***
Алистер, как и все молодые люди, одинокими вечерами мечтал о юных красивых девушках, с длинными волосами, звонким голосом и соблазнительными округлостями. В редкие моменты такие девушки появлялись в поле зрения, их силуэты приковывали его благоговейный взгляд и порождали постыдные жаркие мысли. Поэтому он был даже несколько напуган, когда поймал себя за рассматриванием одного из рекрутов Дункана — эльфа с двуручным мечом, с которого хозяин не до конца стёр засохшую кровь. Говорили, что он убил сына эрла из-за сорванной свадьбы и в это с лёгкостью верилось. Эльф походил на какого-нибудь мифического змея с сильным и гибким телом. Даже глаза были змеиные, жёлто-зелёные, хищные, разве что зрачки не стрелочками. Глядишь, обовьётся кольцами вокруг жертвы и вмиг хребет переломит — вот каким казался Дарриан Табрис. Говорили, что у эльфов парня от девки не отличишь, пока штаны не снимешь; может быть в этом была доля правды, но не в случае Табриса. Слишком высокого и крепко сложенного, его выдавали только острые уши; какое-либо родство с людьми он отрицал, но кто знает, чем грешили далёкие предки? И волосы у него были не длинные, а стриженые коротким угольным ёжиком, и голос был низкий, жёсткий, как глухие раскаты грома, раздающиеся из-под рёбер, и из округлостей были разве что наколенники тяжёлого доспеха. Нет, с девушкой его невозможно спутать при всём желании. Алистер поначалу недоумевал, не понимал сам себя, даже паниковал, но всё равно смотрел, как заворожённый. Но со временем он смирился и со своим неправильным влечением, как смирялся со всем остальным. Характер у Дарриана тоже казался змеиным; Винн и Лелиана часто отчитывали за грубость, за ложь, за жестокость, а тот только молчал и усмехался. Алистер же ничего не говорил: он смотрел и видел. Видел, что со своими спутниками Табрис всегда честен, а его ложь и уловки помогают делу; видел, что невиновных он и пальцем не трогал, а меч направлял только на негодяев; видел, что магов в Кинлохе он спас, хотя к самой магии относится с недоверием и даже злостью; видел, что мальчишку Коннора не убил, хотя это было бы проще, и отступнику-малефикару дал шанс успокоить совесть перед усмирением, и глупую Изольду уберёг. Сволочью быть проще, понимал Алистер, от сволочей ничего не ждут, в отличие от добряков. Вот Табрис и закрылся сволочизмом, точно бронёй, и пытался выглядеть худшим, чем есть на самом деле. Алистер ничего не говорил, потому, что эльф в боях держался поблизости и прикрывал спину. Потому, что хоть и жестоко подшучивал над ним, в трудные моменты всегда был рядом молчаливой поддержкой. Потому, что делал вид, что не замечает пристальных взглядов и не лезет с неудобными расспросами. Алистер этим нагло пользовался и смотрел; смотрел и вспоминал красивую розу, сорванную в Лотеринге. Все замечали только шипастый стебель, а он видел цветок. Смотрел на Дарриана во время спаррингов, полуобнажённого, совершенного, будто высеченного из драгоценного камня. Пропускал удары, залюбовавшись, но продолжал смотреть, не обращая внимания на гадкий хохот Морриган и едкие словечки самого друга о выбитых мозгах. Идеально отработанные движения, гибкость, капли пота, блестящие на покрытом старыми и свежими шрамами торсе — всё в эльфе завораживало, околдовывало. Если эльфийские боги такие, думал Алистер, то он сменит веру.***
Алистер почти заснул, когда Табрис юркнул в его палатку и устроился рядом, оставив походное одеяло единственной преградой между ними. Это взволновало, заставило сходящее с ума сердце затрепетать, но злость и какая-то детская обида на друга всё же оказались сильнее. — Что ты здесь делаешь? — процедил человек, не двигаясь. — Оу, так ты не спишь, — Страж спиной почувствовал ехидную улыбку, которую хотелось то ли стереть ударом, то ли сцеловать, и не понятно, какое желание было больше. — Знаешь, Ал, одному в палатке так холодно… — На роль грелки отлично подойдёт пёс. Или твой ручной убийца. Дарриан тихо рассмеялся, подвинулся ближе и прикоснулся к открытым лопаткам холодным пальцами, тут же начавшими вычерчивать незамысловатые круги. Его дыхание крапивой ужалило шею и лёгким электрическим разрядом пробежало к пояснице по покрывшейся мурашками коже. Человек тяжело сглотнул, сжав руки в кулаки. Лишь бы сдержаться. Лишь бы сдержаться и не ударить. Лишь бы сдержаться и не переступить черту, которую так отчаянно хотелось оставить позади. — Неужели доблестный храмовник ревнует? — насмешливый голос горьковатым мёдом лился по ушам, прямо в зудящие губы, которые Алистер что есть сил сжимал, лишь бы не выдать тяжёлого дыхания. — И что с того? — он решил не увиливать: Табрис наверняка давно всё знал. — Так вот почему ты меня взглядом постоянно сверлишь…- эльф мурлычет и медленно ведёт согревшимися пальцами вниз по напряжённой спине, миллиметр за миллиметром. А кожа горит огнём и нервы струнами натянуты — вот-вот лопнут. И когда лопнут — всё, дороги назад не будет, черта, так тщательно сберегаемая, исчезнет и Алистер растворится в вырвавшемся наружу чувстве. Ему страшно, он боится задохнуться, боится насмешки, боится своей неопытности. Ловкие пальцы ведут по тазобедренной косточке и проскальзывают за кромку белья. Струны разорвались. Змеиные глаза смотрят лукаво, чуть насмешливо, но не зло, и, кажется, даже светятся. Человек дрожит, нависнув над своим божеством, вжимая его в спальник, касаясь мозолистыми пальцами острых скул и растянутых в улыбке тонких губ. Он чувствует себя богохульником. Ему это нравится. Божество не сопротивляется, только тихо посмеивается. — Глупый человек, — шепчет Дарриан и за волосы притягивает ближе. Губы сталкиваются с губами. Ненадолго, но будто на вечность. Алистеру кажется, что он умер, что он ожил, что это какой-то сон. А божество под ним тёплое, губы кусает, перебирает волосы ласково, обнимает за шею. А божество улыбается, мягко и искренне — впервые, и глаза божества сверкают солнечными искрами. А божество переворачивает их, оказываясь сверху. — Глупый человек, — повторяет эльф, склоняется и снова целует, оставляя саднящие лёгкие без капли воздуха. «Змей-искуситель», — думает Алистер, оглаживая крепкие бедра, совсем не мягкие, не пышные, с кожей сухой и жёсткой, но такие желанные. «Демон», — думает человек, склоняя эльфа вниз и впиваясь зубами в беззащитную шею. Останется след; Табрис стонет довольно. «Мой Бог», — думает богохульник, сгорая и возрождаясь после каждого прикосновения, пропуская по венам электричество, сцеловывая бесстыдные стоны, помечая шею и грудь. Осквернять божество было сладко, таять под жёлто-зелёным взглядом было волшебно. Алистеру определённо понравилось грешить. Но все сны рано или поздно заканчиваются. — Твой убийца поди закатывается хохотом, — говорит человек, пробуждаясь. Голос резкий, а пальцы нежно, щемяще-бережно гладят влажное плечо свернувшегося у него под боком эльфа. — Он не мой, — говорит Дарриан тихо, уверенно, прижимаясь ближе, без капли насмешки. — Он, конечно, хорош, но меня привлекают глуповатые девственники, которые не решаются заговорить и только глазами сверлят. Алистер расслабляется, и целует в макушку начинающего засыпать любимого. «Любимый» — так непривычно и так приятно звучит. — Но хохотом Зев точно заливается, — в полудрёме бормочет он. «Прости, Создатель, — думает Алистер — У меня теперь своё божество».***
Дарриан Табрис сидит, облокотившись о труп архидемона, и отплёвывается кровью. Лёгкие дерет, раны воют, надо бы подняться и отдаться в добрые руки Винн, но он не может, только улыбается облегчённо, по-идиотски. — Дар! Дарриан! — кричит бегущий к нему Алистер, такой же с ног до головы покрытый своей и чужой кровью, скинувший шлем и оружие. Он падает на колени и изо всех оставшихся сил прижимает к себе своё божество, давясь смехом вперемешку со слезами. Божество хрипло смеётся в ответ и, сняв латные перчатки, перебирает едва шевелящимися пальцами взмокшие светлые волосы. Божество вытирает свободной рукой губы и целует возлюбленного в лоб. — Я здесь, мой глупый человек, я здесь.