Волны разбиваются об высокие острые камни, мелодией разлетаясь вокруг; на удивление, это даже успокаивает. Пена с воды покрывает острые глыбы. Ветер рвется со стороны моря, он жесткий и грубый, словно старается отомстить.
Парень стоит у оборванного края земли, смотрит на полностью серое небо, что даже малые лучи солнца не могут пробиться. Стоит и меланхолично смотрит на этот протест. Эмоции кончились, они остались на асфальте при беге.
Антону обидно. Антону больно. Он зло смотрит на невинное море, которое так точно описывает его состояние: Антон тоже хочет вырваться уже, все бьется и бьется о свои скалы, но по-прежнему остается на одном месте. И его собственное море почти сгладило все прибрежные камни, и ветер уже сорвал все ближайшие деревья у обрыва.
Большая футболка развивается флагом на худом теле. Антон усмехается: жалко, что белый флаг – это только футболка, на этом чертовом обрыве. А в тонких спортивках становится уже холодно. Волосы, эти светлые локоны, в которые
кто-то так любил запускать свои пальцы и портить укладку; они снова стали барашками от воды, ровно как волны. Если провести по щекам – можно почувствовать соленые следы высохших слез, а ресницы уже слиплись, как от дешевой туши.
Он смотрит на горизонт, на эту черту, соединяющую небо и море, где вдали они становятся одной полосой. Там далеко виднеется синее небо, словно еще подождать – и все будет спокойно. Но спокойствие не может быть вечно, только временным, и никто не знает насколько оно пришло в гости.
Ноги устали от бега, они ноют аккурат в ноту души. Хочется присесть, отдохнуть даже не столько от непривычной физической нагрузки, сколько от душевных камней. Хочется скинуть этот груз навечно, чтобы ноги не подкашивались от мыслей; хочется развеять этот плотный потолок серых туч, но на это уйдет много средств.
Антон не понимает: как родной голос, такой сладкий и постоянно нежный, мог стать таким жестким и холодным, как сильный ветер зимой с маленькими снежинками-сюрикенами; как такой мелодично-приятный мог так разорвать все в мелкие кусочки бумаги; стружка которой тихо и медленно в своем танце опускается на землю, оседая там же.
«Это была всего лишь игра!».
Только из игры можно выйти, можно поставить на паузу и подумать. Игру
добровольно скачивают для
развлечения. Хотя, видимо, он так и делал – развлекался. Просто играл, нажимая на клавиши и дергая за нитки.
И даже если слова не ранили сначала – они добьют потом. Так красиво и медленно, врастая внутрь шипами, впиваясь во все органы. Вырвешь, схватив за стебель, но острые концы шипов все равно останутся, продолжая резать.
Я помню теплое лето, помню запах кофе в кофейне; твои светлые, небесные глаза, когда ты впервые посмотрел на меня. Я думал, что вижу моря, вижу граненный мастером алмаз. Ты улыбался, наливая кофе посетителям; от твоей улыбки становилось теплей.
А потом я встретил тебя на паре философии. Ты сидел один и явно был новеньким, что мне захотелось все рассказать, и не только об университете. Мне нравилось твое заинтересованное лицо, когда ты слушал мои истории, а твой смех я был готов записать в самые лучшие симфонии мира.
Мы много и долго гуляли, много шутили и смеялись. Я, наверное, уже тогда в тебя влюбился. А когда мы были у меня дома, я подумал, что ты хорошо смотришься здесь, так по родному и гармонично, словно так всегда было.
Ты был добрым и поддерживал, когда это было нужно, иногда просто молчал, но этого было достаточно; ты просто
был рядом. Мне было хорошо рядом с тобой, спокойно, как если бы в моем мире постоянно светило солнце, хотя, это так и было.
Я ходил к тебе в кофейню, наблюдая за отточенными действиями, но ты говорил, что отвлекаю. Знаешь, я плавился, понимая, что так солнечно ты улыбаешься
только мне.
В игре все наигранно, как бы это не звучало. Там все ограниченно рамками: действия, локация, фразы в разговорах. Другая графика и меньше свободы действий.
Это не было похоже на игру.
Мы днями тусили вместе, зависали у кого-нибудь дома, или же просто находили какие-то интересные места. Я все еще помню, как ты просился на крышу гипермаркета, а мне пришлось тебя уговаривать не лезть, чтобы сфотать тебя рядом с «большим подсолнухом». Или когда ты залез на балку в модных шмотках, чтобы похвастаться, и я боялся, что ты упадешь. Хотя ты всегда был ловким и гибким; это меня поражало.
А ночью эти интимно-откровенные разговоры дома или по телефону. Ночью ты мне сказал, что не любишь, когда тебя называют «Сеня», а когда одноклассник назвал тебя «Сентя», то ты хотел его прибить. Сказал, что горишь театром и кино и хотел бы сняться в фильме; я знаю, что многие режиссеры теряют такого великолепного актера. А еще тебе друг говорил, что «красный – цвет лидера».
Ты любишь «как бы случайно коснуться». Ты часто на мне залипаешь, но я люблю делать вид, что не вижу эти долгие взгляды с некой нежностью. Ты часто осекался на словах, но эти обрезанные отрывки были похожи на что-то сладкое и тающее на языке.
В жизни нельзя постоянно играть; нельзя контролировать эмоции, слова, действия. Я видел, как ты
не играешь.
Невозможно сыграть любовь.
А именно любовь я видел в твоих глазах, когда ты смотришь на меня.
Море еще сильней бушует. Волны яростно бьются об скалы, желая их разбить своей силой.
Трава холодит босые ноги; вытяни, сделай буквально шаг вперед – и упадешь навстречу волнам, пока ветер будет тебя некрепко обнимать. О морях часто пишут рассказы, слагают стихи и пишут песни, считая их чем-то прекрасным.
Иногда хочется раствориться в воде и оставить все хлопоты на этой земле другим. Хочется просто спокойно плыть по течению, ощущая легкие покачивания волн и слабый ветерок. Быть, наверное, принятым хоть кем-то; избавиться от мыслей и раздумий.
Я помню, как ты решил переехать ко мне. Написал ночью, буквами любви и желании быть еще ближе. Я тогда подумал, что моя съемная квартира будет маленькой, но… любви все места покорны, вроде так говорится.
Мы несколько дней перетаскивали твои вещи, потому что «это для завтра, это для кофейни, я же не буду ходить на работу в повседневной, это для учебы, потому что дресс-код, это на холода, а это вообще рыцарский меч, не трожь». Я все удивлялся: как столько разных вещей может помещаться в твоей маленькой квартирке.
А еще ты умел красиво переводить темы, чтобы никто этого не заметил. Сам же говорил, когда я забирал тебя под градусом из бара; ты тогда много чего рассказывал с заплетающимся языком: о нелюбви к соседке сверху, потому что она громко ставит трость, а потолки тонкие; что ты любишь сиамских котов, ведь они напоминают маленькие белые облачка; постоянно говорил, что любишь меня и черный кофе, с которым не расстаешься – это же напиток от богов. Также кидал на меня взгляды, словно смотришь на восьмое чудо света; наверное, ты бы так же смотрел на свой оскар, и я не сомневаюсь, что ты его получишь.
Люди под градусом не контролируют себя, свои слова, действия. Не зря же существует фраза «что у трезвого на уме – у пьяного на языке».
Напившись, невозможно говорить так часто и открыто, что любишь. Невозможно постоянно так часто влюбленно смотреть и повторять «я люблю тебя, веришь?». А я верил. Всем твоим пьяным и трезвым речам о твоей прекрасной любви, верил твоим глазам, твоим «как бы случайным» касаниям, и все для чего?
Чтобы вечером, придя домой, услышать
«Это была всего лишь игра!»?..
Слез нет – закончились, ровно, как и терпение. Ровно, как и
любовь. Антон смотрит на воду, и вода уже начинает смотреть на него. Хочется спросить у моря: что это такое? Но море безмолвно – это же просто вода.
А ветер не стихает, но уже
чувств нет. Уже не важно: что было, что есть.
Знаешь, я думал, что нельзя убить человека ни причинив физической боли. Что же, я ошибался. Однако ты бьешь в самое сердце. На поражение. Только ты слишком медлил, отчего было больней.
Ты оставил мне много воспоминаний, и я даже не знаю – хочу ли их спрятать в сейф, чтобы пересматривать или же сжечь, чтобы пепел летел высоко в небо. Не думал, что когда-то счастливое время – сейчас может убить. Что будет больно вспоминать твой солнечный смех, твои «дурацкие» каламбуры и странные шутки. А знаешь, мне это все нравилось. Я любил тебя и твои «нюансы».
И я слишком хорошо тебя помню. Дай мне умение рисовать и бумагу с карандашом – на бумаге появилась бы твоя фотография, но если по ней провести пальцами – на них останется след от грифеля. Дай умение пользоваться музыкой и аппаратуру – и все бы услышали твой невероятный голос, который хочется слушать постоянно; употреблять, словно это наркотик.
У меня болят ноги от бега, и, знаешь, не советую бежать босиком, в фильмах это, может, и выглядит круто, но не в жизни. Ты вытолкнул меня из квартиры, а мне уже все равно. Меня не волнует. Говорят, отсутствие эмоций так же важно, как и их наличие, что пустота – это тоже эмоция. И так легче. Я не чувствую того урагана, что был… час? Два назад? Я устал от мыслей, от постоянной необходимости думать, это так сложно.
И – я бы хотел сказать тебе спасибо. За все: эти разные эмоции, которые сейчас смешались из ярких и редких тусклых – в один болотистый цвет; потраченное время, которое сейчас для меня – один миг; за эти истории, ведь не каждый сможет так плести сюжет, чтобы красиво смотрелось.
А я же просто хотел сказать, что меня взяли на новую работу, на ту, которую давно хотел. Но меня застрелили, только крови нет и выстрелы не слышны, а боль такая же сильная, если не больше, конечно. Словно стреляли осколками стекла, чтобы задело точно
все. И я вроде как умею водить машину, но я разбился.
Хотя я видел, что ты изменился: стал оглядываться по сторонам, словно за тобой следят; заламывание пальцев от нервов и зависание на секунды на месте. Словно бы тебя давили, не давали покоя твои же мысли. Словно ты хотел сказать что-то важно, но на который вопрос «все хорошо?», ты обычно отвечал: «да».
Я хотел тебе помочь, но ты очередной раз отмахивался, мол, все в порядке, все хорошо. Может это была твоя роль, не знаю.
И мне стало интересно: какой ты настоящий? Может до этого все это – была роль, очередной грим, просто маска. Насколько ты хороший актер?
Я отчетливо помню, как я пришел домой, открыл дверь, и ты мерил чуть нервными шагами прихожую. Я так делал, когда пришел с другом на квартиру и никого кроме него не знал. Но ты был у себя дома, у нас, где мы оба знали все места, и даже в каком месте больше собирается пыли. Но, видимо, ты ошибался, говоря, что все хорошо, а я ошибался, что верил тебе на слово.
Ты прекрасно играл на гитаре на наших ночных ленивых посиделках, и нежная мелодия струн и голоса медленно заполняли комнату. Не думал, что у тебя в руках были ещё инструменты и играл ты не только на гитарных струнах. Я почти что видел вылетающие ноты под пальцами вместе с радугой цветов, которые не смешивались, а волнами лились в комнату.
Я не знал, как можно было быть еще счастливее. Но, похоже, за всё своё счастье надо платить. Не материально, конечно, по-другому.
Я помню, как мы ходили на колесо обозрения, где я спросил потом понравилось ли тебе, на что ты ответил, что смотрел на одну вещь, самую красивую – меня. Тогда я думал, что ты до боли романтичен и прекрасен. В твоих светлых глазах были видны огни ночного города, они так красиво смотрелись, и создавалось впечатление чего-то космического.
Твои слова казались правдивыми, а голос хоть и тихим, но уверенным. Словно ты говорил о самой очевидной вещи: сегодня среда, я уже проснулся, солнце светит, я тебя люблю. Ты всегда красиво признавался в любви; то покроешь вуалью, то голубями надпись сделаешь, рассыпав крупу по асфальту.
Может ты пошутил, но почему тогда я попал в черный лист? А если вселенная и в правду бесконечная, то пусть хотя бы одна ее копия будет счастливой для нас двоих.
Я уже не смогу ничего сделать в этой вселенной и в этой реальности. У меня лимит действий, лимит слов. Дедлайн наступил. Только здесь не документы горят, и орёт не начальник. Здесь слышится звонкий трест хрусталя в форме сердца, из которого тягуче вытекает кровь с мелкими кусочками стекла и души. Больно не от удара мизинцем от тумбочки, а от гребаных слов, на которое люди имеют право.
Это всего лишь
игра…
Но в игре есть выход, есть возможность поставить на паузу и есть автосохранение! Но это не игра: потому что мне больно. Потому что у меня уже нет больше слез, они всё закончились. И стою я сейчас не на карте с оружием, где надо обезвредить бомбу, а на обрыве скалы.
«Вы слышали, как разбивается сердце? Писатели-романтики любят сравнивать этот звук со звуком разбитого стекла. Может, сердце настолько хрупко, точнее, эмоции. Сердце в чувствах не разбирается, оно только перекачивает кровь. Если ты знаешь, как надавить на эмоции человека – ключ от него в твоих руках».
Парень глубоко вздыхает и смотрит на серое полотно с разводами, именуемое небом. А волны всё такие же злые, обтачивают скалы своей силой.
— Прекрасное дале-око, — начинает тихо хрипло петь, — не будь, — вытянул ногу, — ко мне жесто-око, — шаг.
Ты так и не узнаешь, что меня заставили так сказать.
Я любил твой смех; твое лицо, когда я ставлю тебя в тупик; твои сраные кольца, которые вечно холодят мои руки когда я переплетал наши пальцы.
Я не знаю, как можно любить кого-либо сильней, нежели я любил тебя.
