***
Джизас понимает, что что-то произошло, примерно на третьей секунде. Он заходит в дом, шумно сбрасывает уличную одежду, начинает что-то рассказывать и, заглядывая на кухню, цепляется взглядом за застывшие напряжённо плечи Джудаса. — Что-то случилось? — почти без вопросительных интонаций, констатация факта. — А?.. — Джудас чуть поворачивает голову, мажет взглядом по полу, не поднимая глаз. — В театре что-то случилось? Прости, я... не услышал. — Нет. — Джизас моет руки прямо на кухне, не выпуская Джудаса из поля зрения, осторожно подходит к нему, прислоняется к кухонной стойке так, чтобы видеть лицо. — У тебя. — А что могло у меня случиться в выходной? — Джудас механическим жестом помешивает что-то на сковороде, не замечая отсутствия шкворчания с неё. — Что-то, из-за чего ты жаришь грибы на выключенной плитке. — Джизас мягко отбирает лопатку, отставляет её вместе со сковородой подальше и забирает застывшую в воздухе ладонь Джудаса в свои. Ледяная почти. Джудас чуть более осмысленно смотрит перед собой, моргает и щурится, будто пытаясь улыбнуться. — Я… Отзывы читал. Хм. Джизас горячо дышит на ладонь Джудаса, пытаясь её согреть и молчит, давая ему собраться с мыслями и продолжить. Что же в сети ляпнули, что могло ввести его в такой ступор?.. — Они написали, что я горяч как ад. Джизас усилием воли не вздрагивает, но мягкость во взгляде сменяется сосредоточенной готовностью ко всему. — Что они знают об аде... Если честно, Джизас и сам не знает. Они не говорили об этом и он старательно обходит тему стороной, не даёт шуткам зайти в ненужное русло, следит за словами своими и людей вокруг. Ему хватает знания того, как Джудас вспоминал. Как просыпался в ночи, хрипя от кошмаров. Как после них чуть не до волдырей обжигался, часами пытаясь согреться под выкрученным почти до кипятка душем. Как заматывался во все свитера и шарфы, оказавшиеся рядом, и передёргивался от вида новогодних катков. Да до сих пор он иногда кутается в десяток слоёв одежды, не глядя на погоду и сезон. Джизас тянет его в комнату, усаживает на диван, накидывает одеяло на плечи. Прижимает холодные ладони к собственной груди, давая почувствовать рядом живое тепло и ровно, хоть и быстро, бьющееся сердце. Любящее. Принимающее. — Они не знают. И не должны знать. — Джизас гладит плавно костяшки пальцев. Вздыхает чуть ровнее, ощущая, как они начинают согреваться. — Я понимаю. — Джудас постепенно оживает, оттаивает, усмехаясь чуть заметно — У нас были бы крупные проблемы, если бы кто-то из фанатов оказался Антихристом. — Действительно. — Джизас беззвучно смеётся и, ощущая, как чужие ладони сползают к нему на талию, сам придвигается ближе, притягивает голову Джудаса к своему плечу, зарывается пальцами в волосы, массирует мягко затылок и плечи, чувствуя как они расслабляются. — Неловко бы вышло. — Там было так одиноко. — Джудас глухо говорит в его плечо, будто не желая быть услышанным. Джизас слепо смотрит в стену за его спиной, разрываясь внутренне от волнения и облегчения. Наконец-то. — Больно, и холодно невыносимо, но меня мучило то, что я не мог увидеть тебя еще хоть раз. Я сам принял все решения, я предал тебя, я убил тебя, и я остался один с этим знанием навечно. Там были еще двое рядом… Но я видел только своё отражение. Будто все предательства — моя вина. Я только там понял, что ты был единственным, кто верил в меня и принимал меня, а я… Убил тебя. Я не жалел, что оказался в аду. Только о том, что не смог попросить прощения. — Мне не за что было тебя прощать. Ты не передавал меня. Я ведь всё знал. — Джизас окончательно укладывается на диван и укладывает Джудаса, окутывает его коконом из одеяла и собственных рук. Чувствует крепкое объятие и тихое дыхание в шею. В словах Джудаса нет гнева, самобичевания или истерики. Только бесконечная полынная горечь и давящая гранитной глыбой на плечи вина. — Я думаю иногда… — Джизас делает паузу, то ли собираясь с мыслями, то ли давая время на шутку "ну хоть иногда". Джудас молчит. — Я думаю иногда, что Спасителем на самом деле был ты. Что? Джизас чуть улыбается, встречая ошарашенный взгляд зелёных глаз. Что ж, шоковая терапия работает. Джудас не понимает уже совсем ничего. — Ну смотри. Я не был предан… — Джудас гневно вскидывается, но Джизас настойчиво повторяет, — я всё знал, я не был предан. Разве что Отцом, но и он не держал свои планы в тайне. Я умер и воскрес, а потом вознёсся. Не слишком ли мало во искупление всех грехов человеческих? Джудас может лишь судорожно проталкивать воздух в лёгкие и пытаться не сжимать Джизаса до синяков, когда тот так спокойно рассуждает о своей смерти. — А ты был обречён на вечные муки. Заклеймён самым страшным предателем человеческим и брошен на дно Ада без права искупления, без права исповеди и срока давности. Как тебе кажется, что ближе к расплате за всех людей? Это ты был предан забвению. Джудас не хочет понимать это, но слова Джизаса, как всегда, каким-то парадоксальным образом имеют смысл. — Но… Почему тогда я здесь? Почему мы здесь и помним себя? Неужто грехи кончились? — Джудас пытается звучать язвительно, но в итоге выдаёт давно мучивший его, главный вопрос. — Я не знаю. Может, люди пересмотрели понятие греха, — Джизас гладит его по спине и сцеловывает со лба горькую морщинку от нахмуренных бровей. — может, им больше не нужен ни Бог, ни Спаситель. Может, это начало второго пришествия – кто знает. — И Он не знает? — коротко выдыхает Джудас. Об этом они тоже не говорили. Джудаса, несмотря на обрывочность вернувшейся памяти, до сих пор иногда накрывает желанием пожать богу горло за все страдания сына Его, что в прошлой жизни, что в этой, и он старается на Джизаса это не вываливать, а тот… Джизас молчит секунду и тихо признаётся: — Я не слышу Его больше. — Давно? — Джудас, потихоньку возвращающийся в чувства, наискось проводит кончиками пальцев по чужой спине. Они ничего не принесли в этот мир, кроме памяти, но и её довольно, чтобы вздрагивать от эха свиста, с каким рассекатся воздух и ёжить плечи. — Здесь – ни разу. — Джизас вздыхает и ластится под тёплую ладонь, — И я не просто не слышу, я не чувствую его. Тогда, даже если отец не отвечал мне, я ощущал его присутствие, а здесь его будто просто нет. Это странно. Это как... — Джизас перебирает в воздухе пальцами, пытаясь подобрать слова. — как гравитация, наверное: ты не ощущаешь, что тебя что-то держит на земле, пока не окажешься в невесомости. А здесь все вокруг говорят о боге, о множестве богов, но Его нет. — La Bible tuera l'Église et l'homme tuera Dieu…¹ — тихо напевает Джудас. — Возможно. Джизас ловит прямой и открытый взгляд, ощущает горячие ладони. Что бы там ни ждало мир, здесь и сейчас у них двоих — всё хорошо.***
— Слушай, у меня есть идея! — ..? — Джудас, почти уже заснувший после всех эмоциональных качелей этого дня, только смотрит вопросительно. — Я на самом деле давно уже хотел тебе предложить, но всё как-то… В общем, давай в следующем блоке ИХС ты сыграешь Христа? — Чего? — Ко всему, казалось бы, привычный Джудас давится зевком, кашляет и сипло продолжает, — А как же ты? — А что я? — на губах божественного отродья расцветает совершенно Ярова хитрющая улыбка. — Буду звать тебя своим именем. — Чудовище! — Джудас впервые за день тихо, но искренне смеётся и валится навзничь на подушку. — Признайся, ты это просто ради этой шутки затеял! — А что, тебе можно шутить со сцены про персики, а мне нет? — Джизас абсолютно доволен произведённым эффектом и радостно скалится, нависая сверху. Джудас, все ещё посмеиваясь, утирает слезу и притягивает его к себе. С Антихристом, если что, они тоже как-нибудь разберутся. Эффектно и символично, как Джизас любит.