***
Чонгук, как и ожидалось, перестает подавать признаки жизни уже на следующий день, кинув в их окно диалога просто емкое: «Я умер». Юнги, предсказуемо, не отвечает на его сообщение. Вообще ни на что не отвечает и не откликается: нужно дописать историю, изолироваться и не дать внешним раздражителям потревожить его попытки воссоздать новый шедевр. Его все так же тошнит от одного только вида его документа, все так же хочется все бросить и никогда не возвращаться. Все так же внутренняя усталость и отчаяние шипами легкие укутывает, царапая стенки его груди. Под глазами синяки и покрасневшие от долгой печати глаза вкупе с мешками, лицо осунувшееся, кожа бледная. Организм умоляет его перестать работать, пальцы нарочно не попадают по клавишам, спина изнывает от беспрерывного сидячего положения. Утром кто-то стучался в дверь, но он не открыл по простой причине — некогда. Ему принципиально нужно дописать эту чертову главу с ненавистными героями и самым примитивным сюжетом; он должен писать и писать, пока весь словарный запас не исчезнет, пока он еще может, пока еще есть ради кого. Ему не хочется терять тех, кто в его книгах видит себя. Только здесь и только сейчас, нет третьего варианта. Желудок скручивается, когда Мину приходится описывать столкновение двух противоположностей, которые идеально дополнят друг друга в итоге и воскресят ту самую искреннюю и великую любовь, что встречалась лишь в сказках. Так, вроде бы, должно быть в реальности и с ним тоже: разве не всем людям суждено найти того, кто однажды ворвется в твою жизнь ураганом и останется до самого конца татуировкой на сердце? У Юнги были отношения. Их можно сосчитать на пальцах одной руки, но они были. И каждый новый раз он искренне надеялся, что эта пассия останется с ним навсегда. Однако, либо все творцы обречены на вечное одиночество, либо ему просто не везет, но они все уходили внезапно и громко. Для Юнги всегда важнее создавать, писать и иметь возможность развиваться, из-за чего он просто забывал о таких вещах, как реальность. Не сказать, что был он совсем отстраненным в отношениях, — просто партнеры попадались требовательные. Мин не любил звенящую в квартире тишину, вот и цеплялся за каждого, кто был способен разбавить ее хоть как-то. А потом что-то перевернулось, и теперь тишина — его верная спутница. Он просто не создан для отношений, хотя очень хочется, чтобы кто-то постучался в его дверь и разбудил в нем ту нежность, которую он сам же похоронил. Когда парень в тысячный раз переписывает предложение, в его дверь стучатся вновь. Дверной звонок бьет эхом по тихой квартире так сильно, что он невольно дергается и промахивается, выделяет последние несколько строк и случайно форматирует их. На экране виднеется многообещающее: «...и тогда он увидел ее», натужно написанные предложения больше не мозолят глаза, и Юнги, хоть и не верит в судьбу, надеется, что это все к лучшему. Глубокий вдох и выдох. Он откладывает ноутбук на замусоренный журнальный столик, встает с неудобного и проседающего дивана, спотыкается об тапочки и с горем пополам идет открывать дверь. Его творческое выгорание давно перестало быть творческим, настигла апогея и теперь Юнги просто потерял силы для любых чувств. Ему хочется потеряться среди миллионов своих исписанных бумаг, утонуть в них и быть уверенным, что его не найдут. Мин открывает дверь, представляет себя во всей красе со своей двухнедельной грязной футболкой, щетиной и не выспавшимся видом перед незнакомым парнем, который заметно выше него, свежее и красивее. На нем яркая красная толстовка, в руках яблочный пирог и ослепительная улыбка на лице. Юнги, словно прежде не видал людей, подвисает, беспрестанно гуляет глазами по незнакомцу и даже представить себе не может, что такие люди вообще существуют. Это ведь чистой воды абсурд. — Привет, я — сосед из квартиры напротив. Я только вчера заселился и решил, что стоит для начала познакомиться со здешними жильцами, — дружелюбно произносит тот своим чуть хриплым голосом. На щеках парня виднеются ямочки, а в глазах — сияние Андромеды, от которого у Юнги захватывает дыхание. — Ваш друг вчера сказал, что Вам стоит занести яблочный пирог. Хоть, признаюсь честно, испек его не я, но мне сказали, что в кондитерской в паре кварталов отсюда выпечка не оставит никого равнодушным. — Никогда больше не слушай этого оболтуса, — вздыхает Юнги. И этот сосед, пускай и красивый, ничем не уступает в глупости Чонгуку. Кто вообще покупает пироги только потому, что левый парень попросил занести другому левому парню их? От этого парня веет теплом, но по ауре он действительно похож на Чонгука. Это значит одно: один неверный шаг — и этот парень никогда не отлипнет от тебя. Юнги не признается, но в глубине своей черствой души он, возможно, спустит незнакомцу это с рук за его прекрасную улыбку. — Понял, — после пары секунд молчания кивает он. — О, я же не представился! Я — Чон Хосок, но все зовут меня Солнцем. Юнги тихо усмехается, его брови летят вверх, а глаза смотрят прямо в чужие не без доли веселья. Названный Хосоком парень даже и не думает смущаться, лишь улыбается ярче, наклоняя голову вбок. — Я — Мин Юнги, но тот оболтус зовет меня хеном, — желудок парня скручивается по-новому. — Ты кушал? Если нет, то составь мне компанию, Солнце. Хосок кивает в знак согласия, а Юнги надеется, что тот согласился составить компанию на чуточку дольше, чем просто поздний завтрак. Пропуская парня внутрь, Мин потирает рукой лоб и шею, поскольку в голову приходит осознание того, что его квартира сейчас в, мягко говоря, не самом лучшем состоянии. Юнги обычно никого в свои апартаменты не впускал, кроме, разве что, Чонгука (по правде говоря, тому разрешение даже не нужно), а тут с неба свалился сосед с любопытными глазами. — Обычно депрессивные люди живут в хаосе и бардаке, — задумчиво тянет тот, направляясь в гостиную. Мин хмыкает на этот счет. — В таком случае, можешь попытаться исправить это недоразумение. Не дожидаясь ответа, он разворачивается в сторону ванной комнаты. Ему срочно нужно умыться и привести себя в порядок, чтобы воссоздать хотя бы жалкое подобие нормального человека. Он мажет зубной пастой по щетке, агрессивно ею чистит зубы и нервно смотрит в свое отражение: к сожалению, там ничего хорошего. Юнги сплевывает пасту, полощет рот и стягивает с себя футболку, натянув заместо нее ту, что уже две чертовых недели сушилась на батарее. Юнги выходит из ванной комнаты, тихо шаркает в сторону гостиной, которая совмещена с кухней, и видит там Хосока, убирающего все вокруг так, словно это он живет здесь. Парень под нос себе напевает едва знакомую мелодию, пританцовывает и грациозно выгибается, когда достает мусор из-под дивана. Мин смотрит на всю эту картину и не может даже поверить в то, что Хосок настолько гармоничен с этим пространством, будто вся его сущность изначально принадлежала этому месту — месту рядом с Юнги. Безумие. — Я так и знал, что ты — мошенник, который пробирается в квартиру старых и беззащитных людей, чтобы в итоге переписать ее на себя, — скрещивает руки на груди, внимательно наблюдая за тем, как Чон расставляет все кружки на свои места. Ей богу, откуда у него так много кружек? — Что, уже обустраиваешь все под себя? Хосок, видимо, лишенный чувства стыда и страха, с улыбкой поворачивает в его сторону голову. Он жмет плечами и наполняет электрический чайник водой, пока на его правом плече покоится кухонное полотенце. У Юнги в голове уже прорисовывается будущий персонаж его несчастной книги, который, черт возьми, так похож на этого соседа. — Черт, ты меня раскусил, — с наигранно серьезным лицом смотрит на него Хосок, одной рукой хватаясь за нож. — Теперь мне придется устранить тебя раньше, чем ты успеешь сказать: «Кавабанга». Мин непонимающе хмурит брови, впервые слышит это причудливое кава-что-то-там и пытается пораскинуть остатками мозгов, чтобы найти хоть примерный смысл этого слова. — Да брось, чувак, не может быть, чтобы ты не смотрел Черепашки-ниндзя! Это же классика! — удивленно восклицает Хосок. — Классика — Оскар Уайльд, Оруэлл, Достоевский, Ремарк; в музыке — Моцарт, Шопен, Бетховен, — с угрюмым видом произносит Юнги. Ему до чертиков не нравится чувствовать себя глупым, потому — сбегает в гостиную, не желая видеть своего «обидчика», — в фильмах — «Крестный отец», «Пианист», «Китайский квартал». Чон следует за ним, и Мин даже примерно не может представить, что у парня за спиной на лице. Быть может, тот осознал, что связался с каким-то фриком. Или понял, что Юнги до абсурда скучный и занудливый. А может, он разбирается в чем-то из вышесказанного и сейчас поддержит его тему. — У нас, у хип-хоп танцоров, классикой считается Тупак, Кристофер Уоллес, Мобб Дип, — уверенно произносит Хосок, а Юнги опять одолевает чувство собственного ущемления в связи с незнанием таких, казалось, элементарных вещей. — Но ничего страшного, это не обязательно знать! Если захочешь, я научу тебя всему, что знаю сам, обещаю. Юнги садится на диван и не сдерживает улыбку на искренний тон и дружелюбие в чужих словах. В гостиной стало заметно светлее и уютнее, и дело вовсе не в открытых окнах и занавесках. Дело в парне напротив, который заражает своим хорошим настроением. Мину все еще сложно принять тот факт, что кто-то спустя долгое время так легко и быстро вторгнулся в его личное пространство. — Так значит, ты у нас танцуешь? — взяв в руки ноутбук, спрашивает он, а его брови летят вверх, изгибаясь вопросительно. Хосок улыбчиво кивает. Сзади, на периферии, щелкает выключатель электрочайника, и Чон спешит туда, чтобы растворить в кипятке жалкую пародию кофеина. — Покажешь мастер-класс? Когда сосед возвращается с самодовольной улыбкой, в его руках покоятся две пузатые кружки, из которых исходят клубки горячего пара. Аромат его кофе смешивается с каким-то другим, более приторным и непохожим на горький напиток. Чай, это больше пахнет чаем. Видимо, тот где-то откопал заварку и явно недолюбливает кофе. Надо закупить еще заварных пакетиков, чтоб наверняка. Чон садится рядом с ним, громко ставит кружки на прибранный журнальный столик и поворачивает голову в сторону хозяина квартиры. Он немного отодвигается от Мина и поджимает ноги под себя. Юнги на это хмурится, допускает мысли о том, что, вероятно, от него чем-то воняет. Это, впрочем, единственное объяснение, что приходит на ум. — Я просто не особо люблю прикосновения с неблизкими людьми, — виновато улыбается тот. — Знаешь, что-то типа триггера на тактильное общение. Поэтому я никогда не выступаю дуэтом или группой, я соло-танцор, так легче. Мин понимающе кивает, но отчего-то в груди неприятное жжение и острое желание узнать — насколько Хосок может быть тактильным с кем-то, кто проникнет в его доверительный круг. Любит ли тот долгие объятия или предпочитает держаться за руки, а может, ему нравится целовать. Глупые предположения атакуют минову голову, пока пытается набрать нормальный текст в главе, и он с сожалением понимает, что вместо должного взаимодействия персонажей, по ту сторону экрана на него смотрит чертово описание чертового соседа рядом. Когда Юнги опасливо смотрит на Хосока, тот смотрит на него, повернувшись всем корпусом и наклонив голову вбок. Он чувствует себя глупой героиней своего же рассказа и не может избавиться от ощущения, что над историей его жизни пыхтит такой же ненормальный, как он сам. — Судя по тому, что ты ведешь себя, как книжный червь, ты явно представитель писательского общества. Я прав? — Юнги заторможено кивает. — Как мило, покажешь мастер-класс? Да, — хочется ответить Юнги. Но навряд ли Хосок оценит то, что писатель нашел в нем того самого, о ком и с кем планирует писать свои книги. — Соседям привилегии не выдаю, — Мин берет в руки свою кружку с кофе и отпивает глоток, неприятно обжигающий стенки горла. — А возлюбленным? Юнги заносится в приступе кашля и думает о том, что, черт возьми, если он за одну эту улыбку был готов все свое ценное в руки парня отдать, что же будет, когда это Солнце перестанет быть просто соседом?***
Он — действительно Солнце. Такая простая истина доходит до Мина окончательно после трех недель ежедневных поздних завтраков. Хосок умудряется не просто поднимать настроение своими шутками и приятной манерой общения, но и заставлять что-то внутри распускаться красивыми бутонами. С того момента, как тот вступает за порог и до самого его ухода, квартира озаряется солнечным светом, какой бы тривиальной это ни было метафорой. Этот парень не похож на Чонгука. Ни на кого, на самом деле, не похож. Чон Хосок — один-единственный, непредсказуемый, до дрожи в сердце красивый и ирреально светлый. Люди не могут быть настолько прекрасными, оттого и кажется, что все это — сон, взыгравшая фантазия и выдумка. Он красив, когда хмурый, когда улыбается, когда молчит, когда говорит. Не место и обстоятельства украшают его, а он все вокруг себя. Чон не лезет в душу, не пытается казаться лучше (казалось бы, куда лучше-то?), он не старается вводить свои правила, не стремится завоевать доверие нелюдимого Юнги. Он общается просто и искренне, словно они знакомы намного больше, чем почти тридцать дней. Хосок каждый раз приносит с собой кусок яблочного пирога, не ленится прибирать все вокруг несчастного писателя, отвлекает от ненужных мыслей своими рассказами и все еще не знает о том, что Юнги ненавидит яблочные пироги. Мин боится ему это рассказывать, словно так у Хосока больше не будет причины появляться в его квартире. Словно после этого он вновь останется один на один со своим одиночеством. — Ты когда последний раз гулял по городу? — интересуется Чон в очередной их поздний завтрак. Мин, печатавший на ноутбуке описание героини, нечленораздельно отвечает, что давно. Ему, по правде говоря, не до этого. У него муза проснулась с приходом Хосока, и ее терять не хочется. Юнги уже вторую неделю пишет-пишет, внося кардинальные изменения в сюжет. Там все больше и больше фигурирует герой, невозможно сильно напоминающий моделью поведения Чона. Мин уже ни один раз пытался остановить заблудившиеся в другом человеке разум и сердце, но выходит это дело из ряда вон. Юнги каждый вечер наблюдал за Хосоком, когда тот во дворе резвился, когда надевал наушники и танцевал, забив на окружающих, когда щурился палящему по утрам солнцу. Он вслушивался в каждое слово Чона, запоминал каждую из его привычек, бессонными ночами проигрывал в голове проведенное с ним время. Хосок слишком быстро забрался под легкие, слишком легко занял ложе в его сердце и слишком прочно поселился в его сознании. Чонгук, приходящий раз в несколько дней, заметил такое изменение в своем друге и наконец-то отстал со своей гиперопекой; тот недавно с порога заявил, что отныне нянчиться с ворчливым Мином будет этот сосед, а оказавшийся не вовремя на лестничной площадке Хосок широко улыбнулся и ответил младшему, что тот и не собирался делить заботу о Юнги с кем-то еще. — Не хочешь сходить на свидание? Мин кивает, хотя даже и не слушает Хосока. Он кивает радостно, потому что в книге наконец-то проявляются яркие краски, все становится на свои места, все идет как надо. Юнги активно клацает на клавиатуре все те избитые временем и авторами тропы, уходит в мир персонажей, забывает про реальность и поглощается работой. Но горячие ладони бережно ложатся на его руки, оттягивают от ноутбука и обращают внимание на их обладателя. Хосок смотрит на него очень пристально, прямо в глубины души заглядывает, у отчаянного писателя из-под ног почву выбивает. У Солнца глаза светло-карие, искрящиеся, там волны из тепла бьются о скалы искренности, в них читается нечто, что не сможет передать ни один человек, и уж тем более писатель. Солнце и улыбается особенно: широко — когда шутит, нежно — наблюдая за попытками Юнги пересилить себя и съесть еще кусочек пирога, задорно — во время издевки над своим соседом. Юнги начинает понимать своих героев, когда те обретают смысл жизни, гордо называя ее в честь одного единственного человека. Юнги, кажется, нашел своего. — Я где-то слышал... Есть такое интересное выражение, — внимательно смотрит, следит за каждым изменением на лице парня. Чон, выдавая это, явно издевается над ним: он же все равно понятия не имеет о том, что творится у того внутри, следовательно, может оправдать все своим незнанием, — мол, если в тебя влюбится писатель, то ты никогда не умрешь. Взгляд Юнги опускается на свои пальцы, которые бережно перебирает Хосок. Тот впервые к нему прикасается, впервые так близко, впервые такой серьезный. Мин вспоминает их разговор в день их знакомства и внутри сгорает от осознания того, что он — отныне близкий Хосоку человек. Если тот узнает, насколько часто и интенсивно писатель грезил о подобном, исписывая миллионы бумаг своим примерным представлением, явно зачел бы за психа. Но они оба прекрасно знают, что в этом безумии ничем друг другу не уступают. — Ты к этому готов? — нервно облизывается Юнги. Чон свои глаза щурит, ждет продолжения миновой речи, но его не следует. — К чему мне быть готовым? — К вечной жизни. Юнги прежде не признавался в своих чувствах подобным образом. Раньше слова о любви для него не казались чем-то настолько щемящим в сердце и сбивающим дыхание. Отголоски его прошлого напоминают с кривой улыбкой о том, что он в принципе не признавался в любви первым, а лишь отвечал взаимностью на чужие чувства. У Юнги сложный характер. Он, в те моменты, когда ощущает себя беззащитным и уязвимым, отталкивает от себя, прекращает идти на контакт и становится холоднее некуда. Но Хосок, видимо, действительно имеет противоядие ко всему, ибо чем больше Юнги пытался от него закрыться, тем больше Чон его раскрывал. В каждой мелочи неидеального поведения Мина тот находит достоинство, которым гордо делится с парнем. Юнги бы хотел, чтобы и тот понимал, насколько много в нем самом достоинств, но богатый на слова язык отказывается функционировать, как только перед дверью его квартиры появляется сосед с яркой (влюбленной) улыбкой и нежным взглядом. — Готов, если ты в ней будешь. Юнги может кому угодно отвечать «нет», но когда дело касается его неповторимого Солнца, каждая клетка тела и души кричит «да». И это, черт возьми, взаимно.***
— Их всего лишь четыре, как ты можешь их путать? Хосок отбирает у Юнги его злосчастный ноутбук и недовольно хмурит брови. Он явился в квартиру хена посреди ночи и заявил, что они обязаны выучить черепашек-ниндзя, иначе на землю обрушится Армагеддон. Юнги, пребывающий на пике своего вдохновения, был категорически не согласен со словами Чона, но тому было не до этого. Мин, конечно, знал, что после того признания у них спадут кандалы сдержанности и недомолвок, но кто же знал, что, войдя в круг доверия Чон Хосока, ты обречешь себя на внезапные ночные просмотры Черепашек-ниндзя. Хосок, как выяснилось, очень наглый парень: делает все по-своему, а как только услышит возражение, посадит перед собой и начнет отчитывать, словно ты маленький глупый ребенок. Юнги ему это позволяет, потому что милее улыбчивого Чона только недовольный Чон. Познакомься они раньше, Мин бы незамедлительно слился и перестал выходить на контакт, однако он все еще числится в друзьях назойливого Чонгука, поэтому у него выработался иммунитет к липучим и шумным людям. А поскольку Хосок еще и любимый им до головокружения человек, у того вообще привилегии выше крыши. — Слушай, мне не интересны твои Рафаэлло, веришь, нет? — вздыхает Мин, который битый час пытается объяснить своему пока-что-неофициальному-парню, что ему нужно работать. Но на резонный вопрос «почему?» Юнги предпочитает умалчивать ответ. Почему? Потому что он так привык, это его обычный режим дня, а всякие Чон-я-разрушу-твои-планы-Хосоки только и делают, что выбивают его из рутины. — Рафаэль! И вообще, не притворяйся, что ты не знаешь их имена, они же в честь живописцев, ну? Ты же у нас тут местный знаток классики, — фыркает. Он, значит, пытается вывести своего пока-что-неофициального-парня из дней сурка, а тот ему перечит. — Ты мешаешь мне, — цокает Юнги, пытаясь вернуть ноутбук на свое законное место на его коленях. Только вот Хосок не согласен на этот счет: захлопывает крышку и ставит его на пол, толкнув под диван. — Ты чего творишь? А если глава не сохранится? Мин бьет парня в плечо и вскакивает с места, пытается убрать чужие ноги, чтоб достать свой измученный ноутбук. Но Хосок не лыком шит, да и не планирует выходить из игры проигравшим, потому и хватает Юнги за талию и валит обратно на диван. Тот, весь покрасневший от злости, вслух матерится, пытается вырваться и, кажется, между слов проклинает его. Хосок посмеивается и наваливается сверху, блокирует его движения и удобно подминает под себя. Мин, доселе готовый рвать и метать, резко затыкается, когда чужая ладонь приземляется на его щеку и поворачивает голову к ее обладателю. У Чона в глазах до самых краев наполненные чаши любви и заботы, в которых он купает Мина каждую секунду, проведенную вместе. — Вроде писатель, а говоришь такие не литературные слова, — наигранно хмурится, мотая головой из стороны в сторону. У Юнги по всему телу разряды тока, необъяснимая взволнованность и дрожь. Где-то там под ребрами у него что-то щекочется, сжимается и падает глубоко-глубоко. Но названный Солнцем парень ловит, аккуратно в своих руках держит и всем своим видом говорит, что поймает, удержит, следом побежит и будет рядом. Не уйдет, даже если Юнги в сердце потребует исчезнуть. Потому что Хосок безумно влюбленный и наглый парень, который все еще не в курсе миновой ненависти к яблочным пирогам. — Писатель подстраивает манеру речи под чувства героя, — сглатывает, шумно выдыхая через нос обрывками воздух. — И что бы сказал твой герой при виде меня? — улыбается хитро, щурит свои невозможные глаза и ведь даже не представляет, насколько у него огромная власть над влюбленным писателем. Юнги ведь не уверен, что на свете слов хватит, чтобы описать все, что покоится в его сердце, научившемся заново биться. — Он бы сказал: «Кавабанга». В глазах Хосока порция нежности удваивается в два раза, ладонь на щеке опускается к шее, а его губы встречаются с чужими, приоткрытыми и влажными от нервного облизывания. Юнги втягивает носом огромную порцию воздуха, сердце начинает биться о стенки груди с бешеной скоростью, пальцы на ногах сжимаются. Чон неторопливо целует, поочередно посасывая сначала верхнюю, а потом нижнюю губу. Через поцелуй он пытается рассказать свою историю, свои чувства и свои ощущения всякий раз, когда перед его глазами появляется угрюмый писатель, напрочь отказывающийся учить его любимых Черепашек-ниндзя. То, что он пытается передать, начинается так же спокойно, как тихая водная гладь на берегу моря, и крепчает так же сильно, как ураган, носящий гордое имя писателя. Юнги неуверенно кладет свои руки на затылок Хосока, игнорируя свои дрожащие пальцы; он прижимает парня ближе к себе и полностью включается в поцелуй. Юнги покусывает долгожданные губы парня, всхлипывает в поцелуй и бесконечно жмется, желая утонуть в нем, затеряться в нем и стать с ним одним целым. Он так давно хотел почувствовать себя особенным, и теперь, когда Хосок дарит ему это чувство, он не может не желать большего. Он льнет ближе, бесконтрольно блуждает по чужим волосам, языком проходится по ряду чоновых ровных зубов и до боли зажмуривает глаза. От разом нахлынувшего потока всех противоречивых чувств у него в уголках скапливаются слезы, которые он тщетно пытается скрыть за поцелуем. Но Хосок все чувствует, ощущает, как тело под ним дрожит очень сильно и почти что задыхается. Чон разрывает поцелуй, но не смеет отстраняться, лишь прижимается об его лоб, большими пальцами вытирая чужие слезы. Хосоку больно так же. Чувства Юнги он ощущает так же остро, как свои. Знает, каково это, когда ты долго хранишь все в себе, запрещаешь себе быть настоящим и прячешься за работой. Он по себе знает, насколько тебе готово сорвать крышу, когда ты встречаешь того, за кем ты и в огонь, и в воду, за кого ты горой и каменной стеной. Хосок это знает, оттого и вслушивается в миновы тихие всхлипы и игнорирует ноющие плечи, которые тот сильно сжимает в своих руках. — Хен, — шепчет прямо в губы, на что тот отрицательно мотает головой, будто просит, чтобы тот молчал. — Хен, пожалуйста, не смей закрываться. Я здесь, ладно? Я готов сделать все для тебя, правда, ты только попроси. — Обещаешь? — хрипит, приоткрывает глаза и смотрит в хосоковы губы. — Я клянусь Рафаэлем, — от этих слов у Юнги на губах глупая влюбленная улыбка вырисовывается, которую зацеловывает не менее глупо влюбленный Хосок. — Позволь любить тебя, и я пойду совершать преступление во имя любви. Чон ведь даже и не подозревает, что самое жестокое преступление он уже совершил - бесповоротно влюбил в себя бедного писателя с дырой в груди, которую сам же залатал своей улыбкой. — Будь моим Солнцем. Лишь моим, — Юнги выгибается, когда Хосок поцелуями спускается к его шее, руками бродя под его пижамной рубашкой. — Я не хочу тебя делить с кем-то. Хочу забрать тебя себе. Хосок, щекоча своим дыханием, поднимается к уху парня и шепчет умоляюще «забери», вновь припадает к его губам в несдержанном поцелуе. Заведенный с пол-оборота Мин идет к нему навстречу, все так же дрожащими пальцами расстегивает пуговицы чужой пижамы и шумно выдыхает, когда Хосок засасывает участок кожи на его тонкой шее. Расправившись с пуговицами, Юнги нетерпеливо стягивает с Чона верх пижамы и давится слюной, когда глазами впивается в его подкаченное горячее и крепкое тело. Хосок, ухмыляясь, губами начинает изучать податливое тело под собой, оттягивает рубашку вниз и, кусая, целует затвердевшие соски. Чувствительный до одури Юнги под ним выгибается, громко стонет и ногтями впивается в спину парня. — Пожалей мою кожу, — шипит от боли Хосок. — Око за око, Солнце. Хосок никак это не комментирует и перекидывает весь свой вес на левую руку, правой же ныряя под штаны Юнги. Он бесцеремонно обхватывает его вставший член своей ладонью, сжимает ее и ворует с губ стон, забирая с собой в жадный поцелуй. Юнги под ним дергается, его тело все еще дрожит, но Чон ведь только вошел во вкус. Он тянет его штаны вниз вместе с нижним бельем, а Мин рефлекторно сдвигает ноги, закрываясь от парня. Только у Хосока реакция быстрая, оттого он ловит его на половине пути и вновь раздвигает их, после чего обеими руками хватается за его бедра. Юнги, предугадывающий следующие действия Чона, закрывает руками лицо и дышит рвано. А потом по-новому выгибается и раскрывает рот в немом стоне, когда хосоковы губы сталкиваются с головкой, из которой сочится предэякулят. Хосок крепко держит его за бедра, не дает сдвинуться и языком проводит по всей длине члена. Он через каждую венку проходит, прежде чем вновь насадиться, создавая во рту вакуум. Мин пальцами правой руки хватается за волосы парня, крепко сжимает и несдержанно стонет, когда Хосок отсасывает у него круговыми движениями, полностью принимая член у себя во рту. Головка сталкивается с тугими стенками горла, бесконтрольно сжимающихся, отчего Юнги лишь стонет громче, являющийся все еще безумно чувствительным. Возможно, все из-за долгого отсутствия секса, а может, все дело в Хосоке, вытворяющий с ним все, что ему пожелается. У Мина в голове сплошной звон от непередаваемых ощущений, сердце бьется настолько сильно, что готово вылететь пулей из груди. У него взмокло все тело, каждая мышца ноет и во рту пересыхает. В горле стоит ком из еще не озвученных стонов, пока он стискивает свои зубы. После нескольких минут крышесносного отсоса, Юнги кончает прямо в рот парня, громко выстанывая его имя. Хосок ободряюще гладит его по колену и встает с места, откашливается и вытирает остатки спермы и слюны с подбородка и губ. Юнги весь превращается в оголенный нерв, которому любое, даже мелкое движение, отдается разрядом тока по телу. Он понимает, что Хосок ушел в ванную не только чтобы умыться, ему даже искренне хочется помочь своему все-еще-неофициальному-парню, но разнеженное тело отказывается его слушаться. Собрав последние остатки себя в одну кучу, Мин натягивает на себя обратно штаны и белье, после чего на дрожащих ногах, кое-как балансируя, идет в сторону ванной комнаты. Но войти туда он не успевает, поскольку дверь открывается и оттуда выходит Хосок с яркой улыбкой и блестящим взглядом. — Ты чего творишь, я же отсасывал не для такого, чтоб ты по дому бродил, а чтоб ты уснул наконец, — Юнги непонимающе сдвигает на переносице брови, на что Чон цокает. — Я — мошенник, забыл? Я должен был ограбить тебя, пока ты спишь. Чон на него надвигается с влюбленной улыбкой, покоит свои руки на его плечах и прижимает к своей груди. Он бесконечные поцелуи на чужой макушке оставляет, пока, пускай и в неудобном положении, ведет их в спальню Юнги. Как оказалось, у Мина она имеется, и выглядела она намного мрачнее любой другой комнаты. На недавнем позднем завтраке Юнги поведал о своей жизни, ее нелегкой доле, потере родителей и спасении в мире писательства. Хосок в тот момент расчувствовался, как последняя сопля, на что Мин целый день над ним подтрунивал. И именно в тот день Чон понял, что сократит одиночество парня до нулевой отметки, научит его заново улыбаться и радоваться жизни. — Я польщен, не каждый грабитель будет так пыхтеть над своей жертвой, — в волосы Юнги, помимо поцелуя, прилетает тихий смешок. Дверь в спальню открывается, и на кровать падают два тела, вымотанных после долгого дня и нежданного всплеска эмоций. Хосок перебирается на вторую половину двухместной кровати, с кряхтением вытягивает из-под них одеяло и укрывает по самое горло. Он за талию притягивает парня к себе, и тому в нос бьет приятный ментоловый запах зубной пасты. Юнги разворачивается к нему лицом и утыкается в шею, оставляет там краткие и еле уловимые поцелуи, пока Чон, гладящий его по спине, нежным голосом желает ему спокойной ночи. Юнги не просил его остаться, но Хосоку, чтобы понимать парня, достаточно просто взглянуть в его карамельные искрящиеся глаза.***
Когда наступает новое утро, первым просыпается Мин, привыкший к малому количеству сна. Он потягивается на кровати, его спина непозволительно громко хрустит, и он молится, чтобы у Хосока оказался крепкий сон. Так оно и случается, поскольку тот просто отворачивается от него и сворачивается в позу эмбриона. Это выглядит настолько мило, что у Юнги внутри все от чувств сжимается. Он встает с кровати и спешит умыться, чтобы поскорее засесть за новую главу. Заодно стоило бы, наверное, написать Чонгуку. Телефон давно не проверялся, так что нет гарантии, что его никто там не искал. Юнги полные две минуты таращится в свое отражение с глупой улыбкой на лице, игнорируя капающую на пижамную рубашку пасту со рта. Он смотрит на себя и сокрушенно признается, что в последний раз в таком хорошем настроении и с улыбкой утро он встречал два с половиной года назад. Темные круги под глазами никуда не исчезли, но они явно перестали выглядеть болезненными, осунувшееся лицо вернулось в изначальную форму и в глазах больше нет той убийственной пустоты. И это все сделал один единственный человек, пришедший на поздний завтрак, а оставшийся надолго. Выйдя из ванной комнаты и сменив одежду на футболку и спортивные штаны, Мин ставит чайник закипать, а сам направляется ко вчерашнему полю боя. Он видит угол своего ноутбука под диваном и усмехается. Около подставки под телевизор валяется его мобильный, к которому он и идет первым делом. Если Чонгук действительно ему звонил или писал, то дело плохо — тот может обидеться из-за того, что о нем забыли. kookieboy01: я правда рад если у тебя все хорошо kookieboy01: но мне тебя не хватает хен kookieboy01: дай знать как только ты сможешь поговорить kookieboy01: прости если я тебя чем-то обидел. наверное я и вправду слишком бесполезный и надоедливый У Юнги все внутри сжимается до размеров атома. Он никогда прежде не замечал у Чонгука настолько разбитого состояния, он же никогда до такого не доходил. Или, быть может, такое было не раз, а эгоистичный Юнги просто игнорировал это. К горлу подступает тошнота, когда до Мина доходит, что он был наихудшим другом для Чонгука, когда тот был для него — единственным близким. Чонгук, этот маленький задорный дурачок, никогда ведь взамен не требовал ничего, не обижался, не закатывал истерик. Чонгук всегда приходил к нему, хотя мог забить. Он мог уйти еще тогда, когда Юнги не открывал ему дверь, говорил, что они друг другу никто, что никогда не станут друзьями. Мин настолько глубоко ушел в свой мир внутренних терзаний, отчего не заметил крик души собственного друга. Юнги не уверен, что кто-то на месте Чонгука вообще стал бы его терпеть и любить просто так. Пожалуй, они вправду не смогли бы никогда стать друзьями. yoongimin: Ты мне нужен. Пытаясь подавить неприятные чувства, Мин идет заваривать себе кофе. В голове всплывают те моменты, в которых Чонгук с заплаканными глазами к нему приходил, а он не впускал; когда Чон умолял его прогуляться с ним, но в ответ получал жестокие отказы. Юнги всегда считал, что страданий не заслуживает он, однако сейчас... — Доброе утро, — в висок прилетает поцелуй. Хосок обвивает его сзади за талию, прижимается ближе и носом ведет от затылка до макушки. — О чем задумался? Заслуживает ли он счастья? — Я... Мой друг — Чонгук — написал мне, — вздыхает, закрывает глаза и откидывается назад, пока воркующий Хосок целует его в шею. — Так он теперь официально друг? Помнится, ты до последнего отрицал вашу связь и называл его бестолковым оболтусом. Юнги, словно получивший ожог, резко распахивает глаза и дергается в чужих руках. Хосок непонимающе хмурится, спрашивает, все ли в порядке. А у Мина точь земля из-под ног ушла: если он не помнит о наговоренном Хосоку, то сколько же всего он вылил на Чонгука? Он ошарашенно прижимает ладонь ко рту, в неверии мотает головой и поднимает на парня испуганный взгляд. Липкий слой неприязни к себе окутывает каждый дюйм его тела, в себе топит и поднимает звон в ушах. Юнги всегда был невнимателен к окружающим, у него отсутствовала рефлексия, он по этому поводу никогда не загонялся. Однако сейчас, когда осознается высокая вероятность навсегда потерять связь с мальчишкой с безгранично широким сердцем, Мин понимает, что во всей этой истории злодеем получается он сам. — Хен, что с тобой? — у Хосока в глазах читается тревога и волнение, а еще там отражается невысокий парень с до смерти напуганным видом. — Что-то случилось? Я могу чем-то помочь? Ох, если бы, Хосок-а. Мин сам заварил всю кашу, теперь сам и должен с этим разбираться. Если Чонгук его прогонит в конечном счете, он не будет сдаваться — так что упрямо будет идти навстречу, даже если тысячи раз разобьет нос об закрытые двери. Теперь, когда он не один и рядом есть любимый человек, готовый поддержать его даже в самых бредовых идеях, Юнги по-настоящему способен вершить свою судьбу. — Я не знаю, где он живет, — раздосадовано выдает Мин. — Черт возьми, я так много о нем не знаю. Боже, как мне быть? Хосок с первых дней отличился своей проницательностью. Ему несложно сложить два на два и прийти к самому правильному умозаключению, в нем скрыт настолько огромный интеллект и дедукция, что он способен раскрыть и найти выход из любой ситуации. Чон умеет за считанные секунды перебирать в голове самые различные варианты исхода событий и, долго не гадая, выявляет самый оптимальный. Хосок в критические моменты не поддается панике и сохраняет холодным ум: Юнги обожает эту его черту характера. — Послушай, — обхватывает его лицо ладонями, улыбаясь нежно-нежно. Сильно бьющееся сердце Юнги медленно возвращается к привычному ритму, когда Хосок целует его в уголки губ, шепча о том, что все в порядке. У него правда огромная власть над телом и душой Юнги, но ему не стоит знать об этом, — я не собираюсь из тебя вытягивать объяснение, я знаю, что ты сам расскажешь, если захочешь. Но и игнорировать твое состояние я не намерен. Так что прямо сейчас перед тобой два варианта: либо ты звонишь Чонгуку сам, просишь встретиться и между вами мир-дружба-жвачка, либо звоню ему я, угрожаю набить ему морду и запрещу подходить к тебе ближе, чем на полстраны. А мы оба знаем, что он — мальчик пугливый, так что эффект будет моментальный. Решай, хен. Сохранить дружбу и постараться быть хорошим другом или разорвать все связи так, как когда-то хотел Юнги? Несколькими часами ранее Мин без раздумий выбрал бы второе, но не сейчас, когда он понимает, что в нем нуждаются и что нуждается он. Юнги может попытаться найти Чонгуку замену. Или заменить весь мир одним лишь Хосоком. Однако, прожив двадцать восемь гребаных лет на этой земле, Мин как никогда понимает, что... — Глупцы променяют настоящее на фальшивое, но еще более глупые люди отдадут все, чтобы сохранить это самое настоящее, — озвучивает свои мысли Юнги. Хосок улыбается шире, заранее зная, к какому из этих типов относится Мин. — Если мне дадут от ворот поворот, ты должен будешь успокаивать меня качественным коньяком и отсутствием Черепашек-ниндзя, а на следующий день — проводить на войну самым чувственным поцелуем на свете, усек? — Если же тебе не дадут от ворот поворот, ты должен будешь успокаивать мое волновавшееся сердце качественным соджу и самым чувственным сексом, усек? Мин на это закатывает глаза, после чего начинает улыбаться, оставив короткий поцелуй на щеке своего вроде-как-официального-парня. Того, по правде говоря, такой расклад не устраивает, и его губы сталкиваются в настойчивом поцелуе с другими — податливыми и искусанными от нервов. Юнги покоит свои руки на чоновой шее и притягивает ближе к себе. Хосок приподнимает того и усаживает на кухонном гарнитуре, беспардонно гуляя руками по его ногам. Шумно вдохнув воздуха, Юнги обвивает ногами его спину, все внутреннее волнение вываливая наружу через прикосновения. Когда Юнги представлял себя в близком кругу Хосока, рисовал в голове их прикосновения, он и подумать не мог, что с каждым новым разом будет погибать и вновь воскрешаться в его руках. Хосок творит невозможное, он пробуждает все чувства разом, ломает все заслонки и показывает, что это такое — любить в каждом вдохе и выдохе. В дверь стучатся. Три раза, настойчиво, ровно так, как делает один-единственный человек. Юнги с широкой улыбкой отстраняется от Хосока и бежит к двери. Действительно ведь, какой дурак, если не Чонгук, весь город перебежит, чтоб узнать значение миновых слов. Он же паникер с манией к гиперопеке, а Мину, как оказалось, все-таки нравится быть под заботой. Широко распахнув дверь, он видит перед собой парня, который неловко переступает с ноги на ногу. В руках его неизменно желтый пакет с едой, на теле черная толстовка и взгляд, боязливо направленный вниз. Юнги мысленно надеется, что таким испуганным Чонгук был еще до него. Не хватало ему числиться в тиранах и деспотах. — Ты написал, что я нужен тебе. Типа, насколько нужен по десятибалльной шкале, где ноль — вообще не нужен, десять — все плохо, ты без меня не справишься? — у Гука милая привычка оценивать все по шкале, ибо так ему удобнее понимать людей. Юнги и раньше находил эту систему оценивания парня забавной, но сейчас он готов оценивать все подряд, чтобы переубедить Чонгука в том, что тот нужен для решения проблем и только. — Если я скажу, что одиннадцать, ты решишь, что я смертельно болен? — глаза Чона до жути мило расширяются, а сам он уже готов сорваться на возгласы о том, что так шутят только подонки. Черт возьми, почему он вообще выглядит так, будто его никогда не задевал Юнги? — Знаешь, что? Иди ко мне, давай. Обними своего хена. У Чонгука в уголках глаз накапливаются крупные слезы, которые некрасиво скатываются вниз. Нос его краснеет, и нижняя губа дрожит. Мин смотрит на него, а внутри все сгорает со стыда и вины: сам же довел его. Чонгук буквально влетает в его объятия, крепко в руках сжимает и шепчет, что он даже мечтать не мог о том, что однажды Юнги позволит ему обнять его. Мин же свои покрасневшие губы в полоску поджимает и похлопывает того по спине, тихо прося прощение за то, что все зашло до такого абсурда. — Бог любит троицу, — смеется Хосок, аккуратно забирая в свои объятия обоих. Он Чонгука особо и не знает, но знает точно, что этому мальцу просто-напросто не хватает тепла и дружеского плеча. У него же все на лице написано: не хватает, но боится озвучить. Юнги ведь парень прямолинейный, о последствиях зачастую не задумывается, а Чонгук, по-видимому, ранимый. Поэтому Чон-старший нарушает целых два правила — не прикасаться к неблизким и дарить тепло только Юнги. — Чонгук, ты разрушил мой план, которым я угрожал нашему хену, так что мне придется истребить тебя раньше, чем ты скажешь: «Кавабанга». — Ты серьезно будешь пихать это слово везде? — раздраженно цокает Юнги, вырываясь из-под лап двух здоровых парней. — Что ты имеешь против Черепашек-ниндзя? Это же целая классика! — хмурится Чонгук. Хосок издает радостный писк, похлопывает в ладони и восклицает, что отныне за звание его фаворита Чонгук имеет полное право бороться. Мин, называя его придурком, ретируется в гостиную под попытки тех двоих спеть заглавную песню Черепашек, пока на его лице расползается счастливая до боли в скулах улыбка. Юнги всегда хотел, чтобы в его квартире не было звенящей тишины, а когда появились те, кто готов ее разбавить, позорно прятался и прогонял. Теперь же, наученный Хосоком счастью, он не боится признаться и себе, и другим, что отныне ему есть о ком улыбаться и кого встречать с распростертыми объятиями.***
Возможно, Юнги погорячился. Нет, он точно погорячился, когда говорил, что его двери для этих двоих открыты ежедневно с утра до ночи. Потому что сейчас, когда эти двое спорят про то, кто лучше — Канье Уэст или Джей-Зи, сидя на полу перед его излюбленным диваном, он только и делает, что жалеет о том, что не внес какой-то график посещения. — Ты не понимаешь, Канье — непризнанный гений! — Чонгук размахивает руками из стороны в сторону, будучи безумно недовольным тем, что Хосок напрочь отказывается принимать его позицию. — Джей-Зи просто повезло стать одним из немногих! И Хосок, и Чонгук — ужасно упрямые, настырные и непреклонные. А еще они легко оскорбляются, если их взгляды не разделить. Из-за того, что Чонгуку отныне разрешено делать все, что тот пожелает, он теперь не вылезает из этой квартиры и постоянно ищет приключений на задницу. А Хосок, вообще-то, из ревнивых, вот и бесится, всячески докапывается до юноши. К примеру, этим утром за поздним завтраком, Хосок сказал Чонгуку, что Донателло тупой, хотя все (даже Юнги) знают, что это не так. Младший настолько возмутился на этот счет, что обвил своего неповторимого-писателя-хена руками и ногами, отказываясь выпускать его, пока Хосок не попросит прощения. — Это Джей-Зи повезло? Учи историю, сосунок, — хмыкает Хосок. — Джей — крестный отец своего дела, а твой Канье — его потомок. Юнги пытается сконцентрироваться на своей книге. Временами он очень громко вздыхает, демонстративно сильно бьет по клавиатуре, кашляет и вообще всем видом пытается показать, что ему, мягко говоря, мешают. Но эти двое давно прочухали, что старший все равно не сможет ничего сделать против них, так что не ведутся на провокации и угрозы. Они вообще не на что не ведутся, даже если Юнги угрожает Хосоку отсутствием совместных ночей. Ну, а куда он денется, правильно? Юнги, первые дни, быть может, поломается, а потом сам же сорвется. За три месяца отношений Хосок выучил его от и до, чем хвастается Чонгуку постоянно. — Это бессмысленный спор, — закипает Юнги. — Если Тупак — главная легенда, то зачем вы вообще спорите о таком? — Дедуля, вычитанную из Интернета информацию не выдавай за свое мнение, — присвистывает Хосок, после чего отбивает пятерню Чонгука. — Иди вон, почитай что-то про своих нудных Кафка-Марка-кто-то-там, не мешай взрослым людям выяснять истину. До глубин сердца оскорбленный Юнги фыркает, запрещает им даже пикать в его стороны и возвращается к писанине. Где это видано, что собственный теперь-точно-официальный-парень будет позорить тебя, вместо того чтобы поддержать? Юнги же, вон, не пихает им в лицо тем, что те двое не могут отличить союз от предлога. И уж точно не говорит им идти читать правила орфографии и не мешать. Эти парни совсем обнаглели, а ведь раньше они боялись одного лишь вздоха Юнги. — Ты обидел его, это все — твоя вина, — недовольно бубнит Чонгук, встает с места и начинает махать кулаками. — Давай, как мужик с мужиком, я тебя раз-раз, и ты будешь плыть по течению сточной канавы. — Молоко на губах протри, козявка, — закатывает Хосок глаза, одной рукой поглаживая Юнги за колено. Тот, правда, его руку отбрасывает, кидает на него убийственный взор из-под очков. — Иначе раз-раз, и ты будешь плыть по течению своих крокодильих слез. Когда Хосок с Чонгуком, в нем просыпается малое дитя, он становится еще более болтливым и шумным. С Чонгуком, пускай они всегда цапаются, ему комфортно, потому что этот малец — единственный в его окружении, кто разделяет его вкусы. Рядом с младшим тот становится завидным старшим братом, который сам хоть и подшутит, но другим в обиду не даст. Он ведь даже Юнги не позволяет ругаться на него, сам за него ответственность несет. Хосок — и правда Солнце, потому что своей яркой натурой научил Чонгука быть раскрепощенным, помог тому найти себя в пении, избавил от страха перед общением с незнакомцами. Хосок за короткий срок сделал для этих двоих столько, сколько никто в жизни не смог бы. Сам он, наверное, не понимает то, насколько он наполняет смыслом и счастьем чужие жизни. Ему и стараться не надо, что в итоге он сам стал кому-то жизнью. Хосок вынослив и терпелив, обходительный и заботливый; он из нелюдимого Юнги все дерьмо вынес и научил бороться, а не бояться; зажатый Чонгук раскрепостился и стал открытым для знакомств. Этот парень настолько безграничен в своей теплоте, что ему дозволено многое. Мин, в конце концов, спустит тому с рук даже разбитие собственного сердца, потому что это — Чон Хосок, ему можно все. — Я осуждаю! Ни в коем случае и ни за что! — видимо, Юнги прослушал разговор этих двоих. Кажется, между ними вновь разгорелся спор, только бы теперь понять причину чонгуковых осуждений. — Это минус ноль по пятибалльной шкале. — Ноль не может быть минусовым, — Хосок раскинул свои конечности на полу, лежа в позе звездочки. — Это не мешает мне осуждать, — скрещивает руки на груди Чонгук, весь надувшийся, как красный шарик. Красный — потому что покраснел, — ты прогоняешь меня посреди ночи к себе в квартиру, потому что тебе приспичило слиться с нашим хеном воедино и утонуть в царстве похоти и разврата. Юнги давится воздухом и возмущенно смотрит на своего парня. Кто вообще так преподносит информацию и почему это не обговорили с ним, если он принимает в этом непосредственное участие. Боже, да он ведь даже и не подготовлен! — Я сказал, что собираюсь поцеловать его, и ты можешь спрятаться в спальне, если стесняешься наблюдать, — цокает Чон-старший. — Хватит переиначивать мои слова. — Смысл один и тот же. Чонгук невозмутимо стоит на своем, гордо подбородок вздергивает. Хосоку, мягко говоря, все равно, потому что весь его взгляд на Юнги, который вообще вновь ушел в мир своей писанины. У него назначен дедлайн, так что эту несчастную историю любви надо будет дописать как можно скорее. Он вновь стал спать мало и ложиться под утро, вновь хлебает один лишь кофе и много-много психует. Муза — подружка непостоянная, поэтому после ее ухода настроение творца явно меняется не в хорошую сторону. Хоть Юнги и пытается не срываться ни на ком, но по его ежесекундно хмурящимся бровям ясно, что внутри тот себя заживо съедает. Хосок всеми путями и вариантами пытается отвлечь его, но Мин ни в какую — даже не слушает. Но Чон — не Чон, если не найдет лазейку, так что он быстро раскусил, что пара нежных долгих поцелуев и петтинг быстро выпроводят Юнги из реальности в сон. Мин все еще чувствительный, все еще остро реагирует на касания, все еще после них чувствует себя выжатым до максимума лимоном. Поэтому Хосок жертвует своими нервами и сном, когда ранним утром или поздним вечером занимается тем, что усыпляет своего парня. Не то чтобы он был против, ему вообще до одури нравится подминать и подчинять этого писателя. — Если хочешь так же, найди себе девушку или парня, — устало проводит по лицу руками Хосок. — Или мне придется натравить на тебя Тэхена, а он парень похуже любого ребенка. — Ты о том бракованном сперматозоиде? — включается в разговор Юнги. Чонгук вопросительно изгибает свою бровь, на периферии слышится усмешка Хосока. — Что ты так на меня смотришь? По-твоему, этот парень не выносит меня на улицу и не знакомит с людьми? — Выносят мусор, хен, — у Чонгука лицо так морщится, словно он съел лимон. — Недалеко от правды, — отмахивается Мин. Хосок действительно его почти что за шкирку выводит на улицу, игнорируя ловко любые угрозы и возмущения. В первые разы Юнги очень обижался, дулся и кидался подушками, запрещая подходить к себе, однако Хосоку это не делало погоды — упрямый ведь. Так однажды Мин познакомился с жизнью танцора: бесконечные репетиции, в период которых Чон просто покидал свое тело, становясь одним целым с музыкой, — Юнги завороженно смотрел и не мог отвести взгляд; громкие споры, которые зачастую заканчивал Хосок, будучи лидером их команды, уроки хореографии (Юнги только тогда узнал, что его парень работает хореографом). Чон так часто таскал за собой парня, что теперь там его принимают, как родного, даже место ему отдельное выделили. В один из дней Юнги и встретил Тэхена — самого буйного участника их команды. Он Кима невзлюбил сразу: слишком грубый, самоуверенный, эгоистичный и капризный. Юнги с ним не контактировал толком, напротив, целенаправленно избегал, хоть Хосок и пытался познакомить этих двоих. Чон пару раз старался переубедить Юнги, говорил, что у Тэхена всего лишь защитный механизм такой, что тот просто теряется, когда в их круге появляются посторонние. Однако, все было тщетно. — Детка, ты озаряешь мой мир, как никто другой, — начинает петь Хосок, вытягивая руки в сторону Юнги. — Когда ты взмахиваешь своими волосами, я сражаюсь наповал, — продолжает, откладывает ноутбук в сторону и тянет Мина на себя. Под смех Чонгука он обхватывает Юнги за талию и кружит их в танце, пока Мин отчаянно пытается вырваться из лап парня. — Но стоит тебе только улыбнуться уверенно, я не могу не сказать, — Чонгук начинает свистеть и аплодировать, а Хосок крепче прижимает к груди вредного старшего, оставляя на его макушке серию поцелуев, — ты не знаешь, насколько ты красив. Под конец корявого пения Юнги сдается и сам обнимает парня в ответ, покрасневшее лицо прячет в изгиб его шеи и шепчет влюбленно «придурок», на что получает не менее влюбленное «все для тебя». Чонгук смотрит на этих двоих с таким любованием, что в груди начинает что-то трепетать. Чон-младший испытывает такую огромную радость за своего хена, отчего в глазах начинает щипать. Не секрет ведь, что он за весь период их общения искренне желал увидеть его счастливым, и теперь, когда это является возможным, Чонгук даже и не смеет сомневаться в том, что что-то может пойти не так. Не зря ведь Хосока зовут Солнцем. — Ты раньше времени не плачь, у меня в запасе еще парочка попсовых песен, — обращается к нему Хосок, улыбаясь широко-широко. — Вот тогда и можешь рыдать, если кровь из ушей не пойдет раньше. Юнги отстраняется от него и коротко целует его в губы, после чего вновь садится за работу. Хосок прикусывает нижнюю губу, пытается скрыть счастливую улыбку, и от всей этой картины Чонгук сам начинает улыбаться по-глупому. Это аксиома такая — счастье заразно. — Еще чуть-чуть, и я буду согласен на то, чтобы познакомиться с этим вашим Тэхеном, — вздыхает младший. — Поверь мне, ты тысячу и один раз успеешь пожалеть об этом, — бубнит Юнги, агрессивно клацая по клавишам. Хосок, однако же, на его слова протестует, говоря, что нельзя быть таким категоричным. — Я лично верю, что Чонгук сможет утихомирить эго этого подростка, — фыркает Хосок. — Да, Чонгук, ты не ослышался: Тэхену семнадцать и подростковый максимализм в заднице. Нужно же тебе тоже почувствовать каково это — быть воспитателем в детском саду. Мин заранее знает, что Чонгук выйдет из игры проигравшим.***
Весной погода обманчива. Сначала, смотря в окно, тебе кажется, будто на улице солнце из тебя запеканку сделает, но стоит тебе выйти — холодный ветер унесет в царство простуды. Юнги искренне ненавидит конец весны. Чего не скажешь о Хосоке, который вновь вывел парня на свежий воздух. У Мина все еще горят дедлайны, но когда Чону было не все равно? Юнги с каждым рабочим днем все больше и больше уходит в себя, закрывается вновь и выпускает колючки. Это его типичная реакция на долгую и нудную работу над одним проектом: заплывший мозг требует чего-то нового, категорически не согласен с таким ритмом работы, отчего у Юнги постоянные головные боли и дикое неописуемое желание расщепиться на мелкие частицы. Ни Хосок, ни Чонгук не могут вывести его из этого вялого состояния, потому что знают, что Юнги не изменится — слишком лоялен к рабочему процессу. По этому поводу было множество споров и ругани, где ни одна из сторон не желала выслушивать другую. Точнее быть, Хосок специально выводил того из себя, чтобы выплеснул эмоции и прекратил держать все в себе. Именно таким путем он и узнал, что Мин искренне ненавидит эти яблочные пироги. Сейчас Чон крепко держит в своей руке чужую — неизменно холодную и зацелованную до каждого миллиметра. Они идут по ночному городу в ближайший продуктовый магазин, чтобы закупиться всякой еды и устроить пикник в ботаническом саду. Вокруг люди словно провалились сквозь землю: среда — будний день, а в будние дни люди устают после работы. Хосок в число этих до жути уставших людей входит, но виду не подает. Это ведь для Мина будет веская причина вернуться домой и бубнить о том, что тому нужно больше отдыхать. И плевать, собственно говоря, что это работает и в его сторону. Они просто помешаны на постоянной заботе друг о друге, словно это является их основной задачей: Мин выражает ее агрессивно, показывая все недовольство чужим халатным отношением к своему здоровью; Хосок — нежно, с кучей улыбок и поцелуев, терпеливо. Их характеры контрастируют, сливаются в танце двух упрямых характеров. Даже сейчас, выбирая никчемные сэндвичи в круглосуточном магазине, они выглядят до одури нелепо, ругаясь в двух разных тональностях. — Я не хочу, чтобы ты ел просто жалкий кусок хлеба с не менее жалкой начинкой, — шипит Юнги, выкидывая из корзины обратно на стеллаж бережно упакованную еду. — А я не хочу, чтобы ты пил жалкое подобие кофе с не менее жалким видом, — громко возмущается Хосока, пока отбирает из рук своего парня бутылку с холодным кофе. У Мина начинают играть желваки, но он до последнего держится, потому что лишние взгляды ему не нужны. А вот Чон, напротив, будто желает, чтобы все увидели, насколько эти придурки абсурдно ругаются. — Я привык так питаться, — Юнги взглядом его прожигает, после чего разворачивается и идет в сторону холодильника с разливным кофе. Хосок, предсказуемо, свой сэндвич возвращает к себе в руки. — Я тоже. Ни один из них не питается нормально. Чону приходится перебиваться сухомяткой, поскольку с его активным ритмом жизни у него не хватает времени и желания для взять-и-покушать-как-все-нормальные-люди. А Юнги просто теряет аппетит (или умело его игнорирует), пока сидит со своим ноутбуком и печатает сложные конструкции из предложений. Разумеется, в данном случае Юнги везет больше, потому что вредный Чонгук еду несет только ему. Видите ли, Хосок-хен вообще не заслужил. Видите ли, Тэхен — самый отвратительный подросток в его жизни. — Добрый вечер, как Ваше самочувствие? — улыбается Хосок, когда они подходят к кассе, где их ждет уставшая молодая девушка. — Можете не говорить, вижу, что все плохо. Трудный день, да? — Ох, и не говорите, — улыбнувшись в ответ, вздыхает она, пока пробивает их наполненную едой корзину. Хосок поддерживает их диалог, отшучивается, на что получает ее смех. — Побольше бы таких приятных покупателей, как Вы. Мин закусывает нижнюю губу, чувствуя себя неприятно. Он никогда прежде не ревновал Хосока, напрочь забыв о том, что его общительный парень всегда притягивает к себе внимание. А сейчас, когда перед ним картина заинтересованной в покупателе девушки и ничего не подозревающего Хосока, он понимает, что, да, ревновать стоит. Нет никаких доказательств, что другие люди не предпринимают очевидных и не очень шагов в сторону него, пока тот даже не зацикливается на этом. Такой он, его Солнце. Будет дружелюбен до последнего, своих негативных эмоций распространять не будет, всегда с вежливостью в голосе ответит и, если надо, поможет. Он собою весь свет озаряет, но повезло именно Юнги. Потому что сколько бы Хосок ни был открытым к общению, свои настоящие чувства он показывает лишь Мину. Но отчего-то внутри поселяется страх, что Чон решит, что зря на него потратил время. Что уйдет, найдя кого-то достойнее. — Возьмите это, — оплатив покупки, Хосок протягивает свою газировку девушке. — А мы перебьемся этим жалким и невкусным кофе. Юнги громко фыркает, остервенело кладет оставшиеся вещи в пакеты и пулей вылетает из магазина. Смотреть на любезничание этих двоих стало противно, а незаметно подкравшийся страх лишь усугубил положение. Лучше бы Мин вообще не задумывался об этом, чем испытывать глубокую ревность к человеку, которого они, вероятнее всего, больше не увидят. — Хен, стой! — со спины слышится голос Чона, на что Юнги стискивает зубы и останавливается. Нельзя срываться на нем, нельзя выставлять его виноватым. В конце концов, Хосок же не выглядел флиртующим, это всего лишь жест доброй воли. Но как же бесит, черт возьми. — Прости, я не хотел тебя обижать. Только вот от извинений становится хуже. Чон постоянно извиняется, даже если Юнги задела незначительная мелочь; постоянно с пониманием в своих бездонных карих глазах смотрит, даже если должен был кричать и крушить; постоянно пытается исправить ошибки, даже если необязательно это делать. Хосок так боится, что однажды Юнги навсегда закроет ему свои двери, и это так чертовски взаимно. — Ты назвал мой кофе жалким, — загробным голосом отвечает, мысленно себе запрещает вываливать на Хосока свои загоны. — Я всегда его так называл, — хмурится Чон, — что изменилось сейчас? А Юнги и сам не знает. На него много мыслей разом навалилось, много страха и дикая усталость. Прежде ему не приходилось бороться с такими мыслями, подавлять беспочвенную ревность. Раньше он не любил так сильно до липкого страха и режущих напополам чувств. — Ничего, забей, — отмахивается, разворачивается, намереваясь уйти. Куда угодно, лишь бы не развивать этот разговор. Крепкая хосокова хватка на запястье не дает этого сделать. Тот тянет парня на себя, обхватывает его лицо своими горячими ладонями и целует. Целует, наплевав, что они на улице и кто угодно может лицезреть эту картину. Он сминает своими мягкими сердцевидными губами тонкие и дрожащие. Поочередно посасывая половинки губ, не углубляется, лишь с трепетом мажет по губам. Хосок передает всю свою любовь, которая жгучей лавиной за секунду плавит Юнги. Хосок поцелуем говорит, что вот он, весь открытый и настоящий, только его и для него. Пытается донести, что не один Юнги боится собственных чувств, не один он проходит через эту внутреннюю битву. И до Мина доходит, с опозданием, но доходит. — Солнце, прости меня, — всхлипывает, пока по щекам вновь слезы. Ему сложно сдерживать себя рядом с Хосоком, потому что в конечном итоге всегда позорно под его ноги рассыпается. Но Чон каждый раз его успокаивает, говорит, что никогда и ни за что не воспримет это за слабость. — Я такой эгоист. — В этом мы похожи, — целует в лоб, — ты забыл один пакет, а там был этот убогий кофе. И я подумал, ну, знаешь, я все равно кофе не пью, и если он окажется отравленным, то ее не жалко. Я про кассиршу, если что. А вот если с тобой что-то случится, Чонгук же вовек не отцепится от меня со своими упреками. Юнги начинает тихо смеяться. Чонгук действительно от Хосока не отцепился бы, действительно стал бы издеваться, прикрываясь своим сердобольным хеном. И они оба знают, что хуже любой проказы только Чон Чонгук с его гиперопекой. В душе становится чуточку легче от представления такого поворота событий. Юнги начинает привыкать к тому, что эти двое войны в честь него и за него начнут. — Какой ужас, Чон Хосок, ты совершаешь преступление, — Мин с бескрайней нежностью заглядывает в чужие глаза, находя в отражении лишь себя. И так каждый раз: где бы они ни были, в конечном итоге Хосок будет замечать только его. И это тоже, к слову, взаимно. — Я вообще вор в законе, — усмехается, треплет парня по волосам и с любовью оставляет поцелуй на щеке. Хосок забирает у него пакеты, и они направляются в тот самый сад, где под неспешным потоком звезд они будут утопать в друг друге. Так, по крайней мере, заявил Чон. По прибытии, Хосок из своего рюкзака достает темно-синий плед, расстилает его на газоне, рядом с пышным деревом, после чего плюхается на него, раскинув руки и ноги по две стороны. В теле беснуют разряды тока, когда весь его организм радуется тому, что Хосок, наконец-то, принял лежачее положение. Юнги удивлен, как тот, постоянно занятый физическими нагрузками, может вообще сохранять свою жизнерадостность. Мину, например, достаточно просто помыть за собой кружку, как уже будет чувствовать себя так, словно он проделал подвиг Геракла. Юнги аккуратно садится рядом, подминает ноги под себя и распаковывает пакеты. Рука Хосока приземляется на его колено, чуть пожимая его. Юнги поворачивает голову в его сторону и посылает одну из своих тысяч влюбленных улыбок, на что получает такую же в ответ. — Пользуясь отсутствием Чонгука, который недавно заявил мне, что с моими вокальными данными мне прямиком в ад, — начинает Хосок, и у Юнги вырывается смешок. Он помнит этот момент, это было когда Хосок пытался спеть Umbrella Рианны, но жутко сфальшивил. Чонгук тогда такое возмущение проявил, после чего старший рядом с ним даже мычать мелодию боялся, — я хочу исполнить еще одну попсовую песню. — Вдруг я раскритикую тебя похуже Гука? — Юнги лукаво улыбается, подмигивает своему парню и распаковывает запечатанный контейнер с салатом. — Тогда я и мое разбитое сердце примем обет молчания и ни за что на свете не станем с вами разговаривать. На звездном небе облака растворяются, полная луна освещает парк своим серым светом, Юнги отпивает газировку Хосока, хотя в глубине души тоскует по кофе, отданный безжалостно кассирше. Хосок откашливается, закрывает глаза и кладет левую руку под голову, вбирая в легкие побольше воздуха. У него лицо настолько сосредоточенное, что, как минимум, от него только оперное пение и надо бы ожидать. Но, прекрасно зная навыки своего парня, Мин начинает хихикать, чем заражает и своего парня. — Ведь с тобой так... — со смехом начинает Хосок, и, кажется, подавился собственной слюной. — Уверен, что к концу песни не превратишься в труп? — Юнги начинает смеяться громче, на что Чон шипит. — Ну, знаешь, я не хочу встречаться с мертвым человеком. Хосок щиплет его за бок, отчего он дергается, но смеяться не прекращает. Чон чувствует себя так, словно его внутреннего гения оскорбили и угрожает, что оставит Мина в гордом одиночестве, припоминая свои слова про обет молчания. Юнги успокаивается и поднимает руки вверх, как бы говоря, что сдается, что больше не будет. — Это был просто разогрев, на самом деле я хорошо пою, — с важным видом чеканит, поправляет свои волосы и готовится запеть вновь. Юнги хотел было вставить свои пять копеек, но рисковать не стал: Хосок ведь, зараза, человек слова. — Ведь с тобой так спокойно, как весной, — он демонстративно протягивает правую ладонь, на что Мин сразу же откликается, вложив в нее свою. Хосок на него смотрит с безмолвной благодарностью и переплетает их пальцы, — короткими днями и длинными ночами, милый, расскажи мне подробнее, как любить тебя, — у Юнги внутри все сжимается, когда он вслушивается в текст, когда слышит, сколько неозвученных чувств парень вкладывает в свое пение. Он смотрит на закрытые глаза и хмурые брови своего парня, а самого переполняет все и сразу: начиная любовью и заканчивая чувством вины. Хосок ему ни разу напрямую не говорил о своих переживаниях, не показывал, что ему сложно. Для Юнги он принял роль самого сильного человека на свете, который ни о чем не переживает. Так ли это на деле? — Ведь на вкус, ты как Lucky Strike; ты затягиваешься — я поджигаю. Расскажи мне о всех способах, как нужно тебя любить. Юнги не уверен, хотел ли Хосок этим что-то донести, но у него свои выводы. Не зря ведь Чон с такой мольбой его вывел на прогулку, забил на свою усталость и поет, пускай и криво, но только для него. Со своими заломленными бровями, взглядом со скрытой печалью и закусанными губами, Хосок подтверждал, что, да, черт возьми, все не просто так. Он хотел донести свои переживания — донес, хотел достучаться — достучался, и Юнги в который раз за эту ночь испытывает презрение в свою сторону за то, что совсем-совсем перестал уделять парню должное внимание. Мин ушел в свою работу, часто шипел и жаловался на любую мелочь, загонялся по самым различным причинам, принимая за наказание все попытки Хосока растормошить его. — Я правда запутался, хен, — вздыхает Хосок, выпускает свою ладонь из-под чужой и закрывает лицо руками. — Я хочу быть для тебя лучшим, но... Мне так сложно понять, о чем ты думаешь, чего ты желаешь и делаю ли я все правильно. Мин чувствует себя последним ублюдком на Земле, наблюдая за душевными терзаниями парня. Ему кажется, словно история повторяется: так было и с Чонгуком. Но Хосок — не Чонгук; если уж у второго просто не было другого человека, кроме него, то Хосок может уйти в любой момент. Он может уйти, даже если сломает этим окончательно Юнги. Перед ним сейчас Чон — обнаженный душой, открытый чувствами и безумно близкий сердцем; в руках у самого Юнги нож — либо ударит им в спину парня, либо перережет горло своим бесконечным метаниям. Ответ очевиден, а почему-то сложно сделать шаг. — Солнце... — Я не хочу, чтобы ты расценивал мои слова, как жалобу, — прерывает его, смотрит в черные глаза Мина, становится напряженным до жути. — Они были сказаны, чтобы устранить все недомолвки и прекратить носить маски. Не хочу притворяться, не хочу, чтобы притворялся ты. Желудок скручивает, что-то затягивается в тугой узел, в горле застревает ком. Тело бросается в дрожь, глаза нервно бегают по лицу Чона, пытаются найти точку опоры. Парень должен сделать шаг навстречу или прекратить все здесь и сейчас. Мучать и мучаться больше не хочется, хочется, чтобы сердце успокоилось и все встало на свои места. Юнги глубоко втягивает воздух, берет хосоковы обе руки, подносит их к своим губам и оставляет целомудренный поцелуй на костяшках. — Я больше не влюблен в тебя, — наклоняется к лицу лежащего на пледе парня, шепчет в губы, смотрит в глаза. У Хосока во взгляде что-то надламывается, сам он поджимает губы и кивает. Дыхание у Чона почти что не ощущается, словно воздуху в легкие перекрыли путь. Юнги видит весь спектр боли на чужом лице и зажмуривается сильно. Хосок молчит. — Я долго думал над этим, постоянно спрашивал себя об этом. Думал, что дело в тебе, но, оказалось, все дело во мне. Влюбленность прошла, Солнце. — Все в порядке, — слабо кивает Хосок. — Да, — подтверждает, — все в порядке. Потому что я люблю тебя. Юнги свои покрасневшие глаза открывает. У Хосока губы приоткрыты, глаза ошарашенно раскрыты, в уголках скопились слезы. Он выглядит таким уязвимым, не верящим в происходящее, точь и мечтать о таком не мог. Юнги его понимает как никто не другой. — Повтори, — на грани слышимости просит, надеется, что ему не послышалось. — Пожалуйста, хен, скажи это еще раз. — Я люблю тебя, Солнце. Умереть может все что угодно, но моя любовь — она бессмертна. Я унесу ее за собою на тот свет, после — возрожусь, чтобы сердце продолжало биться твоим именем. Хосок судорожно выдыхает, шмыгает носом и улыбается не просто влюбленно, от этого вида в груди щемит. На его лице красуется самая настоящая счастливая улыбка, этой ночью он сияет настолько ярко, что меркнет все драгоценное. Потому что ради одной только бесценной улыбки Хосока люди готовы склонить голову перед ним, готовы отдать все до последнего, жить ради того, чтобы видеть его и понимать — смысл перед ними. По крайней мере, один безумно любящий Мин Юнги точно сделает это. — Люби меня так, как умеешь лишь ты. Я позволил тебе это однажды, позволяю по сей день. Люби меня в ответ так, как хочешь ты сам. Из твоих рук я приму и яд, и пущенную пулю в лоб, клянусь. Мне достаточно того, чтобы это все было от любви, пускай даже если безумной, — Юнги его лицо осыпает поцелуями, в бреду все шепчет, руки парня все еще крепко держит. Юнги нашел свою точку опоры. Пока его сердце в хосоковых руках, он знает: он не упадет. — Я люблю тебя, Мин Юнги. И я очень надеюсь, что целой бесконечности нам будет достаточно. Нет, никогда не будет достаточно.***
— Колени ниже, Чимин, ниже! — раздраженно кричит Хосок, наблюдая за своими учениками, которые повторяют выученный двумя днями ранее танец. Он сидит спиной к огромному зеркалу в пол в их танцевальном зале. От усердных тренировок вспотели края зеркала, у парней верхняя одежда к телу прилипла, куча выпитых до дна бутылок с водой валяются в мусорной урне. Из колонок на полную громкость играет Кендрик Ламар, все танцоры двигаются в унисон, уловив полную синхронизацию. Хосок холодным взглядом проходится по каждому из них, никакого тепла не выражает. Он выглядит сконцентрированным, полностью растворившись в своем деле. Юнги со своего стула смотрит на него, изучает и усмехается — этот Хосок явно отличается от того, кто по утрам ему варит кофе и нежно зацеловывает каждый участок шеи и лица. Этот Хосок выглядит безжалостным и грубым, бесчувственным и устрашающим; Мин не уверен, что устоял бы, посмотри на него тот так хоть раз. Он бы, скорее всего, сквозь землю провалился, не осмеливаясь даже дышать в его сторону. На дворе июль, время бежит беспощадно быстро, не оглядывается по сторонам. Между Хосоком и Юнги связь крепчает с каждым днем, теперь никто из них не стесняется выкладывать все свои карты на стол, не скрывает ничего, решает все мирно и на месте. Хосок в любви признается ему каждый день, а Юнги — каждую минуту: когда целует, когда смотрит, когда обнимает, когда дышит. yoongimin: Выглядишь горячо. Хосоку, вообще-то, нельзя отвлекаться, он должен проследить за каждым движением и найти ошибку, чтобы мигом ее устранить. Но он, поймав на себе хитрый взгляд своего парня, все же достает телефон из кармана спортивных штанов и читает содержимое, после чего кидает насмешливый взор на него. С тех пор, как Юнги стал раскрепощенным, Хосок все чаще стал задаваться вопросом о том, сколько всего грешного может хранить эта молчаливая задница. hoseokiej: смотри и завидуй. yoongimin: Можно ли в качестве привилегии трогать и завидовать? Чон, кажется, забыл про своих ребят, которые напуганным зверьком смотрят на него. Вероятнее всего, они думают, что раз их учитель безучастно смотрит в экран телефона, то все плохо. Юнги, честно говоря, не испытывает к ним сочувствия. Выскочке-Тэхену — тем более. hoseokiej: прямо здесь что ли? yoongimin: Слабо? Юнги знает, на какие точки нужно давить, чтобы заставить Хосока действовать. Тот совершенно не умеет проигрывать и его легко взять на слабо, чем Мин всегда с удовольствием пользуется. Чон подобное воспринимает, как сомнение в его персоне, потому и реакция моментальная прилетает в виде сообщения «жди». — На сегодня все, — Хосок встает с места, хмурым взглядом окидывает всех. Даже Юнги, — идите домой. В понедельник приступим к новой хореографии, не забудьте предупредить тех, кто не явился. Танцоры начинают аплодировать следом за Хосоком, выражая благодарность этим жестом. Ребята громко между собой обсуждают планы на выходные, пока Чон взгляда от своего парня не отводит. Когда зал пустеет, и последний человек на прощание желает им хороших выходных, Хосок закрывает дверь на ключ и опускает шторку на окошко двери. Он неспешно убирает весь мусор, отключает колонки и расставляет все по своим местам. Юнги встает со своего места и аккуратно кладет свои руки на плечи Хосока, жадно выпивающего бутылку воды. Руками массируя мышцы, Мин проводит кончиком пальца дорожку от шеи до поясницы, оставляет влажный поцелуй на плече. Хосок резко разворачивается к нему и впивается oстервенело в губы. Парень устраивает свои ладони на талии, упивается чужим несдержанным стоном в рот и прижимает Юнги к стене. Он руками пробирается под джинсы, сжимает ягодицы и кусает Мина в губы. У того напрочь сбивается дыхание, все тело вновь начинает дрожать, словно лист на ветру. Юнги придерживает его за плечи и запрыгивает на него, обвив ногами талию. Изо рта Чона вырывается рык, который тонет в очередном страстном поцелуе. Юнги берет инициативу на себя и языком проходится по ряду его зубов, приветливо встречает чонов язык и засасывает его губами, вызвав у того томные вздохи. К паху приливает кровь, и Мин отчетливо чувствует и свое, и хосоково возбуждение. Ловкими движениями Юнги помогает Хосоку избавиться от его мокрой футболки, ногтями царапает его торс и с упоением выслушивает мат в свою сторону. Мин назло елозит, ноги на талии сжимает, к его уху наклоняется и стонет, всем телом ощущая, как напрягается тело Чона. Хосок дорожку поцелуев ведет от линии челюсти до ключиц, языком мажет по бледной коже. Юнги хватается за его волосы поднимает голову, в глаза с диким желанием смотрит, после — болезненно впивается в губы, кусает и сам же зализывает. — Если ты сейчас же не возьмешь меня здесь, я к себе не подпущу ближайший месяц, — в губы шепчет громко, кое-как восстанавливает дыхание. — Правда, я подготовлен. Он опускает ноги на пол, пальцами развязывает шнурки на черных спортивных штанах парня, между ног которого виднеется бугорок. Юнги всегда поражался тому, как легко получается у Хосока держать лицо, в то время как сам парень готов весь сгореть от накатившего возбуждения. — Ты невероятен, — сдается Чон, с потрохами выдает то, что ему вовсе не легко и между ног все горит и давит, в боксерах становится мокро из-за сочащегося предэякулята. Мин на это довольно хмыкает и меняется местами с ним, пристраивая того к стене. Юнги штаны парня стягивает вместе с бельем, от чего член парня бьется об живот, опускается на колени и снизу вверх смотрит на завороженного этим видом Хосока. Тот дышит через раз, крепко сжимает челюсть и хмурит брови. Мин языком проходится от ствола до головки, пальцами играется с мошонкой, и слышит стон сверху. Он уретру языком задевает, после чего губами прижимается к головке, слюну во рту скапливает и берет член наполовину. На макушке появляется рука Чона, которая сжимает его волосы по мере того, как Юнги отсасывает ему. Мин далеко не спец в этом, учится всем приемам от Хосока, который всегда подсказывает и показывает, как надо. Ему хочется доставлять своему парню такое же удовольствие, которое получает (а получает он много). Круговыми движениями несколько раз принимая плоть Чона полностью, Юнги не замечает, как начинает получать удовольствие и сам. Он полностью игнорирует слезы на глазах, позывы к тошноте и спазмы гортани, тихо стонет, отчего вибрация передается к члену Хосока, который очень шумно втягивает в себя воздух. — Блять, хен, — почти скулит, кусает костяшку указательного пальца, — так дело не пойдет. Парень тянет Юнги на себя, поднимает того на ноги и удерживает, когда тот теряет равновесие. Хосок вытирает слюни с подбородка своего парня, который начинает кашлять. Он гладит того по голове, расстегивает ширинку его джинсов и припускает их, попутно нащупав в заднем кармане презерватив. Боже, Юнги его с ума сведет. Прижав парня к груди, Хосок ныряет под нижнее белье его, дотрагивается пальцем к колечку мышц, на что Юнги рефлекторно сжимается. — Расслабься, все хорошо, — оставляет поцелуй на мочке уха Чон, — думаю, нам нужно опуститься на пол. В ответ он слышит тихий выдох парня и неуверенный кивок. Юнги в его руках сейчас подобен оголенному нерву, остро отзывающемуся на любое касание, — его чувствительность действительно сносит крышу. Уложив парня на пол, Хосок полностью избавляет и себя, и его от одежды, ложится на него сверху и правой рукой ведет от стопы до бедра. Юнги под ним начинает дрожать, весь сжавшийся и зажмурившийся. — Смазка... В рюкзаке, — с заплетающимся языком отвечает на не озвученный вопрос Мин. Хосок в быстром темпе достает из черного рюкзака еще не открывавшуюся бутыль смазки, зубами рвет упаковку и возвращается к Юнги. Чон мажет по его губам, обильно политый смазкой палец пристраивает ко входу, шепчет успокаивающие слова тому в ухо и аккуратно вводит первый палец. Юнги вновь сжимается, цепляется больно в плечи парня и вымученно стонет. Ощущение жжения доставляет дискомфорт, но Мин, долго готовившийся к этому моменту в ванной комнате, пытается пересилить это. Хосок неспешно, с нежностью растягивает парня, зацеловывает ему грудь и бесконечно шепчет о том, насколько же тот прекрасен. Юнги от этого ведет. Он выгибается под ним, когда второй палец присоединяется к первому, и громко стонет, когда Хосок задевает его простату. Наслаждение током проносится по всему телу, и так несколько раз, пока, закручивая и разводя пальцы, Хосок растягивал его. Юнги требуется пара минут, после чего он с готовностью принимает еще один палец, а за ним — еще. Смазка от движений хлюпает, но позволяет пальцам плавно скользить внутри, нежно обволакивая стенки. Хосок растягивает его хорошо, внимательно и аккуратно, не желая, чтобы первый их полноценный секс получился грязным и болезненным. Он к каждому изменению на чужом лице присматривается, свои движения под парня настраивает и мысленно сгорает от мысли, что еще чуть-чуть, и Хосок окажется в нем. Юнги до этого избегал этого момента, будучи морально не готовым, а Чон не настаивал. Но кто бы мог подумать, что прошерстив весь Интернет, Мин сам сделает шаг, сам проявит инициативу и будет выгибаться под ним с непозволительно громкими стонами. Когда Юнги оказывается хорошо растянут, Хосок натягивает на член презерватив, смазкой по всей длине проходится, не жалеет лубрикант, и пристраивается у покрасневшего и опухшего входа. У Юнги глаза плотно закрыты, губы в тонкую полоску сжаты и все тело напряжено. Ожидание перед предстоящим подкидывает ему страх в виде неудовлетворения ни одной из сторон, но это выбивается из легких стоном от того, что Хосок вошел в него: нежно и плавно. Юнги вновь сильно выгибается, пытается привыкнуть к небывалому ощущению наполненности. Хосок в нем не двигается, стискивает зубы и терпит, просит Мина поскорее расслабиться. Когда напряжение с тела парня спадает, Чон вновь толкается в него, все так же плавно, губами впиваясь в чужие. Внутри обоих взрываются тысячи фейерверков, доза допамина бьет в голову, они сливаются воедино и позволяют себе упасть в омут удовольствия с головой. С каждым толчком, движением внутри него, задеванием простаты, Мин становится несдержанным, просит о большем, голос свой срывает. Спину жжет из-за трения между грязным полом и его потной спиной. Юнги вслушивается в шлепки кожи о кожу, слышит, как тихо стонет и сам Хосок, до боли сжимающий его бедра. Открыв глаза, он видит, как его парень закатывает свои глаза в наслаждении, чувствует себя опьяненным этим видом, во рту у него пересыхает и перед глазами яркие вспышки появляются. После еще нескольких глубоких толчков, Мин изливается на их животы обильно, до жжения в горле стонет и бессильно распластывается на полу. Еще пару раз входя в парня под аккомпанемент тихих стонов, в презерватив кончает и сам Хосок. Он на Юнги сверху наваливается, губами падая прямо в пульсирующую шею. Оба парня сейчас пребывают на пике чувствительности, от чего двигаться лишний раз вообще не хочется. — Я люблю тебя, — шепчет Хосок. — Боже, как же я люблю тебя. Юнги несдержанно стонет, отвечает взаимностью и еле поднимает руку, чтобы зарыться пальцами в чужие волосы. Разнеженного его после секса клонит в сон, как и Хосока, но им нельзя, не сейчас. Нужно за собой все прочистить, вернуться домой и лечь спать. Через некоторое время Чон выходит из него, снимает презерватив и завязывает его. Лежащее на колонке полотенце берет, принимается вытирать белесые пятна на себе и на своем парне. Хосок позволяет себе позаботиться о Юнги, бережно на него натягивает белье, пару-тройку поцелуев между делом ворует, поднимает их с пола и принимается за уборку. Все тело ноет и болит, но им стоит поторопиться, пока совсем не стемнело и автобусы не перестали ездить. — Обведи мое тело маркером на полу и напиши: «Здесь был первый секс Мин Юнги», — устало смеется Юнги, натянув на себя свою рубашку. — Дошутишься ведь, потом придется добавлять надпись: «И последний, потому что он умер в муках от рук своего парня», — загробным голосом отвечает Хосок, наигранно серьезное выражение лица принимает. — Сними потом прямой эфир со своей тюремной тусовки, преступник. Если на небесах будет бесплатный вай-фай, я посмотрю. Хосок смотрит на своего парня широкой улыбкой, подходит к нему ближе и целует в губы чувственно, понимая, что он этого любит глубоко и сильно. Так, как любят единожды и навсегда. До скрежета в ребрах и боли в сердце. И это, как всегда, взаимно.***
— В качестве извинений, Хосок-хен, ты можешь надоедать мне хоть целый день, — вальяжно рассаживается на диване Чонгук, притеснив Юнги и зажав его в самый угол. Хосока, спокойно моющего посуду, такой расклад не устраивает. Поэтому-то он поворачивается к парням, делает реверанс, после чего кидает в лицо Чонгука кухонное полотенце. Чонгук на это недовольно что-то бурчит, говорит о несправедливом отношении в свою сторону. — Ты сам сказал, что я могу надоедать тебе, — пожимает плечами Хосок, — так что, по-хорошему, отодвинься от моего парня и не мешай ему ненавидеть тебя за работой. Юнги с благодарностью бросает на него взгляд. Оскорбленный до глубин души Чонгук пересаживается на пол, смотрит на своих хенов, как на предателей, но должного внимания не получает ни от одного. Вот заразы, устроили ему нерадушный прием лишь потому, что он прервал их секс! Ощущение, будто у них больше шанса не будет, но будет же, а Чонгука зазря тут выставляют злодеем. — Выглядишь, как мать пятерых детей, которая собирается кормить своего мужа, — вслух комментирует Чонгук, не выдержав и двух минут напряженного молчания. — Ты в одиночку и десятерых заменишь, — фыркает Юнги, — и это не комплимент. Чонгук хватается за сердце, падает лицом на ковер и громко воет, требует к себе любви и заботы. Перед ним на корточки садится Хосок с лучезарной улыбкой, треплет того по волосам, наклоняет голову вбок. От такого вида у Чонгука чувство щемящей нежности до самого высокого уровня поднимается. — Тебя что, отшили? — улыбчиво спрашивает Хосок. Чонгук закрывает глаза и обреченно стонет, без слов кивает и прячет лицо под капюшоном толстовки. — В какого ты такой неудачник? Сидящий на диване Юнги начинает смеяться, что, несомненно, подхватывает Хосок. А вот отшитому Чону-младшему не до смеха, ему обидно до жути. Когда вообще это снежное царство превратилось в королевство буллинга и жестокого обращения с детьми? — Кстати, верни мои десять тысяч, — вмиг серьезным становится Хосоком. Осознав, что в этом доме явно никто его поддерживать не будет, Чонгук принимает сидячее положение и угрюмо смотрит на своего хена. На того, у которого фамилия Мин. Смотрит, надеется, что хоть тот встанет на сторону бедного (не бедный он, на самом деле) студента. Однако, вместо должной поддержки, он получает утвердительный кивок. Предатели, эти ваши взрослые. — Я потратил их на благотворительность, — бурчит Чонгук. На логичный вопрос «какую?» отвечает: — Фонд помощи голодным Чонгукам. — Тебя обманули, такого фонда не существует. Верни деньги, — фыркает от смеха Чон-старший. Стоило Чонгуку лишь один раз занять у хена деньги, как тот целую неделю до него с этой темой докапывается. А ведь, казалось, друзья должны помогать друг другу безвозмездно. — Пожалейте меня, я отшитый одинокий волк! — скулит, обиженным ребенком смотрит на старших. Юнги с Хосоком переглядываются, завязывают немой диалог (или просто смотрят влюбленно друг на друга, чтоб неповадно было Чонгуку). Впрочем, Чонгук уже перестал завидовать им, потому что у самого жизнь, вроде как, начинала налаживаться. Но жизнь дала ему жестокую пощечину, теперь в нем вновь просыпается зависть и обида на мир. — На месте Тэхена я бы дважды подумал перед отказом, — задумчиво тянет Юнги, — так сказать, держал бы интригу до последнего. — Ты именно так и сделал, когда я предложил тебе переехать ко мне, — насмешливо поднимает брови Хосок. Позавчера он эту мысль озвучил во время секса, так Юнги, как самый настоящий изверг, оттолкнул его, прервал их соитие, невозмутимым видом ушел купаться и вернулся не с пустыми руками. Он вернулся с оглушающим отказом и яблоком. Только вот, отказ он принес Хосоку, а яблоко — себе. Даже не поделился, поступил подло. — Я в твою обитель зла ни ногой, — уверенно отвечает. — Там все так сложно: шаг вправо, шаг влево — расстрел. Ты деспотичный педант, когда дело касается апартаментов, знаешь? Чонгук выкрикивает «да», обеими руками и ногами соглашается с речью Юнги. Потому что, черт возьми, так и есть. Хосок однажды заставил Чонгука до блеска почистить свою обувь прямо на пороге только потому, что он до этого помыл полы. А после, увидев, как Чон-младший не поставил кружку на место, заставил перемывать всю посуду. Так что в квартиру Хосока ни один из них больше не входил. — Неправда! Я просто не желаю жить в грязи. Почему, по-вашему, я не живу в этой квартире? — пальцем обводит пространство до одури возмущенный Хосок. — Не живешь? Ты здесь чаще, чем сам хен. А он, на секундочку, из дома-то толком не выходит, — хмыкает Чонгук, на что получает удар в плечо. — Что-то я прежде не замечал его, — усмехается Юнги, делая последние штрихи в текстовом документе. — Не знаю, впервые вижу вообще. Внутри Юнги цветет сирень, да птицы поют. На дворе август, обжигающий своими жаркими днями напоследок. За полгода жизнь парня насытилась событиями настолько, что он не может понять, как вообще он жил до. С приходом Хосока в его жизнь, все душащие мысли исчезли, а их место заняло то, что бесконечное и искреннее. Юнги научился доверять, позволять себе слабости и быть настоящим. Он стал больше улыбаться, что, безусловно, радует не только окружающих, но и его самого. Юнги перестал ощущать пустоту в сердце и в квартире, теперь ему есть с кем делить горе и радость. У него есть тот, кто поддержит, подскажет, поможет и защитит; он стал тем, кто полюбит все минусы, позаботится, собою отвлечет от мрака вокруг. Теперь, когда вся его жизнь обрела смысл, Юнги понимает, что все это стоило того. Что его скитания по уголкам разума стоили того, чтобы в итоге найти тех, с кем он до конца и за кого он горой. — Я — Чон Хосок, но все зовут меня Солнцем. С каждым новым днем Юнги все больше убеждается, что Хосок — не просто Солнце. Он — целые галактики, вся Вселенная и сама жизнь. Однажды впустив его в вены, ты никогда его не выкачаешь его, все твое тело будет заполнено им и воспоминаниями о нем. Хосок — потерянный, но найденный смысл; без него все не то и не так. — Я зову тебя на поздний завтрак, но предлагаю остаться навсегда. Хосок никогда не умел отказывать Юнги. Он на преступление пойдет, стоит тому лишь попросить. А ведь парень даже и не догадывается, что главное преступление он уже совершил — завоевал, себе забрал и не планирует возвращать. От Юнги у Хосока по телу мурашки, от осознания того, что этот вредный старший — только его и ничей кроме (Чонгука не считаем, он вне игры), в животе бутоны чувств расцветают. — А я — Чонгук, и меня отшили. Умереть может все что угодно, но не их любовь — она бессмертна. Они унесут ее за собою на тот свет, после — возродятся, чтобы сердце продолжало биться именами друг друга. То, что между ними, нельзя измерить, потрогать или повторить. Если в тебя влюбится писатель, ты никогда не умрешь. Хосок согласен разделить это свое бессмертие на двоих с Юнги, а Юнги согласен подарить его им. Ведь у любви предела нет, как и в бесконечности.