёзно задуматься о твоей помолвке с Гаррисоном, если я верно тебя понимаю. Вся бравада стекла с Кейтлин как с гуся вода. Девушка неверяще распахнула глаза, и в том была её главная ошибка — дать понять матери, насколько её это затронуло. — Ты не посмеешь. На губах женщины появилась тонкая, лукавая улыбка. — Вот как? — Мама, Найджел — гнида. — Очень симпатичный мальчик. Из достойной семьи. И с превосходными манерами, — не преминула вставить ещё одну шпильку мать. — Будет замечательно закрепить дружбу семей вашим союзом. Может, сейчас он тебе и не нравится, но когда у вас будет ребёнок… — Я убью его в утробе. Веер захлопнулся. Кейт с силой зажмурилась и поджала губы, ожидая удара. Но когда в течение нескольких секунд ничего не произошло — решилась приоткрыть глаза. В тёмных, кофейных глазах Кейтлин не было никакого сомнения или страха. Она не угрожала — она с мрачной решимостью констатировала факт. Она предпочла бы нежеланному ребёнку риск остаться бездетной или даже умереть, и её мать не могла этого не понимать. Такая Кейтлин была способна на любую низость только за тем, чтоб принадлежать лишь самой себе. Аманда боялась своей дочери. И она уже никогда не простит себе, что позволила своей девочке так рано вырасти. Так рано узнать, в каком мире она живёт. Она никогда не отмолит то, что оставила её справляться саму. Ведь Кейт… справилась. И больше ей не нужна была матушка, ласково гладящая по голове и нашептывающая успокоение, потому что она уже отучила себя плакать. Не нужен был сильный мужчина рядом, который защитил бы её от горестей и взял на себя все её проблемы, ведь она привыкла воевать одна против всего мира. Кейт больше не нуждалась в других людях, в их заботе и ласке, любви и сострадании. Она загрубела и ощетинились тысячами смертоносных иголок. Ей больше никто не был нужен. *** Её алая помада очень шла этому джентльмену. Следы на его коже расцветали огненными цветами. Голова от вина была приятно мягкой, а руки того молодого человека — невыразимо нежными. Они касались её со священным трепетом, как если бы ему выпала честь коснуться богини, или более того — возлюбленной девушки, внезапно ответившей взаимностью. Он без всякого вина был пьян её красотой, её манерой речи — томной, искусительной, нахальной и в тот же час благородной. Его приманил её гордый облик, но окончательно сломили волю эта властность, эта дерзость. Её шейный платок лёг ему на глаза, и он едва не получил по рукам, как какой-то мальчишка, когда попытался что-то предпринять. Он задыхался, пока эта плутовка творила с ним всё, что ей вздумается, но был бесконечно счастлив ей это позволить. А девушка наслаждалась им. Его абсолютной покорностью и готовностью на всё ради неё. То была не похоть. То была любовь. Особая, быстрая и жаркая, как от вспышки пороха. И жадность их была не грязной — то было отчаяние двух влюбленных, дорвавшихся друг до друга, знающих, что больше им не суждено будет разделить эту страсть на двоих. Потому что больше не будет их двоих. В следующий раз, если ему суждено быть, встретятся уже не они, а совсем чужие друг другу люди. Может быть, лишь со сладко-стыдным воспоминанием о разделённом на двоих уединении, но уже далеко не той пылкостью чувств. Но пока… Они были друг у друга. Две заблудшие души, нашедшие в ком-то чужом приют для очерствевшего сердца, позволившие этому чужому на время стать самым близким, а себе — забыться в алом мареве желания. Забыть о том, что нелюбимы. Забыть о том, что существует мир, требующий больше, чем они могли бы дать. Захлебнуться в удовольствии, разрыдаться и разбиться вдребезги, чтоб пересобрать себя новым, без слабостей и изъянов. Готовым, продавая себя и глядя на мир мёртвыми глазами, смеяться истерически, смеяться до слёз, ведь эта жизнь просто невероятно смешная, величайшая шутка в жанре кромешно-чёрного юмора. Когда вера в чудо погасла, когда из своего имеешь только гордость, когда все слёзы были выплаканы месяцы и годы назад, не остаётся ничего иного, кроме как посмеяться. *** Дальнейшая поездка прошла в суровом молчании. И когда кучер спрыгнул, проворно распахивая двери и подавая юной леди руку, она поправила платок, проигнорировала этот жест, сгребла подол платья и сошла сама, сердито выбивая каблуком из мощёной дороги искру под прожигающим взглядом мамочки. И всю дорогу она была мрачна и преисполнена колючей злобы, пока… не очутилась вдруг в том зале. Пылкий взор Кейтлин словно потускнел, когда она окинула им пёструю толпу, а плечи — сами собой опустились, и какая-то твёрдая, тяжёлая мысль заставила её вздохнуть полной грудью, вдыхая наполненный запахами живых цветов и не столь живой парфюмерии воздух, и улыбнуться лёгкой, вежливой улыбкой, скромно складывая руки перед собой, как подобает приличной девушке без характера и имени. Её здесь раздавят. Втопчут в землю, смешают с грязью и плюнут сверху, и всё это будет сугубо приличным. И маменька, чтоб её, чертовски права — это не родное поместье, где все её будет терпеть и легонько журить за капризы. Это клубок змей, который удушит её куда раньше, чем этот грёбаный платок. Далеко не каждому дано вкусить дорогую и красивую светскую жизнь, полной грудью вдохнуть её запах. Этот сладкий, чарующий аромат гнили.