Милая ты родная мне, как моё отражение в зеркале много лет назад. Идеалы заперты в тюрьме, рыцарство пало на их меч. Невинность погибает с пронзительным криком, Милая, спроси меня то, что я должен знать. Я приполз сюда из Эдема, только чтобы ждать тебя у дверей.
А. Желание дотянуться до нее было нестерпимым. Он видел ее здесь почти каждую неделю, почему именно сегодня так тяжело? Это он сам позволил этому ощущению нарастать, он знал это. Какая-то часть его все еще упорно боролась с мыслью о чувствах к своей давней задире, и по большей части из-за этого у него все время не хватало мужества подойти к ней. Страх быть отвергнутым был его первым предположением, но было и что-то еще. Страх перед искушением казался более правильным, когда он мысленно подбирал подходящие слова. Страх темноты, страх реальности, страх трудностей. Она была всем перечисленным одновременно, и даже больше. Она всегда была где-то на грани его сознания, притягивала его, одергивала, была тихим голосом на задворках его разума, который не одобрял, когда он целовался с Лайлой или Рут, или Джинджер, или Сарой, или кем-то еще, кого он любил и потерял по собственной воле. Она просто была рядом, и этого всегда было достаточно. Сейчас он чувствовал, как она отстраняется все больше и больше. Чем больше она отдалялась, тем сильнее он тянулся к ней. Он вспомнил их историю, все слова, в спешке сказанные в детстве. Он всегда думал, что все это просто было и прошло, но теперь он знал, что это было неправильно. Он не жалел о том, что не воспринял ее всерьез и смутился от перспективы вечной любви, когда ему было всего десять. Он знал себя, знал ее, и он понимал, что из этого могло ничего не выйти. У них были разные жизненные пути, так было всегда и оставалось до сих пор. Они оба были трудолюбивыми молодыми людьми, увлеченными и целеустремленными, оба любили других и извлекали уроки. Может ли статься так, что его страх перед ней сейчас проистекал из медленно разгорающегося жара в животе, который твердил ему, что его шанс близок, стоит только протянуть руку? Наконец он пришел к выводу, что это был страх перед завершением: быть с ней означало бы конец жизни со всеми остальными. Х. Она уже исписала несколько страниц, все поля и свободные места были заполнены заметками, исправлениями и просто какими-то каракулями. Корешки страниц, обложки — везде, где можно было что-либо записать; во всем этом содержалось особое чувство, особая эмоция, будь то слово или фраза. Она обладала богатством выразительности красоты, что выливалась в ее предложения, она напоминала мать, готовую преподнести целый мир своему ребенку. Писательство было для нее отдушиной, ее единственным источником индивидуальности, помогающим разобраться в своей жизни лучше, чем мог кто-либо другой. Если перевернуть на несколько десятков страниц назад, читателю откроется недавно разбитое сердце, виной которому стал высокий красивый юноша с беспокойными серыми глазами, которые только казались глубокими. Хотя она знала, что он не был Единственным, она потакала ему больше, чем, по ее мнению, была способна, и, как следствие, внезапный разрыв причинил ей боль. Каждая новая царапина по поверхности лишь раскапывала в глубинах то, что уже и так было там: недоверие, переродившееся в сильную внешнюю защиту, которая требовала много времени и энергии на восстановление каждый раз, когда она ослабляла ее ради мимолетной фантазии. По-хорошему, к этому времени она уже должна была стать умнее. Она снова подняла глаза, но объект ее полуночных фантазий уже покинул свое место. Она вновь взглянула на свою работу, давя в себе разочарование. В море водились и другие рыбы, и будь она проклята, если позволит этой... этой форели испортить ей настроение. Она перевернула страницу и нарисовала небольшой завиток в углу, позволяя нахмуренным бровям немного расслабиться и мысленно приказывая себе не обращать внимания на неприятный привкус горечи во рту. Виной тому был вовсе кофе, остывающий на подоконнике около ее столика. Она скрестила под ним свои длинные ноги, загорелая и одетая в джинсовые шорты, которые задрались немного выше, чем ей было комфортно. Подумывая о том, чтобы встать и добыть себе чашку свежего кофе, она ощутила движение воздуха, выдававшее присутствие другого человека, который сел за столик напротив нее. — Послушай, дружок... — начала она с раздражением, дерзкие голубые глаза метнулись к лицу ее единственного истинного конфликта, того единственного в жизни, с чем она не могла совладать, не смутившись. Он сидел напротив со слегка нервным выражением на красивом лице, казалось, тоже робея и в то же время храбрясь в ее присутствии. Она вздернула брови и умолкла на полуслове. Не зная, как продолжить, она прочистила горло и, отведя взгляд, принялась рассеянно постукивать ручкой по блокноту. — Арнольд, — неловко начала она, глядя на него сквозь ресницы. — Могу я тебе чем-то помочь, приятель? А. Арнольд почувствовал, как в его груди зарождается крохотная надежда. Эти слова он слышал и раньше, десятки раз, хоть и не слышал их уже довольно давно. Он знал, предполагалось, что они должны были быть произнесены с живостью и презрением, но то, что прозвучало, было почти искренним вопросом, смешанным с общей нерешительностью, и это придало ему смелости. — Хельга, — начал он, наконец подняв глаза и встретившись с ней взглядом (это была застенчивость? На мгновение он затаил дыхание, не веря собственной интуиции), чтобы разглядеть то, что было в ее глазах. Он мог видеть эмоциональную битву, как бы она ни старалась от него это скрыть. Ее всегда было трудно читать, когда они были детьми, она всегда была такой жесткой и неумолимой, потому он мог видеть ее только такой. Но теперь он знал больше. Она не была сделана из камня, она была женщиной. Она чувствовала боль, она чувствовала любовь, и она чувствовала страх. Все это он понимал, наконец-то понимал, и ему казалось, что обрушившийся мост выстраивается заново прямо у него на глазах. — Давно не виделись, как ты поживаешь? Х. Как она поживает? Что это был за вопрос? Ее брови на мгновение сдвинулись, и она раскрыла рот, чтобы огрызнуться, но затем закрыла его, и выражение ее лица немного смягчилось. Как ей жилось? Одиноко, заключила она. Ей было одиноко, и она не хотела признаваться, почему. Это не было из-за потери семьи или ощущения покинутости после каждого мужчины, которому она позволяла любить себя. Это было из-за Арнольда с другими женщинами; это был ее персональный вид с высокой башни, который являл взору только Арнольда и его счастье без нее. Она уже давно отказалась от своих сталкерских привычек, и можно было подумать, что в городе настолько приличных размеров, как Хиллвуд, они не будут так часто сталкиваться друг с другом, но они пересекались. Хельга думала, что это только она видит его, и совершенно не догадывалась, что это же может касаться и Арнольда. — Живу мечтой, веселюсь. Разве не видно? Вокруг меня одни котята и радуги, — ответила она, небрежно пожав плечами. Впрочем, Арнольда, казалось, не смутил этот ответ, несмотря на намерение Хельги обескуражить его. Все что угодно, лишь бы оказаться подальше от него, рассуждала она. Слишком много контакта, слишком много взаимодействия, и это он был инициатором. Она чувствовала, что ее руки затрясутся, стоит только ей выпустить из мертвой хватки свой дневник. Побелевшие костяшки пальцев были единственной связью с реальным миром, и без них она бы очутилась в неизвестности, уносимая чувствами, в реальность которых отказывалась верить после стольких лет. Продолжая следить за ним краем глаза, Хельга переключила свое внимание на окно, за которым сновали люди так, словно сейчас ее мир не погружался во тьму. Она не была готова к этому, она избегала ненужных контактов с Арнольдом именно по этой причине. Она все еще не забыла его, и видеть его значило пытать себя, пытать себя тем, что для него было обыденностью. Все это мешало ей преодолеть гигантский скалистый холм, олицетворявший ее чувства к нему. Ей хотелось любить его, но она ненавидела себя за это. Это был бесконечный замкнутый круг. А. Тот факт, что она не потянулась через стол, чтобы ударить его в челюсть за вторжение в ее личное пространство, лишь укрепил уверенность Арнольда, и он решил идти до самого конца, не обращая внимания на свой затаенный страх, и теперь полностью поддался адреналину, пульсирующему в его теле. — Что ж, это здорово, а то я немного волновался. Ну, знаешь, ты ведь не пришла на вечеринку к Стинки две недели назад... — тут он сделал паузу, ища в ее лице хоть каплю эмоций, которые помогли бы ему действовать дальше. — Я искал тебя, — заключил он чуть тише. Вдруг всем, что он мог видеть, стали ее глаза, словно они были единственной свечой в темной комнате. Она повернулась и уставилась на Арнольда, и все, что она чувствовала, пронеслось в ее глазах, точно молния. Из затуманенных темно-голубых они превратились в светло-стальные, ее розовые губы слегка приоткрылись от удивления. На мгновение ему стало грустно. Грустно, потому что она была гораздо более хрупкой, чем всегда считалось. Дело было не в том, что в ней было что-то, с чем ей нужно было помочь, или что нужно залечить — именно это он привык находить в женщинах, которые были ему небезразличны. Дело было в том, что ее жесткая наружность действительно была только защитой. Это было способом задвинуть подальше боль, смятение, отверженность и страх. Когда она была открытой и беззащитной, он знал, что она может быть невероятным созданием, способным на самые сильные эмоции из всех, что он когда-либо видел в человеке. Он наблюдал такое однажды, когда она не знала, что за ней следят. Она подобрала упавших птенцов и забралась на высокий старый дуб в парке, чтобы положить их обратно, а потом прождала там весь день, чтобы убедиться, что их мать вернулась в гнездо. Ему было больно сознавать, что Хельга может быть удивлена, когда ей говорят, что искали ее, и при этом выказывают разочарование, что ее там не было. Х. Ах, вечеринка. Ее, как и всегда, пригласили, как и всех из их старой компании, но на этот раз она не пошла. Ее появления на публике всегда были редкостью, но в последнее время она становилась все более и более нелюдимой. В ее разум закралась установка, что ей придется вести одиночное существование, с вкраплениями нескольких симпатичных лиц, с которыми она время от времени будет делить подушку, и этого будет достаточно. Но теперь прямо перед ней сидел ее маяк и протягивал полоску света через бурное море, маня ее к берегу. Страх сковал ее, но на сердце потеплело. «Он искал меня», — прошептал ее разум, а мягкий румянец залил ее щеки. Хельга подняла руку (практически оставив вмятину на обложке дневника) и заправила выбившуюся прядь льняных волос за проколотое в нескольких местах ухо. Потупив взгляд, она раздумывала над ответом и подбирала подходящие слова. — Я была занята, а тебе-то что до этого? Ей хотелось, чтобы это прозвучало угрожающе, но сила юной показушной ненависти покинула ее много лет назад. Она была задумчивой и замкнутой, а не ворчливой и агрессивной. Это достаточно легко было изобразить, но не в присутствии Арнольда. Больше нет.Детка, в тебе есть что-то печальное, Что-то волшебное. Разве ты не согласна?
А. Арнольд решил, что он делает успехи, потому продолжил. — Жаль, что тебя там не было. Было весело, но ни с кем там мне не хотелось поговорить так сильно, как с тобой. Вот он и сказал это. Фраза повисла в воздухе между ними, и он увидел, как ее глаза расширились, а дыхание перехватило. Было ли слишком — даже надеяться на то, что она все еще испытывает к нему чувства, после стольких лет? Он видел ее с мужчинами ранее, но ни один из них не задерживался рядом с ней надолго. Ему было интересно, была ли инициатором разрывов Хельга, или это ее бросали. Когда он видел ее с другими, это всегда пробуждало в нем что-то такое, что роднило их. Он чувствовал себя бесстрашным и сильным, он чувствовал, что вполне мог подойти к парочке (неважно с кем была Хельга, гуляя прямо по его парковому беговому маршруту), разбить ее и забрать Хельгу себе. Он и сам был в состоянии ее защитить — с возрастом он стал высоким и крепким. Дед всегда говорил, что он похож на отца, и Арнольду хотелось в это верить. Х. Повисла мертвая тишина. Их глаза встретились, и его губы сложились в расслабленную полуулыбку. Ее опытный писательский ум подметил многое. Она всмотрелась в эту улыбку, и что-то щелкнуло, что-то, что никогда раньше не совпадало. Шестеренки в ее голове вращались. Сердце колотилось в груди так громко, что она боялась, как бы он не услышал. Все ее нутро замерло при виде этой улыбки. — Я… — начала Хельга, впервые не зная, что ответить. Она немного поиграла со страницей своего дневника, нервно прикусив нижнюю губу, а ее щеки вспыхнули еще ярче. — Почему... ты хотел поговорить со мной? — наконец произнесла она, нахмурив брови в притворном гневе и в замешательстве, изо всех сил стараясь вернуть себе самообладание. Она чувствовала оцепенение, как будто холодный душ омывал ее с ног до головы, и ей некуда было деться. Словно дождь, под которым они очутились в детстве, словно наводнение, которым чуть не унесло ее — в этом разговоре было так много всего, что напряжение в ее теле и твердость осанки становились болезненными, и она не могла больше этого выносить, она просто была готова вот-вот взорваться... А. Он предвидел это, быть может, даже раньше ее самой. Она встала и, торопливо схватив книгу и сумку, выскочила за дверь, буквально вылетев из кафе. Он тут же поднялся, выскочил на улицу и погнался за ней, быстро шагающей по тротуару. Его длинные ноги быстро сократили расстояние, и вскоре он оказался перед ней, шагая задом наперед и вытянув руки в просительном жесте. Она опустила голову, разглядывая тротуар, так что он не мог видеть ее лица. Прохладный полуденный ветерок раннего лета пронесся над ними и взъерошил их светлые локоны: ее — собранные в свободные хвостики на уровне плеч, его — все-еще-достаточно-длинные и непослушные. – Хельга, пожалуйста ... — начал Арнольд, положив руки ей на плечи, чтобы она не сбила его с ног. Она вздрогнула от прикосновения и немного отскочила назад, глядя на него влажными глазами и прижимая к груди сумку, словно спасательный круг. Она выглядела так, будто он только что ударил ее, но он решил обдумать это потом. Лавина начала сход, и он будет следовать за ней до конца, и неважно, что ему неизбежно придется уговаривать ее сказать ему то, что, возможно, приведет его в ярость. — Пожалуйста, — начал он снова, положив руки на ее трясущиеся плечи как можно спокойнее, одной рукой дотянулся до ее щеки и смахнул большим пальцем слезу там, где она осмелилась просочиться из ее бушующих глаз. — Ты нужна мне в моей жизни, Хельга, и мне пришлось жить без тебя, чтобы понять это. Люди сновали вокруг пары, не разрушая их уединения. Арнольд знал, что Хельга не хотела, чтобы ее считали слабой и уязвимой, он понял это, когда ее взгляд стал строже, а губы сжались, словно перекрывая реку эмоций, что грозилась поглотить ее с головой. Он отпустил ее плечи, взял ее руку в свои большие ладони и легонько сжал ее, давая ей пространство, но не разрывая их контакта. — Хельга, позволь и мне быть частью твоей жизни. Х. Он поцеловал ее. Она не знала, когда это произошло, когда он сделал движение навстречу, как долго она молчала после его признания и что именно он прочел на ее лице. Она злилась, что он вытянул из нее эту реакцию; она не считала себя каким-то ребенком, с которым нужно возиться и нянчиться. Но когда она ощутила его губы на своих, то почувствовала, как что-то запылало в животе. Она ахнула, когда он углубил поцелуй, чувствуя, как подкашиваются колени. Все, чего она желала, но к чему отказывалась продолжать стремиться, теперь целовало ее, тепло, ласково и приветливо, и это все ощущалось как безопасная гавань и спокойный океан. Она почувствовала, как ее ресницы затрепетали; и, пока они стояли немного в стороне от края тротуара, прохожие даже не могли обвинить их в публичном выражении чувств — это было настолько невинно, по-настоящему, и слишком искренне, чтобы с этим возникли какие-то проблемы. Она все еще чувствовала на себе его теплые руки, когда они отстранились друг от друга. Она слегка согнула пальцы внутри его ладоней, медленно открыла глаза, обнаруживая, что он по-прежнему близко от ее дрожащего тела, словно готовый подхватить ее, если вдруг она начнет падать. Она слегка прокашлялась и попыталась избавиться от расцветавшей на ее лице влюбленной улыбочки, уставившись на обувь Арнольда. Он же терпеливо ожидал ее ответа. — Со мной непросто, Арнольд. А. От звука произнесенного ею имени по спине Арнольда пробежали мурашки, и хотя страхи, которые он испытывал в кафе, все еще маячили перед ним, он чувствовал, что больше не боится того, что они олицетворяли. Он взглянул на молодую женщину перед собой, и его взгляд смягчился, он знал, что она права. — Я понимаю, — только и сказал он таким же шепотом, как и она. И это был правильный ответ. Хельга подняла взгляд (потому что взросление и генетика наградили их обоих высоким ростом, но он был на несколько дюймов выше), и хотя он мог сказать, что в ее глазах еще оставалось сомнение, но в них была и надежда, и восторг — выраженные сильнее, чем он видел за последние несколько лет, наблюдая за ней издалека. Его уважение к женщине, стоявшей перед ним, было непоколебимо; он знал, что впереди их ждет трудная дорога, также он знал, что она сильнее всех тех людей, которых ему довелось знать. Если кто-то и мог провести их через это, то только она. И он будет рядом, чтобы помочь ей на каждом шагу этого пути. Арнольд снова подался вперед, на этот раз наклонив голову и положив руку ей на шею. Его большой палец нежно касался ее пульсирующего горла, когда он поцеловал ее снова, вложив в этот поцелуй всю свою душу. Она наклонила голову и прижалась к нему. Единственным, что их разделяло, была ее сумка, которую она все еще держала возле груди. Он почувствовал, как Хельга оттолкнулась от него, и, чуть-чуть приоткрыв глаза, увидел, что она крепко зажмурилась, а из ее глаз хлынули слезы. Ее тонкие пальцы отпустили сумку и вцепились в его рубашку, но сумка оставалась на месте, удерживаемая близостью их тел. В его руках она чувствовала себя словно в раю.Детка, в этом есть что-то несчастное И одновременно что-то драгоценное.
Х. Она стремительно неслась к берегу, скалы поглотят ее целиком, и тьма просочится внутрь, она никогда больше не увидит свой открытый океан и не почувствует соленых брызг ветра, приветствующего ее дома. Но это... было не так, как она ожидала. Она нашла убежище в его руках, одна из которых поглаживала ее затылок, а другая прижималась к пояснице, и это было что-то совершенно иное, совсем не похожее на то, что являлось ей в кошмарах. Это был безопасный проход в гавань, где вода была чистой и блестящей, и никаких камней на ее пути не было. Он был приветливой ясностью, которая защищала ее, но она не чувствовала себя брошенной или испуганной, как это бывало с другими мужчинами. Она знала, что путь к ее прежней жизни, которой она, наконец, научилась наслаждаться без Арнольда, все еще отчетливо виднелся на горизонте. Она могла вернуться к ней в любое время. Когда они отстранились, Хельга не смогла сдержать широкой улыбки, расплывшейся на ее лице. ХА — По крайней мере, ты знаешь, во что ввязываешься, приятель. Она хмыкнула, легонько толкнув его в плечо. Она увидела, что Арнольд посветлел и буквально просиял от ее согласия. — Хочешь пойти посмотреть фильм? — с энтузиазмом спросил он, протягивая ей руку. Она с секунду смотрела на нее, после чего приняла и кивнула, смахивая последние слезинки, успевшие скатиться по ее щекам. — Конечно, только ничего сентиментального, с меня на сегодня хватит, — сказала она и игриво закатила глаза. Арнольд лишь улыбнулся, издал одобрительный звук и повел ее вниз по улице к пансиону, который теперь находился в его управлении и собственности. Они оставили кафе позади, и им казалось, что по крайней мере часть их страхов тоже осталась там.