Зимнее море, воображение и слёзы

      То, что Итадори Юджи никогда не узнает: была ли влюблена в него Накамура Юи из второго «а» начальной школы, каково это — быть студентом Тодай и насколько простой и правильной могла быть его жизнь, если бы не одна условность.       Конечно, он мог с лёгкостью всё это представить. С воображением у Итадори всегда был полный порядок, только… Почему-то не хотелось.       Возможно из-за той самой условности. Воображаемая жизнь, конечно, хорошо, но между ночью, когда он поглотил первый палец Сукуны и днём, когда наступит очередь двадцатого, тоже — целая жизнь, которую необходимо прожить. Не истратить, а это намного сложнее. На самом деле мало у кого в этом мире хватит духу признать, что он просто бесцельно проводит дни, сокращая дистанцию между собой и могилой. Ещё меньше тех, кому хватит духу попытаться жить так, чтобы перед смертью не подумать: «И это всё?». Об этом странно и неприятно размышлять, но такие мысли непокорно снова и снова всплывают в голове, а где-то в одном из многочисленных завитков души фоном нервно клокочет растущее изо дня в день беспокойство.       Намного быстрее — когда Фушигуро полушепотом почти в ухо:        — Опять в облаках витаешь? Мы приехали.       В горле тут же собирается ком из нервов и на какое-то мгновение становится тяжело контролировать мышцы лица. Итадори пытается изобразить улыбку — и на секунду чувствует себя тюбиком зубной пасты, из которой пытаются выдавить последнее. От такого сравнения становится смешно и растянуть губы в улыбке становится проще.       — Задумался о великом, — отвечает Итадори и тянется к чужим рукам.       У Фушигуро всегда холодные пальцы, а ещё он всегда крепко сжимает в ответ ладонь.       Пока они вдвоём выходят из автобуса, Сукуна в очередной раз недовольно вещает о том, что не подписывался на просмотр низкобюджетного романтического фильма, не забыв повторить: «Как хорошо, что мы сошлись на одном варианте, остальных бы — убил».       Вот, где настоящее проклятие — никак его не заткнуть.       Фушигуро на Сукуну никогда не обращал внимания, даже когда тот давал едкие комментарии во время коротких поцелуев. Вот и сейчас: жар в груди и на губах, а Сукуна подмечает:       — У пацана пульс-то сразу взлетел.       Фушигуро, не отпуская чужой ладони и не отводя от Итадори взгляда:       — Я и так это знаю. Идём, пока Кугисаки не пригвоздила меня, затылком чувствую её взгляд.       Итадори смеётся — впервые за несколько дней без болезненного эха в груди — и оглядывается вокруг.       — Иди, я догоню. — Отвечает и машет телефоном.       Вид зимнего моря вызывает в душе Итадори странные чувства. Может потому что само слово «море» ему напоминает о лете. О жаре, сёрфинге, горячем песке и девушках в бикини. А тут ни жары, ни бикини, вместо этого — резкие порывы холодного ветра и солнце, сжигающее горизонт.       Однако, стоит взглянуть на волны, загребающие друг за другом, и на сердце становится необъяснимо спокойно.       Теперь Итадори знает: даже короткую жизнь можно попытаться прожить достойно, найти в ней цель и смысл, следовать идеалу и тогда смерть не покажется пугающей. Он знает: вон там стоят те, кому он нужен, кто обязательно его защитит и заступится. Потому что он — такой же как они.       Итадори включает камеру, чтобы сделать пару снимков и записать ещё несколько видео. Ловит в объектив Фушигуро в вечернем солнце и знает: Фушигуро Мегуми не должен был в него влюбиться. На самом деле, его — Итадори — вообще никто не должен был любить в таком смысле.       Но всё пошло не по плану.       Через экран телефона на первый взгляд всё точно такое же, только видео всё равно потом покажется плоским и тусклым. Ни одна камера не сможет уместить всё, что сейчас его окружает.       Но может быть потом, когда он будет лежать в тёмной комнате и пересматривать фотографии и видео, то сможет перенестись в это прекрасное время. Сможет вспомнить запах моря, какие-то шутки, бессмысленные разговоры и холодный ветер, колющий кожу рук и лица.       И этого — более, чем достаточно.       Даже если воспоминания со временем исказятся, а некоторые и вовсе сотрутся, одно из них точно останется вечным, нетронутым, выгравированным с внутренней стороны черепной коробки, тайной печатью на сердце: то, как Фушигуро что-то говорит Кугисаки, оборачивается, показывая в сторону Итадори пальцем, а затем улыбается.       У него всегда была такая улыбка?       Они зовут его к себе: Кугисаки недовольно приподнимает бровь, но через мгновение смягчается и машет рукой. Панда и Маки-сан о чём-то спорят, но с такого расстояния не расслышать.  — На вас противно смотреть. Заявляет Кугисаки, притягивая к себе Маки, будто заручаясь молчаливой поддержкой, когда Итадори подбегает, радостно напрыгнув на Фушигуро с боевым кличем.  — Тогда отвернись, — отвечает Итадори, передразнивая недовольное выражение её лица и взяв Фушигуро под руку. — Ты, знаешь ли, недалеко ушла от меня… Когда отлипнешь от Маки-сан, тогда и делай такие замечания!        В свою очередь Маки взглядывает поверх очков сначала на них двоих, потом на Кугисаки. Фушигуро легонько пихает Итадори локтем, смотрит искоса и с упрёком. Вместо ответа тот лишь улыбается и подпихивает Фушигуро плечом, мол, да ладно, не стесняйся ты.       Расслабься.       Всё в порядке.       Море шипит волнами, плюётся солёными ледяными брызгами и волей-неволей задумаешься — какому идиоту вообще взбрело в голову, что нужно ехать на море именно сейчас? Но, спохватившись, Итадори себя поправляет: наверное, это идея кого-то из семпаев, а значит обсуждению не подлежит. К тому же, здесь не так уж плохо.       Но всё равно — для беззаботного пикника чересчур холодно.       Правда это совсем не мешает Кугисаки торопливо снять обувь и, отбросив её подальше, играть в салочки с волнами. Вдобавок к этому звать всех присоединиться. От одной мысли, что придется встать босыми ногами на холодный песок, Итадори вздрагивает и косится на Фушигуро. Но тот, судя по всему, не торопится морозить свои пятки.       — Может хоть ракушки пособираем? — предлагает Итадори, делая несколько шагов вперед.       — Они тебе нужны?       — Не то чтобы.       Итадори вздыхает, пинает перед собой влажный песок, пряча окоченевшие пальцы в карманы джинс.       Фушигуро — как приклеенный — молча за этим наблюдает.       Чувствовать этот взгляд, полный нежности и боли, и не считать себя обречённым очень трудно.       — Я иногда думаю, вдруг я всё выдумал. — Вдруг произносит Фушигуро в спину.       — Вдруг я умер?       — Именно. Вдруг тебя нет, а я просто сумасшедший. Стою тут, как дурак, сам с собой разговариваю.       — Не исключено.       Итадори смеётся, хотя никому из них сейчас не смешно. Быть чьей-то фатой-морганой странная учесть. Итадори совсем такого не хочется.       — Шучу, — небрежно бросает он сквозь боль в рёбрах и сведённые от напряжения скулы, — можем проверить.       Итадори касается языком трещинки на нижней губе — та неприятно щиплет. Заглушает собственный внутренний голос — рядом недовольно звучит ещё один: чужой, грубый, но уже почти привычный. Подходит вплотную к Фушигуро и прислоняется своим лбом к его. Закрывает глаза.       Значит, не мираж. Действительно живой.       Но это пока что.       Сукуна не упускает возможности напомнить, что он все ещё запросто может махнуться с Итадори местами. Кажется, даже немного обижается, когда его фразу пропускают мимо ушей. Итадори лишь произносит слова, которые наполовину стираются шумом прибоя:       — Видишь, я рядом.       И сердце в груди — оно моё. Может в каком-то смысле другое, новое, но все ещё моё. А значит, я настоящий. Живой.       Нет необходимости повторять Фушигуро одно и то же дважды; они это уже проходили, когда встал вопрос о том, что надо рассказать остальным, что они, кажется, теперь не просто «соседи» и «первокурсники».       Итадори успевает отстраниться прежде, чем Сукуна снова появляется на его собственном лице, чтобы испортить момент.       — Ну куда же ты, — говорит с издёвкой, — я тоже хочу поближе посмотреть на Фушигуро-куна.       Приходится влепить самому себе пощёчину. Это, правда, ничерта не помогает, но в целях психологического расслабления — сойдёт.       — Хватит завидовать.       Если говорить начистоту, Итадори не просто каждый раз пытался отмахнуться от колкостей Двуликого, он искренне надеялся, что тем самым сможет выяснить, почему же Фушигуро так заинтересовал Сукуну. Однако, пока что ни на шаг к этому не приблизился. И это выворачивало почти наизнанку его любопытство и беспокойство.       Но когда-нибудь он докопается до истины.       Даже если для этого придется ещё несколько раз пожертвовать собственной головой.        — Эй.       Если чужим голосом можно утихомирить беспокойный разум, то для Итадори это точно голос Фушигуро.       — Пойдем сфоткаемся с ребятами на память!       Итадори снова оборачивается, протягивает ладонь и улыбается. Потому что знает: его голос действует точно так же на Фушигуро. На вот этого Фушигуро, который снова насупился, как ребёнок, и нервно сцепил пальцы. На вот этого Фушигуро, который что-то там придумал в своей голове и начинает попусту беспокоится. На вот этого Фушигуро, которого из всех возможных вариантов угораздило влюбиться в смертника с отсрочкой.       Всё, о чём получается думать: «Прости».       За что на этот раз, Итадори и сам уже не знает; постоянные извинения это уже почти их обоюдная с Фушигуро привычка.       Прежде, чем Фушигуро хватается за протянутую ладонь, в голове успевает сверкнуть мысль о том, что вместо «прости» было бы правильней подумать «люблю». А ещё лучше — сказать вслух.       Вечно всё идёт не так, как хочется.       Но с воображением у Итадори всегда было прекрасно, поэтому пока они медленно шагают по песку, поёжившись от промозглого ветра, он пытается воссоздать другой расклад событий.       Если верить научно-популярным программам по телеку, мы живём в мультивселенной. То есть: в одной из них он состоит в клубе атлетики, не знает про существование проклятий и оккультного колледжа, в другой — умирает, поглотив палец Сукуны, в третьей — вместо «прости» говорит «люблю», а Фушигуро целует его чуть смелее и между ними нет никаких, в буквальном смысле, третьих лиц.       Прекрасная, казалось бы, жизнь. Но чужая.       Итадори знает, что его вот эта: со сбитыми костяшками пальцев, белыми полосками шрамов, свинцовыми сожалениями, с привкусом железа — то есть крови — во рту.       Но когда Фушигуро засовывает их руки к себе в карман куртки и аккуратно гладит подушечкой большого пальца кожу, то Итадори думает, что не так уж и нужно ему что-то выдумывать. Эту реальность он бы не променял ни на одну другую.       В итоге Итадори всё же поддаётся энтузиазму Кугисаки. Следуя её примеру стаскивает кеды, оставив их валяться на влажном песке, а сам — бросается к воде, притормозив только из-за недовольного выкрика в спину:       — Если заболеешь, убью!       Но какая ж тогда это беззаботная юность, если нельзя пробежаться по ледяным волнам в феврале, не беспокоясь о большой вероятности слечь с температурой на следующий день.       Они возвращаются только когда зубы начинает сводить от холода.       Фушигуро протягивает Итадори обувь и стаскивает с себя шарф. Смотрит исподлобья пока завязывает его на шее Итадори так, что у того закрадывается сомнение, не хочет ли бойфренд его придушить.       Теперь Итадори знает: чтобы утонуть, вовсе необязательно заходить в воду. Достаточно и взгляда в чужие глаза. Чтобы наблюдать бурю, необязательно пасмурное небо над головой и молнии, клюющие наугад землю, достаточно — прислушаться к собственной душе.       Знает и не может простить себе неловкость своего сердца. Не может простить себе, что всё его существо отзывается на голос Фушигуро, что его взгляд он ощущает кожей, а прикосновения заставляют вздрагивать будто от разряда статики — и ничего не собирается с этим делать.       Это всё равно не навсегда.       Это всё — на короткий отрезок времени. Жизнь решила отдать Итадори самый маленький кусок праздничного пирога. Жизнь решила повысить расценки времени для Итадори раз в пятнадцать, а может и в двадцать.       У него и осталось-то его примерно столько же, сколько у раковых больных, которые слишком поздно поняли: это не затянувшаяся простуда и не мигрень из-за перепадов атмосферного давления. То есть, совсем немного. Всего остального ещё меньше: счастья — со спичечный коробок, любви — с божью коровку.       Надо умудриться найти плюсы в таком положении, но у Итадори получилось, пусть и не сразу.       Когда у тебя не так уж и много времени, хочется быть откровенным, честным, хочется срочно всё успеть.       Правда, он не мог и подумать, что кое в чём Мегуми Фушигуро его опередит.       Признается первым.       Признается так, словно никогда в своей жизни прежде и не думал, что кого-то можно позвать на свидание. (Чуть позже случится откровение и окажется, что и правда — не думал.)       А против Фушигуро, как известно, сопротивление бесполезно.       На самом деле, Итадори тогда показалось, что землю у него из-под ног выдернули рывком, как в фокусе со скатертью и бокалом.       Он пошатнулся, но устоял.       Задал тогда очень простой вопрос. Почему-то ярко запомнилось то, что его голос немного заглушала гудящая над головой лампа, о которую упрямо продолжал биться мотылёк.       — Тебе это вообще… зачем?       Фушигуро расцепил пальцы и задумчиво замолчал, закусив губу. Прежде, чем Итадори успел бы сбежать или обернуть всю ситуацию в шутку, произнёс:       — Иногда нужно побыть эгоистом.       И от своих слов не отказался, как и от идеи быть с Итадори рядом.       Побег от собственного сердца обернулся полнейшим провалом.       Почему все эти детали всплыли сейчас, пока они делают селфи на фоне закатного моря, неясно.       И ещё кое-что: у зимнего моря запах тоски.       — Эй, Итадори…       Спустя пару секунд:       — Юджи.       Статическое электричество, мурашки на плечах, иголки под кожей…       — Да иду я, — раздражённо отзывается Итадори, делая ещё несколько фото моря. Просто на память. — Без меня всё равно не уедете.       Прежде, чем зайти в автобус, проводит по его гладкому боку, собирая дорожную пыль на кончиках пальцев. Смотрит на алеющий горизонт, затем себе под ноги. Пинает щебень. Касается трещинки на нижней губе языком.       Маленькие ритуалы на проверку его существования.       — Можешь поспать, — говорит Фушигуро, когда они рассаживаются по своим местам, глядя перед собой и пытаясь казаться отстранённым. — В смысле, на моем плече, так удобней.       — О! — Тут же оживляется Итадори, — Ты делаешь настоящие успехи в том, чтобы вести себя как мой… парень.       — Заткнись и спи.       — Спасибо, — выдыхает Итадори, устраиваясь на чужом плече. — За заботу.       Пусть дорога до общежития и занимает несколько часов, но всё равно кажется слишком короткой. Итадори бы с удовольствием поехал куда-нибудь на другой конец страны, лишь бы продолжать лежать на чужом плече, крепко зажмурившись, чтобы мелькающий свет фонарей отпечатывался под веками цветными пятнами, и чувствовать тёплое прикосновение к своей руке.       Когда автобус останавливается, от досады Итадори прикусывает язык, а Фушигуро легонько щекочет его ладонь в попытке разбудить.       Этот жест почему-то отзывается неприятным ощущением в грудной клетке.       Поездка отняла достаточно сил, чтобы у всех не было никакого желания устраивать ночные посиделки и вообще разговаривать, но Итадори бы предпочел что угодно, лишь бы не возвращаться в свою комнату. Та, как и всегда, встречает его неприятной тишиной. Пустотой. Одиночеством. А ощущение в грудной клетке, расщепляясь, разносится по всему телу и сколько ни заглядывай себе в душу и не ищи там ответа — не получается объяснить, что это такое.       Итадори осознает что делает только когда несколько раз стучит костяшками пальцев в дверь комнаты Фушигуро. Надежда незаметно свалить испаряется, когда щелкает замок.       — Итадори?       Глаза у Фушигуро расширяются от удивления и это даже мило, но больше непривычно. Итадори не придумывает ничего лучше, чем спросить:       — Можно я сегодня с тобой посплю?       Слова даются сложно, мерзко липнут к гортани. Вся тревожность собирается в одну точку и тянет в области солнечного сплетения так сильно, что хочется согнуться пополам.       Выражение лица Фушигуро снова становится привычно спокойным и он едва заметно кивает, пропуская к себе в комнату. Аккуратно закрывает дверь, хотя знает, что бесполезно вести себя тихо: утром будут ждать неприятные разговоры и двусмысленные взгляды.       Итадори плюхается на кровать — совершенно такую же, как и в его комнате — и шумно вздыхает.       — Тебе что-нибудь нужно? Воды там или…       Итадори отрицательно вертит головой.       — Что-то случилось?       Снова в ответ молчаливое «нет».       Щёлкает переключатель и комната тонет в полумраке. Фушигуро очевидно не торопится сделать хотя бы шаг. Стоит возле двери, как вкопанный, всматривается в темноту. Наверное ждёт, когда среди неё появятся очертания предметов, чтобы ненароком не напороться на угол. Удариться мизинцем о тумбочку — то ещё проклятие.       — Я просто… — Итадори жмурится, плотно сжимает губы.       Просто… Что?       Просто не хочется снова оказаться наедине с собой?       Не хочется безжизненно смотреть в потолок и считать на нём трещинки?       Не хочется находить убежище под хлопковой тканью, укрывшись с головой?       Сегодня, знаешь, меня как-то особенно сильно накрыло.       Что ни скажи звучит как какая-то чушь.       За спиной разносится сначала шорох осторожных шагов и размеренное дыхание, затем шелест простыни. Кровать тихо скрипит под весом чужого тела. Итадори приходится отодвинуться, чтобы Фушигуро не лежал на самом краю. Чужая ладонь несмело скользнув, приобнимает, чужие губы прижимаются к затылку.       Видимо, для Фушигуро ответ «просто» более, чем достаточно.       Просто мне больше нравится как пахнет твоя комната.       Просто хотел побыть с тобой.       Просто так.       — Эй, Фушигуро, можно я тебя перед сном поцелую?       — Вы с Годжо опять смотрели мелодрамы? Что за вопросы?       — Нет, — обиженно возражает Итадори, — это моё собственное желание.       — Тогда конечно.       Двоим на кровати слишком мало места и приходится проявить чудеса гибкости, чтобы перевернуться на другой бок и никого не покалечить. Оказавшись нос к носу, Итадори застывает. В сумраке глаза Фушигуро кажутся почти чёрными, такими глубокими, будто сейчас затянет в эти воронки зрачков. Будто две тёмные бездны смотрят куда-то глубже, туда, где спрятано лишнее от посторонних.       — Что? — Шепчет Фушигуро, снова обнимая Итадори одной рукой.       Итадори сдавленно усмехается и тянется к чужим губам практически наугад. На ощупь, как слепой. Скользит ладонью от плеча к шее, крепко цепляя пальцами волосы на затылке.       Жмурится, когда Фушигуро подается вперёд, замирает, когда их губы соприкасаются. Пытается как можно чётче запомнить этот момент и всё, что его окружает. У Фушигуро на губах привкус конфет с эвкалиптом, от кожи ещё ярко пахнет гелем для душа. Трещинку на нижней губе немного жжёт. От приоткрытого окна тянет прохладой.       Мрачным мыслям сейчас не время и не место, но душа всё равно распахивает для них дверь настежь. Приглашает, как закадычных приятелей.       Итадори отпускает волосы и упирается рукой в грудь, целует сосредоточенно и осторожно.       Про себя повторяет: конфеты с эвкалиптом, апельсиновый гель для душа, чужое сердце под ладонью…       Будь они героями романтического фильма или книги, то наверное, сердца бились бы в унисон. Их сердца — стучат наперекор друг другу в бешеном темпе, хотя они просто целуются, ничего более. Ничего такого, из-за чего стоило бы нервничать.       Фушигуро тянет руку к чужому лицу, размазывает влажную холодную каплю по щеке Итадори.       Слёзы?       Они здесь и сейчас ни к месту, но Итадори открывает глаза и ещё одна слеза, прокатившись по виску, срывается и разбивается о подушку. Он отстраняется и утирает лицо тыльной стороной ладони, смеясь.       — Неожиданный эффект…       — Юджи, — Фушигуро перехватывает чужое запястье, заставляя взглянуть на себя, — Можно я тебя обниму?       Итадори хочет — пытается — возразить, но стоит открыть рот и вместо слов вырывается лишь нервный рваный выдох. Фушигуро тут же сгребает его в объятия, отчего Итадори чувствует себя как в тисках. Но сейчас это даже не плохо. Возможно сейчас ему нужно, чтобы кто-то держал его так крепко, чтобы сам он мог себя отпустить.       Пальцы стискивают футболку Фушигуро и Итадори утыкается лицом ему в грудь, пытаясь найти утешение в чужом запахе и чужих объятиях.       Ещё несколько минут тишину нарушают только редкие всхлипы, хотя самому Итадори кажется, что ещё немного и он захлёбнется в слезах. На него будто в одно мгновение обрушилась несправедливость всего мира и вспомнились все обиды, раздирая уставшее сердце на куски.       Футболка Фушигуро промокла от слёз, но он ни на мгновение не ослабил объятия и лишь аккуратно поглаживал Итадори по спине из-за чего тому только сильнее хотелось рыдать.       Шмыгнув носом, он обнимает Фушигуро в ответ и из лёгких, наконец, вырывается судорожный вздох облегчения. Только тогда Фушигуро позволяет себе немного расслабиться. Убирает ладонью волосы со лба Итадори и прижимается к нему губами.       — Я рядом. — Звучит в тишине комнаты, хотя Итадори до конца не уверен, что это действительно было произнесено вслух.       Перед тем как заснуть, он в очередной раз вспоминает о мультивселенных и думает, что кроме вот этой, где он лежит в объятьях Фушигуро, никакая другая реальность ему не нужна.