Сладкий яд

      Очередная миссия пошла не по плану. Слишком много противников, слишком много раненных, слишком большой отрыв от имевшейся на руках статистики. Слишком много жертв.       Миказуки понимает, что что-то не так, еще когда видит метнувшегося прочь от вернувшейся группы лиса-спутника — тот кидается за господином с прытью, которую тяжело ожидать от столь маленького существа. Раненных перекладывают на носилки и уносят в лазарет. Все, кто умеют исцелять, занимаются этим прямо по дороге, поддерживая ту искру жизни, которую вдохнула в знаменитые лезвия сила господина. Менее пострадавшие мечи расходятся, кто куда — мелькают волосы и доспехи, но сколько Мунечика не высматривает, своего спутника он так и не успевает заметить, а потом становится не до того.       Когитсунемару не выходит на обед, не приходит он и на ужин. Кто-то из танто робко говорит, что видел его в купальнях, ужасно напряженно оттирающим себя от грязи, но это было еще после возвращения с задания. Куда он делся после и почему не отвечает, когда его зовут, осталось неизвестным. Все сочли, что он разозлился из-за небольшого ранения в битве — все-таки ужасно гордый меч — и не стали больше трогать. Уж кто-кто, а этот меч мог помочь сам себе ничуть не хуже остальных.       Проблема была в том, что Миказуки узнает об этом уже на ужине, и даже немножечко подзависает со своей издевательской улыбкой на губах.       Когитсунемару — гордый? Злиться из-за ранения?       Ничуть не похоже на того мужчину, которого знал Мунечика. — Когитсунемару. Я вхожу, — предупреждает он нараспев, открывая двери ножкой и входя спиной вперед, занося поднос с ужином. Горячий, исходящий паром — самое то, чтобы после ранения…       Мысль обрывается, стоит обернуться — Когитсунемару едва заметно мечется под мокрой простынью поперек бедер, стоит протянуть руку — он опаляет ненормальной температурой как из плавильной печи. Волосы растрепались, кое-как забранные в хвост, член подрагивает, натянув тонкую преграду. Лис снял с себя даже поддоспешник, он обнажен полностью, а из раны на ноге сочится дымно-фиолетовый яд со сладким запахом.       Мунечике не надо даже пробовать яд, чтобы знать его действие. Сладкий яд — лучший друг медовых убийц, умрешь с последней радостью жизни, в мокром белье.       Тут даже Ягена не позовешь, остается только один способ. — Потерпи мой хороший, — шепчет мужчина, поднося чашку с водой к распахнутым губам, а потом одним движением сдергивает простынь, зная, какая чувствительность должна была развиться за день.       Тело Когитсунемару потрясает, и даже у не склонного к любованию выступила бы жадная слюна. Мунечика не из таких, Коги принадлежит ему, поэтому он пялится без стеснения, но забыв дышать. Потом вздыхает — придется поработать ртом. Сначала над ядом, потом…       Образец из раны он сдает Ягену, просит не поднимать шум — хозяин это крайняя инстанция, а пока нет антидота, он поможет, как сможет. Мгновенно оценивший угрозу танто кивает и уносится работать в лаборатории — в худшем случае у них будут два старых меча, одержимых друг другом. В лучшем — Коги продержится до пилюли.       В комнату Мунечика идет так быстро, что почти бежит. Когитсунемару боролся весь день — придется постараться еще. Миказуки раздевается, передергивая лопатками, и краснеет — чего только не делали за долгую жизнь его владельцы, а такого даже им не приходилось.       После чего он опускается на колени сбоку от напряженно дрожащего тела мужчины — тот в сознании, но даже дыхание приносит ему мучительную боль и обостряет возбуждение, играющее под кожей — и осторожно касается кончиком языка малиновой головки, лижет на пробу, заведя пряди за ухо.       Через мгновение в лицо брызжет горячим, а Мунечика вытирает сперму и облизывается. — Хм. Должно быть легче, чем я боялся, но сложнее, чем можно было предположить. А если бы я не заглянул к тебе, ты так бы и умер, не став работать рукой? Или уже и руки отнялись?       Он не мог даже шевельнуться. Тело горело огнем, и, видимо жаркая вода разнесла яд по крови гораздо быстрее.       Какой же он дурак, что не ополоснулся холодной водой. Но грязи после сражения на нем было много. Он старался отмыться от нее, не думая об остальном. Теперь расплачивается.       Мунечика перед ним при свете керосиновой лампы красивый. Глаза — словно ночное небо с отблесками ровного новорожденного месяца, в них искрится огонек лампы. Вечно ходит в своих мешковатых одеждах и многослойном киваме, которое опадает, стоит по нему резануть мечом на раз два.       Когитсунемару тихо рычит самым горлом, поднимаясь на постели. Яд проникает глубоко, и стоит лишь задуматься о проведенных вместе ночах, как он дергает мужчину на себя, роняя. Горячим языком слизывает с бледной щеки блестящую каплю своего же семени, сглатывает. Горькая из-за яда.       Рот надо вычистить, и укусом Когитсунемару требует его открыть, глубоким поцелуем проникая к нему. Целует влажно, давя на челюсть Миказуки, не давая шанса даже попытаться отстраниться. Отпускает лишь когда тому становится трудно дышать.       Будь кто другой на его месте — может быть уже и умер бы. Но Когитсунемару стойкий. Он терпел весь день и готов был продержаться ночь. Если бы Миказуки не пришел.       Он запретил сам себе касаться себя. Ведь для этого есть у него любимые руки.       Он лижет шею под тихий смешок и мелко кусает кожу, когда Мунечике щекотно.       Сейчас ему смешно, потом будет не до смеха.       Он подготовился.       Длинные ногти обводят ткань кимоно, царапая сосок, и он взрыкивает подобно зверю, когда Миказуки дёргается: — Смирно.       Негласная игра, которой он дал начало, пошла вперед.       Пройдет несколько часов прежде чем Тоширо сделает лекарство для него. Может к тому времени эффект спадет на нет.       Когитсуне скидывает парня на постель, распахивая синюю ткань в стороны. Он даже под кимоно в своих любимых перчатках, натянутых по самые плечи. Застежки щелкают, и Когитсунемару нетерпеливо дёргает их прочь. Зубами. Щелкает ими у самых пальцев юноши, и ласково лижет кончики тонких подушечек. Прокуси их кончиком острого клычка — и неизменно капнет алая кровь. Коги знает это. А еще знает, что пальцы и внутренняя сторона запястья у Миказуки очень чувствительные.       Горячим языком он водит по пальцам, беря их в рот и обсасывая. Как следует увлажняет, чтобы потом выпустить руку.       Пока Миказуки выпутывается из кимоно, Когитсунемару трется о его живот носом, целуя. Он ощущает терпкий запах смазки, жадно втягивает его носом. Снимает штаны, целуя длинную ногу, укусами двигаясь к бедрам. От одного только вида чужого тела низ живота начинает пульсировать. Но он может себя контролировать. — Повернись и встань на колени.       Второй приказ, который он отдает, и Миказуки подчиняется. Какой послушный.       Когитсуне гладит ягодицы, наблюдая за прогнувшейся спиной. Трогает член, проводя по всей длине до горячего почти стонущего выдоха.       Кровь опять бьёт в голову и он скалится. Если бы не яд, он бы сделал Миказуки ещё приятнее, но…       Он целует мягкую кожу, плавно исследуя языком каждый шрамчик. Наконец, останавливается на копчике, щекоча его своими волосами. Миказуки дрожит под ним. Так красиво смотреть. Коги проводит языком по ложбинке меж ягодиц. Ловит чужую дрожь и нащупывает дрожащее колечко мышц. У них не впервой так. Миказуки приятно, он чувствует это по дрожи и стону, по пульсации в его сжатом рукой члене, по пальцам схватившимся поверх его ладони, попытавшимся двинуть каменную хватку. Тщетно. Пока Когитсунемару не вылижет его до влаги, пока не проникнет языком в тугое от напряжения колечко мышц, он не успокоится и не даст ему кончить первым. — Не трать на меня время, тебе нужно… — от хватки на члене Мунечика осекается, и выгибается с дрожью. Она крепкая. От нее почти больно. Будто яд заставляет мучиться не только самому, но и его терзать. Миказуки не стонет — мычит, стукнув кулаком о футон, выгибает спину, ощущая нетерпение, дрожа от возбуждения, напряжения и капельки боли. — Дурак, тебе нужно освободиться от яда, а не… — от ласки языком у красивейшего из пятерки великих мечей слабеют коленки. Ему хочется задрать бедра повыше, желательно даже лечь на чужое тело, и снова отсосать, но Коги уже задал правила и Миказуки не может не слушаться, не зная, что сотворит одурманенный ядом разум. Кончик языка пощипывает, яд начинает свое действие и на нем — сейчас организм любимого пропитан целиком; пот, слюна и семя, ядовитым стало все. Вопрос времени, когда сам Мунечика будет умолять засадить себе, чтобы избавиться от жжения в паху и нестерпимой боли в члене от нехватки разрядки.       Когитсунемару ласкает его языком, снаружи и внутри, и вскоре жар уже покалывает. Пока только слизистые, у него нет ранок, отравленных чистым ядом.       Как Когитсунемару вообще догадался игнорировать рану?!       Он стонет, выгибаясь и царапая постель, чужой язык уже внутри, делает мокрым и возбужденным до предела, жаждущим поскорее получить член. Щеки и уши горят, когда он давится словом «быстрее», а на смену языку приходят длинные опасные пальцы с острыми ноготками, и масло, которое всегда под рукой в их комнате.       Когитсунемару издевается над ним, заставляя скрипеть зубами и сдерживать вскрики, лаская невыносимо точно, словно вдруг разом выучил все нежные местечки и решил пустить их в дело по ранжиру. Сначала пальцы и запястья, теперь внутри…       Член в сжатом кулаке тяжелеет все сильнее, такими темпами он кончит еще на пальцах, головка уже мокнет, а Когитсунемару ласково лижет яйца, заставляя трястись и задирать голову, словно норовистая лошать. Из уголков губ сочится слюна, невозможно терпеть сильнее, кажется — одно движение руки и он спустит. Неужели Коги захочет вставить ему, когда он будет в изнеможении трястись в оргазме? Чтобы сразу вызвать второй одним толчком?       Когитсунемару не нравится, что Миказуки много говорит. Да, яд дурманит рассудок, но не настолько, чтобы он лишил и его удовольствия. Он отрывается от ласки, чтобы добавить еще масла, почти наваливается на Миказуки, горячо дыша ему в шею. Зализывает языком основание шеи, выбирая место, которое будет видно всем.       Его клыки мягко впиваются в кожу, прокусывая ту, пока он одним движением вгоняет уже смазанный маслом член. Он ловит чужой вскрик, и рывком поднимает Мунечику, насаживая на себя сильнее. Его пальцы мокрые, на них липкая горячая сперма. Когитсуне отпускает загривок, ласково обводя языком укус. — Не сдерживайся.       Он даже не отряхивает руку, лишь аккуратно кладет ее на выступающую косточку таза, чтобы можно было в случае чего надавить посильнее, заставляя Миказуки трястись мелкой дрожью от упершегося в простату члена. Другой рукой он осторожно схватывает парня за подбородок, ласково щекоча шею и выступающий кадык. — Миказуки, ты такой красивый…       Когитсунемару шепчет тихо, с хрипотцой, выбивая еще один стон движением. Он чувствует, как сжимает его Миказуки внутри, и готов ради этого момента пить этот яд бутылками. Лишь бы мгновения, где тот замирает от комплиментов Когитсуне, длились вечно.       Коги начинает двигаться, целуя Миказуки в спину, позволяя изредка двинуться самому. Доводит до исступления, стирая пальцами слюну, текущую с уголков рта. Тело у Коги горит огнем, и он готов поделиться этим жаром с Миказуки, даже не смотря на яд. Он не готов трахать его до исступления, куда ближе маячила мысль о том, чтобы заставить его биться в конвульсиях от удовольствия.       И судя по громким стонам, ему это удавалось как нельзя лучше. — Называй мое имя, когда тебе будет приятно.       Когитсуне похож на одержимого. Одержимого бесконечной любовью к Мунечике Миказуки, которого он любил с первого взгляда. — Когитсуне, Коги… Когитсуне, Коги… — Миказуки послушно стонет на каждый толчок, иногда сбиваясь. Языком тяжело говорить, глаза закрываются, хочется просто скулить и метаться, но он подмахивает, улавливая чужой темп, подставляя губы для поцелуев и держась за руку на своем горле. Головка проходится по простате, прокатывается словно таран, и жар стекается в пах, член тяжелеет, снова наливаясь кровью. Миказуки стонет, дергает бедрами в стальной хватке, прогибая спину. — Когитсуне, — не хватает воздуха, жар плывет вверх, тяжелит живот, под мышцами которого словно рыба на глубине движется член, и одновременно охватывает бедра. — Коги, — шепчет мужчина, и вытягивается словно струна, умоляя о поцелуе, стонет от нового толчка, и от следующего. — Хорошо, Коги…       Мунечика смотрит в никуда, от удовольствия, растекающегося по венам, лицо обессмысливается. Когитсунемару всегда был хорош, во всем, что делал, но сейчас… Сейчас это чистое блаженство, и Миказуки не замечает, когда его начинает трясти, а рефлекторное «Когитсуне» превращается в неразборчивые вскрики удовольствия. Плечи горят от поцелуе и укусов, и каждый из них Миказуки принимает, как признание, как клеймо мастера, как доказательство счастья и… Внимания.       Когитсуне плавно опускает парня на постель, сгибаясь над ним. Миказуки такой красивый в пляшущем свете фонаря, что лис не может сдержаться. Осыпает плечи поцелуями, двигается до хриплых стонов, клокочущих в легких. Двигаться становится труднее, все больше хочется кончить, стенки охватывают член туго, словно Миказуки сжался как в их первый раз. Он подается навстречу, сбивая темп Когитсунемару, до хлопков таза о ягодицы, скребущий одеяло ногтями. Коги в ответ на это лишь низко рычит, впиваясь в ягодицы ногтями и дёргая на себя. Он подчиняет, не терпя самодеятельности.       Горячее удовольствие разносится по венам, мышцы ноют, разогретые до предела. Все, что попадает в его взгляд, все приносит удовольствие.       Смятая постель, дрожащий Миказуки, изо всех сил прогибающийся в спине, чтобы член бился при каждом хлопке в простату, гуляющий огонек лампы.       Когитсуне покорно выполняет желание Миказуки, наклоняясь ниже. Он упирается по обе стороны от напряжённого теплого тела, опуская голову. Его белоснежные пряди щекочут спину, на которой целая куча укусов и засосов, гроздьями и россыпью усеявшие бледное и изящное тело. О, если бы кто знал, если бы кто видел бы ещё его таким. Когитсуне бы не задумываясь убил этого человека на месте. Таким Мунечика был только с ним.       Толчкообразные движения сменились на плавные, набирающие быструю амплитуду. Коги уже не мог терпеть. Бешеное удовольствие разлилось по телу, скапливаясь тяжестью, приятной и тягучей внизу живота. Время потянулось как патока, пока он шлепками доводил Миказуки до очередного оргазма. Цепкие пальцы массировали головку его члена, заставляя вскрикивать, почти болезненно выть. Когитсунемару знал где зажать, где надавить, а где не дать кончить, чтобы сделать удовольствие ярче. И когда он последним толчком вбился в податливое тело, с тихим утробным взрыком кончая, пальцы сжали пульсирующее основание, выбивая вскрик вперемешку со всхлипом.       Не то что бы Когитсунемару был жесток, просто он хотел, чтобы Миказуки закончил иначе.       Он выходит плавно, медленно, без передышки кладет парня на спину, быстро целует, разрывая поцелуй и ниточку слюны. Она пойдет в дело, когда Когитсунемару устраивается между ног скулящего Миказуки, обводя влажным языком темную от прилившей крови головку. Миказуки дёргается под ним, его пальцы впиваются в волосы Когитсунемару, дёргая, хватаясь даже за пушистые уши, скрытые меж волос. Коги прощает это. Он готов простить Миказуки все, что угодно, даже нож в спину, если тот сделает это с любовью. Он берет член в рот, слизывая выступающие капли смазки. Щекочет языком тонкую щель уретры, выбивая новый вскрик и конвульсии. Здесь он предельно аккуратен, не даёт свободу зубам, которые могут поцарапать.       Позволяет себе всасывать глубже, шумно. Обводит влажным языком уздечку, приминает каждую венку, выступающую под влажной бархатной кожей.       Убирает наконец руку, насаживаясь ртом. Пальцы Миказуки хватают его за голову, опуская, и он послушно расслабляет горло, принимая глубже. Губы смыкаются сильнее, пока Миказуки пытается податься вперёд. Коги оттягивает парня за таз назад, скользят ртом вверх до самой головке. Ему даже не нужно видеть, как смотрит на него Миказуки, он лишь ощущает чужие ладони на своем лице. Быстро смотрит из-под полуприкрытых глаз, видя как в изнеможении дрожит и стонет Миказуки. Такое зрелище нравится ему больше всего, поэтому резкими движениями он вновь доводит его до оргазма, позволяя кончить раньше, чем он выпустит член изо рта. Коги сглатывает, шумно. Слегка кашляет, когда терпкая сперма попадает на язык, и по-лисьи фыркает, ощущая тянущие ощущения в волосах. Он облизывается ещё раз, поднимая глаза на парня, и поднимается, ложась к нему.       Миказуки дышит так тяжело, словно после затяжной и кровавой битвы. Когитсуне влюбленно оглядывает плод своей любви, усыпанной укусами и засосами, заводит взмокшие пряди Мунечики за ушко, лизнув в шею.       Инстинкты на время утихают, и он уже может расслабленно сказать: — Я так скучал по тебе, не передать просто. Так хотел увидеть после сражения, но ты не приходил. Пришлось ждать и терпеть, но это того стоило. Мне уже лучше. Но придется повторить, ты знаешь?       Когитсуне тихо хохотнул на ушко юноше, соблазнительно лизнув мочку. Но потом же и продолжил, выдыхая тихие комплименты для возлюбленного: — Когда ты говоришь мое имя, у тебя такое лицо, словно ты готов продать душу мне… Ты специально так делаешь, чтобы я любил тебя ещё больше? Миказуки, у меня болит сердце, когда ты смотришь на меня так отчаянно. Такой нежный и холодный, учтивый со всеми, со мной ты настоящий. Не хочу чтобы кто-то кроме меня тебя таким видел. Ты только мой.       Последние фразы он почти шептал в припухшие от поцелуев губы, сладко выдыхая и кусая за нижнюю. Он раз за разом соблазнял Миказуки все больше и больше, получая в ответ отдачу, о которой желал и млел. Он оглаживал обнимающего его Миказуки, водил коготками по закинутой на его таз ноге, от нее вверх, до самой спины, при этом шумно целуя возлюбленного. Он позволял трогать свои волосы тонким пальчикам, перебирать их, поджимая уши и чуть скалясь. Он был злым лисом, но ради Миказуки становился ласковым котёнком, влюбленного в своего хозяина. — Мне сказали о том, что ты не вышел на обед, уже на ужине. Я думал, ты отдыхаешь после боя, и встревожился, когда ты не ответил на оклики, — Миказуки целует большой красивый рот своего лиса, гладит лицо, щеки своего любимого, ведет носиком по шее, жадно дыша его запахом. Тело горит, уже отравленное их общей отравой, но пока еще можно терпеть. Только бы Яген не мешкал. — Ты испугал меня, мой Когитсунемару. Я только твой, но ты словно собирался бросить меня, — он укоризненно глянул на возлюбленного, озабоченно сведя брови домиком. — Оставить без внимания рану, отравленную ядом — это на тебя совсем не похоже. А если бы целью было вывести тебя наружу и показательно расправиться у меня на глазах? Или перед убийством еще и опозорить?       Он гладит белоснежные волосы, мягко ласкает скрытые среди прохладных чуть влажных прядей бархатные острые ушки. Если бы можно было сказать все, что чувствуешь, одним взглядом — Миказуки не отрывал бы глаз от глаз Когитсунемару, боясь, что тот пропустит хоть что-нибудь.       Он снова тянется к губам, не в силах устоять перед взглядом лиса — голодным, капельку жадным, и одновременно нежным, страстным, любящим. Дикий лис — трудно даже вообразить, что когда-то в первую встречу Когитсунемару словно возненавидел его. Смотрел настороженно, пристально, от его внимания становилось неловко и даже у незабудки вроде Мунечики норовили выскочить острые шипы. Трудно поверить, что уже тогда хитрая лисица выбрала, кого именно она хочет заполучить.       Получилось с процентами — Ко-кицуне-мару украл сердце одного из самых старых и красивых мечей Японии, забрал его тело в сладкий плен безудержной ласки и сковал его душу своими чарами. Последнее было невозможно доказать, но от мысли, что придется расстаться, Миказуки хотелось броситься на свое же лезвие. — Не смей бросать меня одного, Когитсуне, я не знаю, на что буду готов пойти, чтобы вернуть тебя. Чтобы быть с тобой, — он опустил глаза, поцеловал мускулистое плечо, прижался и прикрыл глаза. Хотелось отдохнуть, подремать немного, но он помнил еще раскаленную неподвижность своего любимого до первой разрядки. — Горячая вода разнесла яд быстрее. Я ждал, что ты придешь. Что не оставишь меня одного.       Коги хотел сказать еще многое, но говорить более сил не было. Были силы лишь на поцелуи, яд причинял тихую ноющую боль в паху, но даже это не останавливало парня от нежности. Он готов был отдать жизнь за то, чтобы Миказуки был счастлив с ним. А потому он никогда бы не причинил ему боль. Когитсунемару обнимает его, прижав к теплой груди, ощущая, как тонкие пальцы теребят его волосы на спине. — Мой Миказуки…       Он вкладывал в эту фразу всю свою любовь, всегда. Да и как можно было не вложить, если юноша, лежащий с ним рядом, был так прекрасен.       Когитсуне уткнулся носом в темные волосы, жмурясь. Действие яда в его теле угасало. Он даже подумал, что вот так вот лёжа рядом с Миказуки, он готов даже умереть. Правда, тут же эту мысль отогнал, поглаживая юношу по волосам. Он не готов был расставаться с ним сейчас. Не сегодня, ни завтра, ни когда либо ещё. — Когда станет жарко — скажи мне. Я помогу, станет легче.       Он целует разгоряченный лоб парня, ощущая лёгкий жар. Рядом с ним Мунечика терял свое стальное самообладание, и Коги позволял это. Конечно же позволял. Для любимого он был готов на все.       Лис сплел свои пальцы с пальцами юноши, довольно улыбнувшись в ответ на томный взгляд, отерся носом о мягкую щеку, слегка кусая ту и тут же мягко чмокая. — Я очень люблю тебя, Миказуки.