***
Мешки под глазами становятся всё заметнее и заметнее, если спать меньше с каждой ночью и не регулировать действия днём. Именно такой вывод сделал Диб, посмотревший на себя в зеркало после загруженного дня. Учёба в старших классах могла быть куда проще, не относись он к ней очень серьёзно. Впрочем, не только она стала причиной недосыпа. Свободное время тоже не было потрачено на необходимый организму отдых. Мистические существа и аномалии сами себя не изучат, как и отчёты, сведения и наблюдения сами себя не запишут. Диб не потерял интереса к ним, а пыл пополнять свой компьютер новыми исследованиями не угас. Но времени на своё «хобби» — никто до сих пор не воспринимал цель Диба направить свои умственные способности и силы именно в этом направлении, как уже принятое и обдуманное решение, а не временное увлечение — оставалось всё меньше из-за необходимости посещать школу. Ему удалось поставить мнение окружающий ниже собственного, поэтому даже сетования отца не вызывали сомнений насчёт правильности выбора. Какие-то отдельно брошенные слова изредка добирались дальше, чем множество остальных, оставляя в памяти моменты боли. Прорывались, словно специально направленные лезвия, были менее болезненными, как только добирались до цели, но после напоминали о себе ещё долгое время. Неприятно, тягостно и тошно. И всё равно лучше, чем тратить ресурсы на бессмысленные попытки заинтересовать и найти себя в чём-то другом. Найти себя там, где тебя не может быть — невозможно. Виденье мира всё ещё было более или менее чётким. Однако всё расплывалось в разуме, который из-за усталости уже не мог исправно концентрировать внимание на одной вещи больше нескольких секунд. Диб поплёлся обратно в свою комнату. Громко плюхнувшись и распластавшись на кровати, он с ужасом услышал, как окно в комнате начинает открываться. Входить через окно второго этажа — особенность только одного его знакомого. Зима. Не понимая, почему же ему не приглянулась идея сначала спрашивать разрешения на вход, а только после входить, Диб устало перевернулся на живот, вжимая лицо в подушку. Он слишком обессилел, чтобы предпринимать какие-то меры. На смущение, собственно, как и на остальные эмоции банально не хочется тратить драгоценную энергию. — Чувак, я собираюсь спать, — пробурчал Диб. — Суммарные часы моего сна за эту неделю даже не составляют число из двух цифр. Будь я немного пободрее, облил бы водой из тазика. Зим подошёл к кровати. Диб ожидал надменный смешок в свою сторону, но услышал лишь недовольное фырканье. — Ты спишь и отдыхаешь даже меньше необходимого, — холодно заметил Зим. — Я был уверен, что вся жизнь на Земле стремится к комфорту и безопасности, а не создаёт самой себе неблагоприятные условия. По-простому ты идиот. Диб перевернулся на спину, чтобы посмотреть на лицо Зима. Раздражённое и нахмуренное, с какой-то серьёзностью во взгляде. Пришёл говорить ему про то, какой же он на самом деле придурок. Каждый раз ведь находит совершенно разные причины для этого. Однажды обвинил в тупости только из-за того, что Диб как-то «не так» моргнул. Причины появлялись исключительно от настроения, хотя сейчас доводы были вполне разумные. Пришлось мысленно даже согласиться с ним. — Ну давай-давай, ты не закончил. По выражению физиономии вижу, — вздохнул Диб, быстро указав на него ладонью. Зим сложил руки на груди и прищурился. В полумраке его ярко-красные глаза были хорошо заметны. Даже в полной темноте не увидеть их сложно, буквально издают свечение, как и отсеки его ПАКа. Полуроботизированные иркены могли похвастаться и не такими интересными вещами, они часто превосходили других существ, в организм которых не вмешались технологии, по многим параметрам. И это всё равно не уберегло Зима от уязвимости его тела к воде, ведь из-за этого его можно победить, просто имея под рукой водяной пистолет. — Ты даже не собираешься отрицать то, что ты идиот, идиот? — съязвил Зим. — Мне не хочется сейчас ничего, кроме как спать, — сонно фыркнул Диб. Зим уселся на край кровати, опустив тонкие антенны назад. На нём не промелькнуло ни капли робости, когда он нагнулся к лицу Диба. Тот непонимающе встрепенулся и напрягся, судорожно скомкав одеяло пальцами, из-за сокращения личного пространства. Пара мгновений сурового пристального взора, по ощущениям длившихся намного дольше, чем на самом деле, заставили немного отрезветь. Волнение всегда побуждает к какому-то странному приливу сил, «бей или беги» в обиходе. Однако ещё сильнее отрезвляет короткий и быстрый шлепок по лицу. Диб резко приподнялся на локтях и, поморщившись, помотал головой. — Ещё раз так ударишь — я реально тазик принесу, — грозясь, возмущённо проговорил Диб. Он аккуратно поправил очки, которые забыл снять, и сердито пробубнил: — Ты пришёл, чтобы осведомить, что я идиот, или пришёл сказать что-то реально важное? Зим хмуро покосился на него. Это уже точно свидетельствовало о его явно нехорошем расположении духа, с которым он пришёл делиться к Дибу. Иначе не объяснить то, что в подобные моменты его особенно сильно тянуло к тому, чтобы щедро одарить всех остальных таким же настроением. Правда было что-то странное в его поведении. Если Зим злится — это заметно. Его гнев стремителен и порывист, он отличителен, понятен, в чём-то напоминает ураган. А ураган с грозой не спутаешь. Вот только сейчас его недовольство было излишне холодным, слишком непохожим на обычное. Говорил, не перебивая, не повышая интонации, наоборот, ровно и последовательно. Диб настороженно сжал губы и сощурился. — Почему ты такой странный? Диба опять передёрнуло. Слабым покалыванием в груди отозвался страх, выросший из лёгкого волнения. Дыхание на короткий момент перехватило, словно горло сильно сжало что-то, чего нельзя было увидеть. И это снова происходит. Он начинает замечать изменения в Дибе, повлёкшие за собой и изменения в привычном темпе жизни, в котором их общение занимало достаточно большую часть, чтобы почувствовать его нехватку. Он начинает что-то понимать, о чём-то догадываться, его мысли идут в наиболее неприятном, нежеланном Дибом направлении. В правильном. Почему хранить секреты от него настолько сложно? Почему одного взгляда на него достаточно, чтобы где-то в глубине зародилось сомнение? Ложное, неправильное сомнение, что ничего скрывать и не стоит. Что Зим сможет принять, что сможет понять, что ничего не изменится и всё останется таким же, каким и было, не в ущерб никому. Будто ничего и не менялось, будто какие-то чувства не способны повлиять на их отношения. Нет. Ничего не останется таким, как прежде, ничего. Хранить или открыться — выбор между газовой камерой и электрическим стулом, в любом случае ты уже на предсмертном одре, а вид казни не спасёт тебя от темноты в деревянном гробу и пустых бездушных глазниц. Чем дольше он пытается лгать себе о том, что поступает так, как лучше, тем быстрее загоняет себя на эшафот. Молчание пробивает лишь на стресс и панику, от которых нельзя сбежать, как от Зима. Признание же дарует только отказ, новое лезвие, что прицелится и пробьётся куда дальше, чем остальные, если не пробьёт насквозь. Словно можно ожидать взаимность и теплоту, столь необходимые ему прямо сейчас, от пришельца, приходящего к нему, чтобы оскорбить. Конечно, сами слова его не задевают, абсолютно. Осуждению поддаётся лишь он сам — идиот, влюбившийся в того, кто ни за что не сможет сказать: «Люблю», — идиот, влюбившийся в того, кто не сможет с нежностью притянуть к себе, когда от паршивости и тягости будет выворачивать наизнанку и обратно по несколько раз, идиот, влюбившийся в того, кто даже не способен этого увидеть. Так просто принимать настолько реальные, настолько подходящие слова о тебе, даже если они являются оскорблениям. Нужно быть идиотом, чтобы влюбиться, но для того, чтобы продолжать травить себя ядом из надежд и боли, нужно быть либо самоотверженным, либо до бесконечности глупым. Подбрасывая монету с удачей, стоило ожидать, что она вдруг вытащит из кармана туз, одновременно ставя мат. — Я всегда такой, — сглотнув, выдохнул Диб. — Значит, я знаю тебя лучше, чем ты сам, — дерзко заявил Зим. — По моим наблюдениям за несколько лет у тебя было такое странное состояние…Никогда. До этого момента, разумеется. — Иногда что-то случается впервые, Зим, — уклончивый ответ злит того только пуще. — У характера есть такое свойство, как способность к изменениям. Это, ну, не знаю, базовые знания о человеческой психологии? Особо в неё вникать не нужно, чтобы это понимать. К пояснению тот отнёсся с явным подозрением. Недоверчиво понурив голову, он раздражённо сжал в когтях простынь кровати. Когда Зим начинал вести себя достаточно враждебно, чтобы приносить и Дибу, и окружающим особый дискомфорт, Диб без зазрений совести мог указать ему на это несильной затрещиной. Однако даже мысленное желание поднять на него руку вместо того, чтобы незаметно усмирить пыл, будто хватала за шею, сжимала горло, мгновенно отговаривая и от смой идеи, и от её исполнения. Между чувствами и разумом надо ставить границу — к сожалению, озарение пришло уже после того, как они стали неразделимы и неотличимы ни в чём. Нежелание причинять хотя бы умышленный вред — это всё ещё рвение чувств прибрать контроль к себе или осознанная реакция разума, поддавшегося эмоциям?Диб со вдохом приподнял руку, рефлекторно потянувшись к Зиму, а с удручённым выдохом приспустил плечи, сжимая пальцы в кулак. — Ты не настолько придурок, чтобы уделять своим увлечениям больше времени, чем себе. В прошлом у тебя был негативный опыт с такой же ошибкой, и ты вынес из этого информацию, — упрямо указал Зим. — Во-первых, значит, я придурок настолько, — фыркнул Диб. После он грозно прищурился, сведя брови к переносице, и сердито продолжил: — Во-вторых, изучение и наблюдение за мистическими и паранормальными существами, а также явлениями — не хобби и не увлечение. Это, чёрт возьми, то, чем я буду заниматься по жизни. Моя, можно сказать, специальность, мой труд. А не что-то исключительно для досуга. На короткий момент в глазах промелькнуло остервенение. Путаница между двумя понятиями понятна, но непростительна. Он долго пытался доказать отцу, что собирается посвятить жизнь не той науке, про которую тот привык думать, истратил много нервов и сил в безрезультатных попытках что-то ему доказать. Показать, что кроме его мира существует другой, скрытый от взоров большинства, но требующий не меньшего внимания. Весь паранормальный мир не изучен должным образом, скептицизм людей только усугубляет их неосведомлённость. Это не привело ни к чему хорошему. Одна ошибка в терминах пробивает на эмоции. Впрочем, долго злиться всё равно не получается. Диб глубоко вдохнул и помолчал. — Ты знаешь, что меня выводит, когда ты путаешься. — А ты знаешь, что я до сих пор не вижу разницы, — язвительно подметил Зим. — Ох, дай подумать. Разве твои планы по захвату Земли и моему уничтожению не были твоей работой, твоим выбором? Они были твоим хобби, что помогает тебе отдохнуть, или твоей работой, заставляющей нуждаться в отдыхе? — начал наступать Диб, окончательно осев на кровать. С горькой, недовольной улыбкой он посмотрел на Зима. — Это было не твоим увлечением, это была твоя работа. — От которой я отказался в угоду себе же, — Зим вскинул антенны, на лице пробежал быстрый еле заметный оскал. — Может тебе проследовать моему примеру? Он явно получше твоего. — А может мне последовать примеру Гэз? — Ты о чём? — Из окна тебя выкинуть, когда наглеть начинаешь! — резко отрезал Диб, поджав ноги и утыкаясь носом в колени. Он сдавленно и хрипло простонал. Почему каждый раз, когда ему необходимо, да и просто хочется побыть одному — Зим всегда будет рядом? Возможно, нормальные споры и дискуссии помогают эмоционально расслабиться, выразить свою точку зрения и попрактиковать в умении отстаивать своё мнение. Но этот разговор шёл в никуда, вёл из ничего в другое ничего. Диб на самом деле не хотел и не хочет огрызаться. Ему никогда не приходило в голову придумывать колкие ответы, чтобы почувствовать себя увереннее, а уж тем более их высказывать. Эмоции всегда наготове. Если думать сложно, мысли и информация в голове начинают путаться и переплетаться, создавая из себя паутины бессмыслицы, то эмоции не сдерживает даже всевозможное хладнокровие и выработанная сдержанность. Из последних сил Диб хочет перевести диалог в другое русло, но Зим явно думает иначе. — Это не поможет тебе избавиться от меня, Зим найдёт много входов в твою комнату. А может и создаст самостоятельно, — с некой угрозой Зим расправил плечи. — Искренне рад за тебя, Зим, — с усталым отчаянием вздохнул Диб. — Но я сам разберусь, что и как мне делать в своей жизни, спасибо. С неисчезающим недоверием Зим цокнул и, слегка прищурившись от недовольства, схватил Диба за подбородок. Тот возмущённо поморщился от такой наглости, сильно нахмурился. Надо же Зиму вести себя нагло, вызывающе и грубо каждый и каждый раз. В смысле, прекрасно ясно, что в этом и заключается его пресловутая сущность. И всё же иногда проскакивает неистовое желание увидеть чуть более аккуратную в поступках и выражениях его сторону, которой вполне может и не существовать. — Нет, не разберёшься, — категорично отсекает он. — Потому что Диб-вещь не хочет разбираться. — А если я разберусь по-твоему, то что будет тогда? Я начну высыпаться, появится больше свободного времени… на что? Он не хочет менять свой образ жизни исключительно из смутных и неясных побуждений Зима, неожиданно начавшего беспокоится. Но он правда хочет понять из-за чего вдруг Зиму стало это интересно. Диб давно не высыпается, до ночи сидит и проводит эксперименты, а то и наблюдения в чаще леса. Для него привычен неудобный для других склад жизни. Почему же Зиму внезапно так осточертели действия друга, что он готов почти что ночью прийти к нему и начать возмущаться? — На что у меня, чёрт побери, появится время? — не дождавшись быстрого ответа Диб на вновь подступающих эмоциях продолжил. — Тебе так неожиданно стало не плевать на то, чем я занимаюсь. Зим даже растерялся, заметив изменяющийся тон и выражение лица у Диба. Одна из самых неприятных черт ужасной занятости и загруженности — невозможность вовремя выражать свои эмоции, откладываемые на более удобные моменты. «Удобные моменты» никогда не бывают удобными, чувства всегда вываливаются огромным комом в самое неподходящее время. И этим временем было сейчас. Да что уж, Диб даже не хотел предпринимать попытки успокоиться или сдержаться, понимая их бесполезность. Ресницы быстро задрожали на зажмуренных глазах, из век которых проступили первые слёзы. Диб рывком отстранился от Зима, отвернулся и прикрыл рот рукой, сдавленно заглушив всхлип. Он просит слишком многого. Он просит от Зима того, чего он просто неспособен дать. И винить можно только Диба, которому стало не хватать того, что уже имеет, и даже не хватит воли вернуть всё в былое русло. Если бы он только был способен никогда и ни в кого не влюбляться. По щекам бежали разгоряченные слёзы, осушавшие краснеющие глаза. Каждый новая волна слёз, каждый новый всхлип были мощнее и несдержаннее предыдущих, расшатывая хрупкие остатки душевного равновесия, словно десятибальное землетрясение рушит неустойчивые высотки. Пальцы коротко подрагивали, неспособные с силой ухватиться за простыню, голова медленно вжималась в поднимающиеся плечи. Хотелось обессиленно упасть на кровать, вжаться, что есть мочи, в подушку и осушить всевозможные запасы эмоций и слёз, дабы навязчивые мысли перестали терзать рассудок, перестали осуждать. Это не критическое мышление, не рациональное, оно исходит от вырвавшейся досады, обиды, негодования. И даже с таким пониманием удержаться на плаву всё труднее. Хочется перестать винить себя, ощущать себя на месте жертвы, что сама забрела в тупик, а вернуться назад не может. Хочется найти себе жалкое оправдание, которое на время остудит пылающий внутри вулкан. Но он осуждает всё, абсолютно всё, что делает, не оставляя ни единой рабочей лазейки: и слабость, и избегание, и минутное воодушевление, и встречи лоб в лоб. Диба вновь хватают за подбородок, с неожиданностью приходит еле секундный ступор. Застывшее в непонимании и презрении лицо Зима, в немом вопросе приподнявшего бровь, с абсолютным холодом встречает Диба. Не обеспокоенное, не заинтересованное, просто раздражённое. Ему плевать. Ему просто плевать. Первое, что всплывает в голове и выбивается из роя мыслей. Зиму не было интересно и познавательно изучать людскую культуру, в ту же категорию попадали и эмоции. Он не мог отреагировать иначе. Ему же не нужен какой-то ноющий человек, он же пришёл за чёткими ответами без чётких вопросов. Диб ожидает или ожидал от него и вправду слишком многое. Но терпеть это уже не намерен. В любой другой момент, в любое другое время, в любом другом месте. Не сейчас и не здесь. Грусть, горесть и огорчение тут же меркнут перед вспыльчивым и зажжённым, подобно керосину от зажигалки, гневом. Если Зиму настолько противны человеческие чувства, от которых Диб не способен избавиться так же, как он от ПАКа, то зачем ему за этим наблюдать? Зачем ему выражать свои в глухом протесте этим чувствам, тратя свои невероятно драгоценные ресурсы? Если ему наплевать на их источник, на их причину, на их хренова исполнителя, то что он вообще забыл в этой комнате рядом с Дибом? Он не собирается даже объяснить, что же не так Зим сумел сделать, — бессмысленно и крайне неразумно. Зим не примет это к сведению, не примет попыток рефлексии, начнёт спорить, препираться, доказывая свою правоту. Он просто должен уйти, не сказав ни слова, ни единого слова. Молча покинуть комнату и перестать напоминать Дибу насколько же он бесчувственный на самом деле. — Выметайся, Зим, — фраза звучит ещё ледянее, чем взгляд Зима. По щекам обжигающим ручьём продолжают течь слёзы, но взгляд Диба в своей уверенности ни на секунду не колеблется. Он сжал запястье пришельца и грубо его отдёрнул, чуть ли не отшвырнув его руку от себя. В глазах Зима только изумление и потерянность, его всё же вгоняют в смятение события, которых никак нельзя было ожидать. Ни на мгновение не появляется сомнений, даже при виде потрясённого Зима. Ему нужно было прийти в полное замешательство, чтобы хоть как-то осознать ситуацию. Но никаких действий с его стороны нет. То ли от потрясения, то ли от медленного осознавания произошедшего. Хах, как жаль, что Дибу на это плевать примерно так же. — Зим, выметайся, — настойчивее вторит Диб, не сводя пристального взгляда с Зима. Как только тот хочет что-то добавить, возмутиться, возразить, Диб действует на опережение. Безмолвно хватает того за край толстовки и тут же ведёт к окну с твёрдой походкой. Ему нужно уйти столь же молчаливо, сколько безразличия он только может проявить. Диб указывает на открытое окно пальцем и категорично повторяет: — Вон отсюда, Зим. Видеть тебя здесь больше не желаю. Он всё-таки расслабляет хватку и даёт Зиму отдёрнуть руку. На нём ни испуга, ни сожалений, всё ещё ступор, как и предполагалось. Дибу наконец-то становится хотя бы чуть-чуть легче. Душу всё ещё раздирают смешанные в непонятную кучу чувства. Напоследок Зим недоверчиво щурится, что-то тихо бурчит себе в губы, но вылезает через окно на крышу, не обернувшись ещё раз взглянуть на Диба. Оно и к лучшему. Послышался быстрый топот, к его комнате приблизились, дверь негромко скрипнула. Затворки шумно и резко захлопнулись обратно, Диб через плечо обернулся и увидел в дверном проёме Гэз. Его сестра озадаченно наклонила голову. — Насколько всё плохо? — не дожидаясь объяснения, спросила она. — Насколько возможно, Гэз, — уныло фыркнул Диб, досадливо подходя к своей кровати обратно. Она понимающе хмыкнула, правда короткий ответ её не удовлетворил. Гэз… Какой бы безразличной и эгоистичной она не казалась, она всё же не была таковой полностью. И отлично знала о большой дилемме, стоявшей перед Дибом. Не расскажи он ей об этом, она бы в любом случае узнала или поняла, так как очень хорошо знала своего брата и прознала, будь с ним что-то не так. На помощь Диб не рассчитывал изначально, когда только собирался признаться Гэз, и был приятно удивлён, что её немного, да волнует собственный брат. — Хах, либо выплывем, либо всплывём. Другого не дано, — она пожала плечами. —Да-а, знаю…***
Своеобразное истеричное состояние продлилось не особо долго. Как минимум потому что энергия подошла к концу совершенно, хотя и так была близка к нулю. Выброс адреналина притупил измотанность, не избавившись от неё окончательно. Чем тише становилось биение сердца, хлопками отдающее в уши, тем острее накатывала усталость. Наконец получилось успокоиться и в кои-то веки выспаться. В выходные Диб не позволял себе расслабиться полностью, снижал нагрузку и занятость, чтобы не сойти с ума от обилия работы, но всё ещё уделял достаточное количество времени на наблюдения за паранормальными существами. После заката он планировал прогуляться по близлежащему лесу, в котором недавно обнаружились живые представители светящихся гигантских мотыльков. Безусловно, собирать информацию и писать более внятные статьи, чем существующие, о том же йети, сиренах, подводных монстрах было интересно. Однако ещё интереснее казались наблюдения, когда сталкиваться с неизвестными науке существами приходилось вживую. Особенно, если они были безвредны или относительно безопасны. Под вечер он снарядился по полной: заряженный налобный и обычный фонарики, несколько диктофонов, камера и на всякий случай рабочие перчатки. Диб не был уверен, что светящиеся мотыльки были полностью нетоксичны или не могли укусить. Лес был не очень далеко, так что пешком дойти не составило особого труда. Было найдено пара старых статьей журналистов, которые говорили о легендах о волшебных добрых феях, приносящих удачу и по внешнему виду схожими с очень крупными мотыльками. Диб не верил в их волшебность, магическую силу, но также была найдена очень свежая информация о том, что существа могут обитать вблизи его дома. В ней тоже была намешана всякая чушь про духовность, магию, приплести смогли даже религию. Однако не проверить эту информацию было бы кощунством. Лес был диким и одновременно пустым. В молодости удалось наткнуться на мутировавших лесных зверей, которые, скорее всего, по итогу от этих мутаций и умерли. А в остальном почти полностью пустое на животных место, не считая птиц и насекомых. Над Дибом взгромождались высокие сосны с густой тёмной листвой, на земле росли колючие пушистые кустарники, на которых изредка попадались лесные ягоды. Предельно ясно, что светящиеся в темноте существа вряд ли будут днём бодрствовать, во мраке разглядеть их куда легче. Первоначально лес пугал своей жуткостью, нарастающим чувством одиночества, с течением времени удалось привыкнуть и не обращать на это всё внимания. В конце концов это обычный лес, который просто населён паранормальными существами. Спустя полчаса скитаний среди тонких стволов показался тусклый бледно-жёлтый свет. Диб радостно охнул, уловив в маленьких шариках света крупных белоснежных мотыльков. Он тут же сделал короткую запись в диктофоне и медленно протянул руку навстречу насекомым. Слабо верилось, что они не испугаются, как бы сделало большинство остальных, а сядут на руку. На секунду поверилось в истории якобы очевидцев, которые он прочитал этим утром. «Феи» садились к ним на палец, люди же загадывали свои желания, веря в их скорейшее исполнение. Наивно. Насчёт того, что эти создания были дружелюбны они были правы. К протянутой руке подлетело сразу два светящихся мотылька, их мягкие шерстяные ножки соприкоснулись с кожей парня прежде, чем они окончательно осели ему на руку. Мотыльки даже не боялись, что с ними могут что-то сделать. Диб заворожённо рассматривал их. Их почти ничего не отличало от своих собратьев, кроме, естественно, свечения. — Если я загадаю вам что-то, вы исполните это? — будто надеясь на их ответ, спросил Диб. — Попытка же не стоит мне веры в вашу неспособность исполнять желания? Диб мог бы пожелать известности, распространения сведений об паранормальных существах, денег. Он мог пожелать всё, что угодно, в любом случае не веря, что они сбудутся. Но желал он совсем не этого. — Не думал, что когда-нибудь стану похож на девушек из мелодрам нулевых, но с подростковой влюбленностью всё… категорически сложно. Я думал, что она будет лёгкой и пройдёт через пару месяцев. Опомниться не успел, как из-за этого случаются нервные срывы. Можно мне решение этой проблемы? Подсказку? — он засмотрелся на то, как один из мотыльков похлопал крылышками, и вздохнул: — Ох, Дьявол мне жёны, я разговариваю с пушистой живой лампой. До чего же меня всё это довело. Он разочарованно фыркнул, лёгким движением отправив мотылька обратно в полёт. Другой остался невозмутимо сидеть на руке, и не думая улетать. Диб собирался стряхнуть его с себя, чтобы сделать несколько снимков, как трава неподалёку громко зашуршала. Он быстрым движением включил фонарик, направив его в сторону шорохов. Мотылёк с руки вспорхнул ему на нос. — Зим? — растерялся Диб, заметив в темноте два отдающих ярко-красным сиянием глаза. Когда Зим надевал линзы, его красные глаза всё равно просвечивали через них в области зрачков, особенно в темноте. Диб посветил на него фонариком, чтобы удостовериться. Это точно был он. Тёмно-фиолетовая куртка с накинутым на голову капюшоном, блёклое свечение ПАКа позади и характерный недовольный взгляд ненависти ко всему живому. С одной стороны, стало спокойнее, что это был не какой-то более опасный зверь по типу медведя. С другой… Хотелось, чтобы заместо Зима там всё же стоял медведь. Вчера они расстались на явно неприятной ноте, Диб всё ещё до конца не отошёл. Если отойти вообще представлялось возможным. — Ты что-то здесь ищешь? — с подозрением уточнил Диб, перестав светить Зиму прямо в глаза, когда тот недовольно поморщился от яркого света. С его носа так и не слетал назойливый мотылёк. Послышалась глухая усмешка. — Диб-вещь очень недогадливый, — колко буркнул он. — Если тебе нужен был я, мог бы написать. Мне ещё мотыльков снимать надо, — найти ещё несколько летающих рядом было несложно. Диб отложил фонарик в карман и взял руки фотоаппарат, висящий на груди. При наличии важного дела частично игнорировать Зима было возможно. По крайней мере, Диб очень надеялся, что его увлечённость окажется сильнее, чем упрямство Зима. — Ты всё ещё ведёшь себя странно. — У тебя заело пластинку. Смени её, пожалуйста, — он просматривал несколько сделанных фоток, не обращая на иркена особого внимания. — Я всегда был странным, всегда. И волновать тебя начали мои странности только сейчас. — Раньше у тебя их не было. — Раньше у меня и хорошего фотоаппарата не было, а сейчас снимки такие чёткие и качественные. Не только Зиму дано подтрунивать над Дибом. Иногда ситуация и настроение позволяют поменяться ролями, что не приходится ему по вкусу. Слышать в свою сторону неприятные колкости не очень воодушевляет, да, Зим?Диб тихо хихикнул и улыбнулся, обратно посадив себе на палец мотылька, всё ещё не слетевшего с носа. — Честно, гигантские светящиеся мотыльки — одни из самых милых созданий, которых я встречал. Не хочешь с ними по… Диб не успел закончить предложение и повернулся на Зима, еле сдержавшись от хохота. Он испуганно застыл на месте, буквально захваченный кучей светящихся насекомых. Они сели ему на голову, на куртку, руки и даже на лицо, а тот не мог понять, что они хотят с ним сделать. Он поднял руки вверх, будто ему кто-то угрожал. Диб согнулся и упёрся руками в колени, стараясь по максимуму сдержать неистовый смех, вырывающийся из-за губ частыми смешками и хриплыми всхлипами. — Мхм… О боже, ты как ягнёнок, чувак, — Диб подошёл к нему и заботливо снял одного мотылька прямо со лба Зима. — Они же милашки, не стоит их бояться. Зим недоверчиво зыркнул сначала на него, потом на самого мотылька, отрицательно качнув головой. Даже двинуться опасался. Зиму безразлично большинство опасных монстров, встретившихся ему на пути, он с лёгкостью мог уничтожить столько планет вместе с собой и не проронил ни слова о своём страхе. Сейчас он до дрожи боится пошевельнуться, опасаясь маленьких беззащитных пушистиков, питающихся, наверное, какими-нибудь сладкими ягодами. — Трус, — вызывающе проговорил Диб, ехидно прищурившись. Зим оскорблённо встрепенулся и ощетинился, не сдвинувшись со своего места. — Зим никакой не трус, — процедил он. — Он намеренно притворяется статуей, чтобы привлечь как можно больше взрослых особей. — А мне кажется, что ты до смерти боишься мелких букашек. — Это всё глупые выдумки, не имеющие под собой никаких оснований! — Да? — Диб приблизил мотылька прямо к лицу Зима. — А тебе стоило бы. У них на лапках яд, смертельный для представителей нечеловеческого вида. Зим резко отшатнулся назад, стараясь уйти подальше от насекомого, и запнулся о маленькую веточку, грохнувшись камнем на землю. Зато всех мотыльков он от себя отогнал, теперь они начали кружить чуть выше головы Диба. Он был готов поклясться, что, понимай он язык мотыльков, услышал бы только их искренний дружный смех. Зим, конечно, гениален во многих смыслах, и всё равно в других полнейший придурок. Невинный, большой придурок. — Ты хотел убить меня. Предатель, — злобно прошипел Зим. — Ладно, я пошутил, — протянув упавшему руку, признался Диб. — Они безвредны во всех смыслах. Если же нет, то для нас сейчас полностью безопасны. — Двойной предатель, — обиженно буркнул Зим, поднявшись с земли и принявшись оттряхивать свою куртку и штаны от травы и земли. Мотыльки плавно кружили в воздухе. Посреди густого тёмного леса выглядели как небольшие движущиеся фонарики, подсказывающие кому-то дорогу. Понятно почему люди считают их волшебными добрыми феями, завидев издалека. Они медленно начали спускаться к Зиму, он привлёк их общее внимание, словно мёд, привлёкший рой пчёл. Он вновь ощетинился и сделал шаг назад. Возможно, один раз и было забавно наблюдать над испуганным Зимом. На второй раз уже было слегка не до смеха. Он взаправду боялся их, искренне не видя в этом ничего смешного. Диб встал перед Зимом и расправил руки. Через плащ почувствовал прикосновение множества тоненьких лапок. — Можешь сфоткать меня в такой позе, если хочешь. Будет красивая фотография. Зим непонимающе и одновременно с облегчением смотрел на спокойное лицо Диба, которого также всюду облепили мотыльки. — Они отвратительные. — Отвратительно-милые, ты хотел сказать? Зим ещё раз фыркнул, будто бы хотел признать своё поражение. Это был бы не он, если бы признал своё поражение так быстро и сдался, приняв очевидные факты. Он напрягся, нервно потянулся к одному мотыльку своим когтем, часто отводил взгляд в сторону, пытаясь перенять своё внимание на что-угодно, кроме него. В момент соприкосновения с пушистым тельцем мотылька и неотдёрнувшеся рукой Зима, должна была заиграть торжественная музыка, громко объявившая, что он не такой уж и трус. С удивлением он хмыкнул и поднёс мотылька к своему лицу. Тот приветливо похлопал крылышками, словно поздоровавшись с ним. — Они... Не такие уж и отвратительные, — тихо проговорил Зим, вблизи рассмотрев существо. Страх считался успешно побеждённым. Наполовину точно. Скрупулёзно изучая внешний вид ранее страшного и опасного монстра, Зим с каждой секундой всё больше и больше расслаблялся. Уголки его губ неспешно потянулись вверх вместе с уголками глаз, он довольно хмыкнул и наклонил голову, с мягкостью пронаблюдав за вспорхнувшим с когтя огоньком. Ещё всего пару недолгих мгновений он не сводил с него взгляда, полным тёплого интереса. Диб изумлённо взглянул на иркена. Его улыбка была такой… Мягкой, тёплой, по-своему уютной, какой её можно было увидеть нечасто и только случайно. И это всё тот же Зим, что боится жужжащих шмелей и дождя. Всё тот же Зим, раздражающий всех своим высокомерием, самовлюблённостью. Всё тот же Зим, который забирается к Дибу в окно, готовый втянуть в авантюру, что закончится разбитой губой и пачкой непонятно откуда взявшихся кухонных губок. Всё тот же Зим, всё тот же его друг, в которого было слишком трудно не влюбиться. К щекам приливает немного крови, делая смугловатую кожу слегка порозовевшей. В груди коротко колет, но тут же отпускает, сердце ритмичным быстрым стуком пульсирует, приливая кровь ещё и к ушам. Улыбка получается невольная, безмятежная и простая. В такие моменты Диб уже не жалеет, что находится рядом с ним. Не жалеет вообще ни о чём. Из транса выводит оторопелый взгляд Зима, в замешательстве заметившего смущение на лице Диба. Тот вдруг для вида кашляет и поворачивает голову в сторону, перестаёт улыбаться. — Это странно, — подмечает Зим. — Именно это твоё поведение странное! Диб тут же осознал, что, похоже, разучился скрывать истинные чувства, пряча всё за спокойными и невозмутимыми масками. Зим мало понимает в человеческих эмоциях, может пронесёт? Ощущение, словно ничего не пронесёт, словно Диб уже обречён на провал. — Н-не понимаю о чём ты. Я часто так делал. — Ты лжёшь, — коротко цыкнул Зим, махами рук отогнав подальше всех мотыльков, что в испуге начали отлетать от парней. — Ты нагло лжёшь Зиму, глядя ему в лицо. «Ты никогда не был настолько прав, Зим», — огорчённо признал Диб в своих мыслях, стараясь в реальности не терять самообладания. Нужно просто врать, врать и не думать: «А сработает ли?». Просто врать… — Ничего особенного, Зим. Просто эмоциональная реакция. У людей она со временем меняется. Зим заправил руки в карманы куртки и нахмурился. — У меня чувство, что ты вправду влюбляешься. — … — паника взяла своё в первые несколько секунд. У Диба начал заплетаться язык, заготовленная заранее фраза напрочь вылетела из головы, оставив всё сознание нарастающему рою напуганных до чёртиков мыслей. Зим не имеет представлений о влюблённости, не может и знать, что это такое. Он же явно говорит из догадок, основанных на каких-нибудь странных слухов, которые он еле как смог запомнить. Безошибочно, словно опытный романтик, ему ни за что не сказать что-то точнее обычных домыслов, аргументами к которым будут якобы странные реакции Диба. Ох, если бы только якобы. — Ты ошибаешься. — Я не ошибаюсь, Диб! — вспылил Зим. — Не смей делать из меня наивного идиота, развитого хуже человеческой личинки. — Я и не делаю, Зим. Просто иногда тебе свойственно искажать информацию. Можешь считать, что прав, если тебе от этого легче, не хочу сейчас с тобой спорить, — Диб взял в руки камеру. — Хочешь со мной сделать ещё несколько удачных снимком мотылькам? Мне пригодятся даже лишние и неудачные. Всё в порядке, всё в полном порядке. Нужно было просто перевести тему, обойти острые камни, провоцирующие Зима, и… — Ты продолжаешь мне лгать, — закипая, рыкнул Зим. — Я пытаюсь быть с тобой и честным, и вежливым. — Честным ты быть и не пытаешься. — Правда имеет свойство не всегда быть на твоей стороне, прекрати уже, пока я не скинул тебя в ближайшую реку! Диб твёрдо топнул, хотел молча повернуться и уйти. ПАК за спиной Зима затрещал, из него стремительно показались металлические конечности, что окружили Диба и не дали ему повернуться, остриём почти что касаясь его затылка и спины. Диб напряжённо схватил фотоаппарат, болезненно сощурившись в тягучем ожидании конца. — Мы не закончили. — Закончили, Зим. — Ты уходишь от ответа, скачешь по темам, лишь бы что-то скрыть от меня. Я должен знать твои секреты! — С какой стати я не имею право хранить секреты? — Не в том ли заключается твоя пресловутая дружба? — вдруг начал давить на больное, сам того не зная. — И всё же я имею право на секреты от тебя, это ничего не меняет. — Нет, не имеешь! Зиму необходимо знать это! Диб гневно оттолкнул от себя металлические конечности и Зима вместе с ними. Зим становился всё злее, всё грознее, продолжая настойчиво наседать на Диба. Терпение — штука не вечная, Диб и так долго терпел всех фраз на опасную и тонкую для него тему. Секреты до какого-то момента хранили его рассудок, пока не стало понятно, что они бесполезны. Бесполезны, как признания и правда. Потому что в его ситуации бесполезно всё, он уже достиг точки невозврата, из которой два единственных пути — ужасны в одинаковой мере. — Зачем, черт возьми, зачем?! — воскликнул Диб, шумно вдыхая носом. — Тебе всегда было плевать на какие-то там отношения, я с трудом добился дружбы с тобой! Я странный? Я ненормально себя веду? Да по сравнению с тобой я — самый нормальный человек, которого вообще возможно встретить! — Мне плевать на людей, они отвратительны, жалки и бесполезны. Но ты — не отвратителен, не жалок и не бесполезен! Мне не плевать, Диб, никогда не было плевать. Никогда не было плевать. Никогда? Это же тот самый Зим, что смотрел на разрыдавшегося друга с чувством презрения и холодом. Это же тот самый Зим, из-за которого совсем недавно у Диба произошёл чуть ли не самый ужасный срыв за всю жизнь. Всё тот же Зим, всё тот же его друг, в которого было слишком трудно не влюбиться. С ним с каждым разом сложнее быть лживым. — Я не хочу, чтобы ты влюблялся в кого-то. Я не хочу… делить тебя с каким-то жалким человечишкой. Никто из людей не достоин твоей любви. Не достоин того, чтобы разделять тебя со мной. Либо выплывем, либо всплывём. Другого выхода не надо. Другого выхода нет… Что уже терять, не так ли? Зим не перестанет, он в жизни не перестанет что-то делать, пока не добьётся чего-то. Карты раскрыты, ставки сделаны. — Зим, — вырывается нервный смешок, как защитная реакция на страх. — Я не влюблён в кого-то. Это… Просто… Ты не поймёшь, ты просто не поймёшь, тебе и не надо понимать, честно. Ничего не изменится, всё будет так же, как и было. Тебе не стоит переживать на этот счёт… Я люблю тебя, Зим. Самым обычным и самым известным мне способом. Я не люблю никого больше, чем люблю тебя. Тянущееся, невыносимо тянущееся ожидание, продирающее, словно холод, насквозь. Через одежду оно мучительно впивается в кожу, растягивая ужаснейшие секунды неопределённости. Вот и всё. Это полёт в одну сторону, обратного рейса не существует. Некуда убегать, некуда идти. Велено стоять в одной точке в ожидании смертного приговора, шанса что-то поменять уже не существует. Не осталось страха, не осталось и надежды. Только ожидание. — Меня? — глухо переспрашивает Зим. Он смотрит самым невиннейшим взглядом, который только приходилось видеть. Смотрит. Поражённо смотрит. Короткими шажками сокращает дистанцию, подбирается ближе, вытащив руки из карманов. Он со всей неприсущей ему аккуратностью сжимает ладонь Диба, мягко огладив его костяшки когтем. — Я могу… остаться с тобой? У Диба дрожат губы, дрожат руки, дрожит всё тело, еле удерживая его на ногах. Он ещё сильнее сжимает руку Зима, хватаясь за него, как за спасительную шлюпку. Он не жалеет. Он не жалеет и не переживает ни о чём, что было до. Плевать. Теперь по-настоящему, искренне, от все души и чистого сердца — плевать. Последний рывок в долгожданные, успокоительные объятий с уткнутым в плечо носом и вновь наворачивающимися слезами. Невесомое касание тонких лапок на затылке.