Два дурака — пара, оба левые

Быстрее лошадей борзых да воронов чёрных только вести недобрые. Вот и весть о неведомой хвори Яги полцарства облетела. И не сказать, что народ о ней беспокоился и о здоровье её. Весть страх подгонял, что зараза появилась диковинная, которая даже знахарку матерую подкосила. И хоть многие знали, вздыхали да охали — в одиночестве чахла Яга. Ближе к ночи постучали. Как обычно, сапогом. Дверь проскрипела и распахнулась настежь. Как обычно, Кощей без приглашения. — Так, старая, вставай. Нужен мне отвар, который… — кашель Яги заглушил Кощея, — …и чем быстрее, тем лучше. — Сгинь, непутёвый, не до тебя сейчас, — прохрипела. Кощей лишь хмыкнул. К перебранкам их давно привык. По-другому разговаривать не умели они. Милые бранятся — только тешатся. Так говорят. Но не про них, а про голубков моложавых как Иван с Василисой. А в их случае своё берут души чёрные. Так говорят. Холодные, жестокие, чёрствые, бесчувственные… Ну и Леший с теми, кто разговорчики эти разводит. В конце концов, не так уж далеки они от истины. Бессмертный хозяйничал как дома у себя, вовсю перебирал скляночки — баночки в поисках нужной. Но только дрянь никчёмная под руку попадалась. Вытаскивая очередной пузырёк с травой пахучей, задел рукавом скляночки — покачнулись они, рухнули да перебились. Не любила Яга, когда в доме её хозяйничают. А ещё больше — когда вред наносят её добру драгоценному. Кощей приготовился уже получить горшком али ложкой «по башке пустозвонной», но ничего не прилетело. Ни горшка, ни ложки, ни слова злого ведьминского. Вот тогда-то Костлявый забеспокоился. — Яга, а ты никак захворала? — подошёл поближе. Ещё белее обычного Яга. Его даже белее. И седая пуще прежнего. — А ты и рад, паскудник! — прошипела сквозь зубы. — Да что я — гад последний? — пристально вгляделся в глаза выцветшие и утомлённые. Почти неживые. Но если ругается, то не так всё плохо. Плохо будет, если примолкнет. — Не последний, но не далеко ушёл. — Что с тобой, мать? — серьёзным стал совсем. На край лавки сел, где старуха лежала. — Плохо мне, Коща. Ну раз «Коща» — точно плохо. Редко Кощея так называли — только Яга раз в полвека в минуты слабости. — Что за хворь подцепила? Неужто снадобья нужного не найдётся в твоих закромах? — вся суровость сошла с лица худощавого. Кощея таким обеспокоенным редко увидишь. Не из тех созданий, у коих на лице тревога и печаль читаются. Не из тех, кто слабость проявляет. Кто признаёт неудачи свои и ошибки. Говорит, что чувствует. И в этом слабость его. — Напасть неведомая. Не справиться мне с ней. И никому из знахарок и лекарей здешних не справиться, — ответила так, словно много раз проговаривала слова эти и успела с ними свыкнуться. Не боялась их. — Ну ничего, полежишь немножко и с новыми силами встанешь. — Я, чай, не такая бессмертная, Коща, — улыбка мелькнула слабая. — Это тебе ни одна зараза поганая не страшна. Не всем такое дано. Да это и к лучшему. Бессмертие ей даром не нужно. Десять веков живи — все мучайся. — Раскисла ты что-то, голубушка. Редко к ней так обращались — только Кощей раз в полвека в минуты слабости. Лёжа перед ним, она и правда напоминала маленькую беззащитную голубку со сломанными крылышками. — Срок мой отмерен, Коща, — как приговор себя вынесла. Оторопел Кощей. Не думал он, что подруга давняя запросто так сдаться готова. — Брось, шестьсот лет прожила — ещё столько же впереди. Яга лишь рассмеялась. И смех этот, внезапно звонкий и юный, озарил её саму и Избы каждый уголок, и всё вокруг. Чистый и звучный как во времена былые. Потух смех, и тишина в Избе воцарилась. — Кончину свою достойно принимать полагается, — прошелестела, звучность голоса утратив. — Тебе ли не знать? Тысячу лет прожил Кощей подлецом, а смерть принял героем. Яга рыдала и восхищалась другом старым. Сговор с Добрыней её не удивил, Кощей благородством никогда не славился. Предательство ради выгоды личной ему за милую душу. А вот самопожертвования от него Яга не ждала, никогда бы не представила даже, что способен он ради других жизнь отдать, и стыдилась этого. Недооценила она его, не верила в сторону светлую, забыла, что у Костлявого сердце есть, и болеть оно может, и сострадать. И разбиться ради ближних. — Ну куда тебе помирать, молодая ты ещё. Кощею - то все молодые. И Водяной ему юнец неразумный. А Вася с Иваном — совсем дети малые. — Да мне-то лучше знать, — вздохнула. — Я бы, может, и сама хотела…или не хотела… Но не от нас зависит, не от нас, — и в голосе, и на душе убедительное спокойствие. Не нуждается ни в утешении, ни в ободрении. Не боится, не отрекается, готова смерть принять как подругу старую. Кощея потряхивает, и зябь по спине, а Яга смирена и спокойна. Любую участь примет благородно, благодарно. — Уйти мне? — опомнился. Быть может, видеть его не хочет. — Сам решай. Хочешь —побудь со мной. Али не хочешь — ступай, силой держать не буду. Видела она, как тяжко ему. Как руки трясутся. Отводит глаза, скорбь пряча. Да разве скроется это от взгляда Яги — как-никак полтысячелетия знакомы. — Дурно мне, душно, — признался Кощей. — Но оставить тебя не могу. — Прирос что ли? — усмехается. А как тут не прирасти за столько лет — Родной ты уже мне стала. Столько осталось в веках… И мысли стрелами взвились и птицами застрекотали. — А помнишь, как мы от русалок отбивались? — улыбка у больной едва заметная, но тёплая такая, честная. Невозможно в ответ не улыбнуться. — Так мы из-за тебя тогда в речке и оказались, — Кощей помнил тот день, словно вчера они вымокшие насквозь и продрогшие на берегу у к остра грелись. Злой тогда Кощей был как чёрт, ругался да чертыхался до следующего новолуния. Боялся, вдруг кто приметил. Кощей порой любил дурачиться, но не любил дураком выглядеть. — А было в жизни счастье, — краешки губ Яги дрогнули. — Да все вы моё счастье. И тёмная Изба смехом наполнилась, светом, улыбками, танцами Ивана, Василисиными лентами, легендами Финиста, Водяновским самолюбованием. — Ну Рыбья Головёшка поболее остальных важен, — усмехнулся Кощей. Он повелителя рек-озёр-морей недолюбливал, хотя ни словом, ни делом неприязнь не проявлял. — Ревнуешь, что ли, на старости лет? — Ревную, пожалуй. Я бы, может, и замуж позвал, да ты бы не согласилась. — Я бы, может, и согласилась, да ты не звал. — Да уж, — покачал Кощей головой. — Два сапога — пара, оба левые… Два дурака. Вот жизнь так и проходит бестолково. Недоговорили. Недопоняли. Отложили на потом — заодно и навсегда. Обрубили желания свои и чувства. И зачем оно нужно? Кому лучше? — Ничего, Коща, найдёшь ещё своё счастье, твой век долгий. — Да кому нужен пень трухлявый… Столько лет бирюком проходил — мне не привыкать. Да не об этом сейчас… Гордые больно. Всё жизнь гордые были, а кому на деле гордость пользы принесла? Да никому. Себе во вред гордость эта. — Позвать, может, Василису с Иваном? Чай, нечужие люди. — Не надо, только перепугаем детей. Они взаправду уже дети её. Сроднились совсем. Иван сроду ласки материнской не знал, слов добрых не слышал… А у Василисы хоть и мать, и отец живы-здоровы (хвала духам!), и дочь они всей душой любят, да только сколько времени Вася с Ягой бок о бок провели… Спасли они друг друга. Яга её — от погибели, а Василиса старуху — от тоски душевной. Знала старая, что девчонку её кончина подкосит, и слёзы предвидела. Да только не хотелось ей этого. И месяц медовый не хотелось в месяц скорби превращать. — Детям пока ничего не говори. Негоже молодым праздник портить. Кощей бы и сам за неё пошёл… Пошёл бы. Ему только за облегчение. Скверно Костлявому стало, как Ивана в Царстве Мёртвых приметил. Понял он всё. Что покой его кончен. Будь его воля — камень не принял и с Ваней не пошёл. Будь у него выбор — не пошёл бы, в подземельях остался, но выбора не было. Десять веков он жил, долга чести и совести не зная, а на одиннадцатом совесть над ним восторжествовала, как когда-то тьма. — Береги детей: и Васю, и Ваню, и Финиста. Водяного не обижай, — напутствовала старуха так, словно Кощей — малец неразумный, словно он не веков десять прожил, а лет. — Тьфу, только о Головастике своём и думаешь, — прошипел. — Дурак ты, Коща. Как был — так и остался. За столько лет ни капли не поумнел… Да не бухти ты, баловство одно… Уж кому как не Яге знать, что намёков мужики не понимают. Как говорится, берите всё в свои руки, девочки…. — То, что тебе нужно — на во-от той полке в углу. Кощей уже и забыл, зачем пришёл. Забыл, как в Избу вломился и склянки перебил. Не за этим он пришёл, а к Яге… как чувствовал. Правду духи нашептали… — А на верхней полке браслет, что Васенька дарила. Красивый, искусно сделанный, да так я его ни разу не одела. Возьми его да сбереги у себя… Да не дрожи ты так. Как ребёнок малый. Отпусти меня без тревоги и страха. Не уйду я бесследно, здесь останусь, — указала туда, где некогда молодое горячее сердце пылало. — Там найдёшь меня, коли понадоблюсь. Всё так, как должно быть.

***

— Утро доброе, Кощей, - обратился Святозар к Бессмертному, заприметив того. — Дурное утро, кудесник, душное. — Беспокоит что? — А если и так, — огрызнулся Костлявый. — Не серчай почём зря. Помочь, может, чем смогу? — Не поможешь ты мне ничем, кудесник, и никто не поможет. Дорогой своей ступай да помалкивай.