***
Знал бы раввин, чем мы занимаемся с Аронским в субботу, определенно перестал считать нас детьми божьими. Я питаю надежду сказать эту фразу сексуальным голосом в совершенно другом контексте, но для достижения такой интимно-далекой планки нужно сначала пройти через контекст с ебаными розами. Солнечный луч тёплой полоской валяется на досках седьмого этажа, будто разделяя коридор на две симметричные части. Уронившая его дверь принадлежит семьсот второй аудитории, в которую я полоумной кошкой залетаю, на ходу начиная снимать футболку. Было бы очень неловко, окажись здесь кто-то ещё, но безответственное опоздание бережет мою голую душу от лишних глаз. — Куда-куда ты идёшь? — охуевающее слышится в трубке, когда я, споткнувшись о чей-то грязный рюкзак, покидаю аудиторию. — На субботник, — и не иду, а бегу. Угораздило же его проспать. — Вайсман… тебе заняться нечем? — Пути любви неисповедимы, — но я зачем-то продолжаю их исповедовать. — Сомневаюсь, конечно, что Аронский без моей помощи не справится. Зато закончит на минут пять-десять раньше. — Ставлю сотку на то, что ты это действо ещё затянешь. — Не утрируй. Что там вообще сложного? Просто роешь яму и закидываешь туда цветочки. — Сажать розы это тебе не закладки прятать. С ними много ебли: пережмешь где-то пальцами и все. Считай, сделала из прекрасной инвалида. Вырастет уродом. Если вообще выживет. — Ты точно о розах говоришь? — Я тебя предупредила, — игриво заканчивает Катька. — Мне пора. Удачи. — Ага, спасибо. Лифт медленно прибывает на этаж аккурат под конец разговора. Закрывает двери он тоже с какой-то изощренной медлительностью, и хоть импульсивное зажатие кнопок на панели ему вряд ли ясно, я всё равно предпринимаю несколько попыток. Надо сделать что-то с волосами. Я ещё не начала работать, а они уже липнут к щекам. Если сплести волосы в хвост я успеваю за недолгую минуту путешествия по этажам, то о развязанных шнурках удается вспомнить издевательски в тот момент, когда лифт благодушно выпускает меня на первый этаж. Я нехотя падаю к своим ботинкам, едва выйдя из металлической коробки, настолько резко, что «падаю» чуть ли не теряет свою описательно-утрированную форму. Со стороны, наверное, выглядит, будто какая-то умалишенная преклоняет колено перед железными дверями, имеющими благосклонность работать в субботу, но, к счастью, на выходных встретить даже одного человека в главном холле — та ещё удача. — Аккуратно расправляйте корни, постарайтесь их не сломать, — умиротворенно рассказывал Аронский, показательно сажая очередную в яму. Несмотря на то, что пришла я, очевидно, под самый конец инструктажа, в рассказе альфа-садовода это был далеко не последний этап. — Для мульчирования используем хвою, с ней тоже осторожно: не кладите впритык к стеблям, а вот так, на небольшой дистанции. Слишком далеко тоже не нужно, она здесь не для украшения. Итак, пора мысленно оговорить несколько негласных истин. Первое — я здесь по велению своей альтруистической натуры. Поныть Аронскому на тему этого садового движа уже не выйдет. Второе — не уйду отсюда, пока все розы не окажутся под землей. Даже если они сведут меня в могилу раньше, чем я их, найденный сторожем труп продолжит упёрто валяться на просторах университетского цветника до поминального заката. Третье — моя кривая рука не сломает ни одного растения сегодня. А вот за завтрашний день я нихуя не обещаю, всё-таки возмездие — понятие несистемное. Теперь, когда святая троица правил была установлена, можно приступать к работе. Права была Катька: чем меньше растение, тем больше с ним ебли. Как оказалось, рытье ям карманными лопатами дают только тем, кто сажает цветы. А я цветочным ювелиром тут не нанималась, так что невольно попала в ряды работяг, возящихся с кустами. Для веточных уже выдавали лопаты побольше: ими заведовал специально обученный дрыщ, претенциозно поглядывающий на всех неунывающих ароновских трутней. К нему я и решила подойти, но хилая ветка в очках, только взглянув на меня, категорично сцедила: — Нет. — Лопату… дай. — Инструменты только парням. Иди сажай цветы. — Дай лопату, если не хочешь, чтобы я переломала их к хуям, — вкрадчиво обрисовала ситуацию. Он пробормотал что-то невнятное, закатил глаза и отступил в сторону, предоставляя целый арсенал из лопат. Ну прямо интерактивная игра, только NPC ими бить нельзя. Я поправила перчатки и взяла самую легкую. Теперь ясно, к чему была та шутка про работу вдвоем. Если справиться с одной розой можно единолично, то кусты требовали больше рук и внимания. В нашей части сада все действительно работали в парах: один «доброволец» рыл яму, а второй исполнял остальные пятнадцать пунктов из туториала. Да-да, нужно быть ужасно тупым, чтобы проебаться в таком элементарном занятии, как укладывание куста в яму. Но в своё прозрачное оправдание скажу, что человеком практики меня называют не просто так. И, как эксперт в данной области, могу авторитетно заявить: не существует ни одного работяги-эмпириста, который охуенно выполнил свою работу, полагаясь только на теорию. А убить первый куст, чтобы высадить остальные, как-то противоречит правилу «не навреди». Благо, разобравшихся в теории здесь хватает. Их можно узнать по минимальному нахождению в радиусе всезнающего господина Сыча. И недовольной тарелке вместо лица. — Зачем так глубоко? — возмущалась предоставленная Аронским тня, размером с мою лопату. — Ты лунку копаешь или могилу? — Ага, — еле выдохнула, сваливая землю в бесформенную пирамиду рядом. — Угадай, для кого. Она возмущенно цокнула языком. — Лучше расширь яму в диаметре. Так розам будет проще нарастить корни. — Ладно, — я взяла секундную паузу, мысленно планируя расширение земляной дыры. Боже, мне этот сад в кошмарах будет сниться. — Не помню тебя на парах. Ты на заочном? Не очень горела желанием вести светские беседы, потому что воздух в лёгких сейчас ценнее золота. Но ей же, уныло сидящей рядом с валяющимся кустом, это хуй объяснишь, да? — Я со второго курса. — А что ты делаешь на нашем субботнике? — Не спрашивай, я и сама не знаю. В общем, если первый блин комом, то первая яма — бездной. Проблема решилась сама, стоило мне начать копаться на углах ямы. Со второй, третьей, и даже четвертой вышло намного лучше, в основном из-за того, что руки привыкли к рутинным движениям. Иногда помогали другие парни, но оставляли спустя минут пять процесса, уходя копать на свою территорию. На пятой яме — хвала всему живому, последней — больно даже дышалось. Я брала небольшие перерывы, но едва ли они помогали: после каждого следующего, встать с земли было всё сложнее и сложнее, словно сама гравитация требовательно велела оставаться в холодной траве. Солнце, будь оно неладно, из бесстрастно-теплого превратилось в огненно-колючее, вовсе не весеннее. А тень от университетского здания за несколько скромных часов работы успела проползти несчастных семь метров, издевательски замерев в трёх шагах от меня. День как-то с самого начала не задался, чего же я сейчас жалуюсь? В узоре мерзких веток виднелся Аронский, важно вышагивая по газону, иногда одаривая своим участием парней, неумело обращающихся с инструментами, и девушек нарочито непонимающе задающих глупые вопросы. Что греха таить, я им немного завидовала. — Как тебя сюда занесло? — ко мне он, конечно же, тоже подошёл. — На субботник? — На территорию с кустами. Мраморной статуей застыл на каменной тропе, ощутимо сомневаясь, подходить ближе или нет. И, видимо, не найдя ответа в себе, задал ещё один вопрос: — Не тяжело? Я на секунду останавливаюсь, вытираю пот со лба, и рассеянно смотрю в суть ямы. Совсем не соображаю, что хочу там увидеть, но взгляд устало улегся на её дно. И собрав последние силы, с исполинским вздохом, ровно отвечаю: — Нет. Просить его о помощи как-то… ну… неправильно, что ли? Нет, не «неправильно», а, наверное, нелепо. Снова скажет, что не надо браться за работу, в которой я некомпетентна, да и «ставлю сотку на то, что ты это действо ещё затянешь» мозолит мою злорадную память. Краткое «нет» его сомнениям не пришлось по душе. Но бросив ещё один неуверенный взгляд в мою сторону, всё-таки пошёл дальше. И славно. Мы правда управились быстрее, чем ожидалось. Настолько раньше, что не пришлось прерываться на обед, чему все несказанно радовались. Ещё минут десять-пятнадцать заняла возня с инструментами, ведрами и вычищением дорожек от хвои. Меня, как самого трудолюбивого участника мероприятия, оставили в покое. Ну, вернее, не стали трогать, увидев розовеющие ладони и недовольно-мокрое лицо.***
Двух шагов из университета хватает, чтобы понять — сил нет банально держать тело вертикально. Понять, конечно, можно было ещё в лифте, когда я, смотря на своё отражение в зеркале, решила не тратиться на смену одежды. Вздох ещё тяжелее рук. Я долгих пять секунд истязаю взглядом выпавшие солнцезащитные очки, прежде чем с пугающей плавностью наклониться к ним. И снова уронить. Аронский, как минимум, должен был оплатить мне такси. Но Аронского на ступенях университета нет, поэтому ебись, Вайсман, со своей измученностью сама. Вот я и… свернула к беседке в полярной части сада, как ковчег Ноя, украшенной кипарисами. Вернее, их тенью. Там как раз водяные поливалки работают, самое то для моего конченного состояния. Сад и правда сердце второго корпуса — весь кроваво-красный, в розах и розовых лучах солнца. Мрачно-бледные стены университета в такое время сродни палитре, впитывающей первостепенный оттенок сегодняшнего вечера. Но насыщенное небо здесь не последний художник: листва растений пачкалась грязным светом цветов, темнея в бордовый, как облитая чернилами одежда. О, воистину красиво. И будет ещё прекрасней, когда остальные розы расцветут. Моя сегодняшняя работа не была напрасной — я всё это увидела. Я сажусь рядом с беседкой, под самой колонной, взвалив на неё всю себя. А усталость закрывает мне глаза. — Как себя чувствуешь? — Аронский нашёл меня по чистой случайности: если бы ему не вздумалось на выходе из университета посмотреть в сторону беседки, моё полусгнившее тело он бы не нашёл. — Отстойно, — честно призналась я. — Ты зачем взялась ямы копать? Особенно, так старательно. — Не дано мне с цветами возиться. — Могла бы попросить помощи, — убирая с моих волос что-то липкое, проговорил Аронский. — Секунду. Я приоткрыла глаза, не шевелясь, наблюдая за ним. Потом закрыла, потому что снова вернулся морской прохладный ветер. Хоть что-то хорошее. — Держи. Это «держи» такое издевательское по отношению к моим дрожащим рукам. — Спасибо. Два тёплых тоста, склеенные плавленным сыром. Там ещё что-то, но разбираться как-то лень. Господи, выглядел же таким хот-боем в этой футболке, пока не достал судочек. Садится рядом, на нетронутую траву, стаскивая с себя рюкзак. — С другими вы вряд ли делились. — У них был плановый субботник. Ты же здесь по собственной воле, — я всё-таки решила разобрать хлебный конструктор, сломав его пополам. — Считай моей благодарностью. Приятно. — А вас почему на это подписали? — Потому что я их куратор. Ох, так вот оно что. Грустно, но нам, кажется, больше нечего обсуждать. Понимаю тех девушек, задающих глупые вопросы. Наше общее бремя теперь. Но всё-таки. Хочется спросить что-то… неодносложное. — Почему именно розы? Вряд ли он знает, да? Аронский задумчиво прищурился, смотря куда-то в сторону, и вернул взгляд в нашу славную компанию только с ответом: — Декан их подпольно продает своим друзьям из похоронного бюро, после того, как сильно проигрывается в карты. — Правда? — Нет, — ты ещё и насмехаешься, мудак. — Но это объяснило бы, откуда у нас столько гранита. Ну спасибо, только мне что-то совсем не смешно. — Видимо, для получения серьёзного ответа я сегодня недостаточно отмучилась, — обиженно изныла я. Ещё чуть-чуть, и нарушу своё первое установленное правило. Он молниеносно переменился в лице. Из шутливого и лёгкого в какое-то уж слишком серьёзное. — Иди сюда, — всё-таки руки Аронский устрашающе протягивает. — Нет. — Не бойся. — Тогда не пугайте меня. Сбежать далеко не вышло, хоть перебралась я почти на ступени беседки. Вредная привычка — ничего не объяснять. Как ты вообще преподом стал? Если хотел показать прекраснейший вид на обклеенные афишами двери университета, можно было просто попросить сесть ближе. — Ну, пустите, — моё вялое сопротивление он проигнорировал. — Что там написано? — Я плохая альтернатива очкам, господин Аронский, — ситуация порядком раздражала. — Что там написано? — Я что, вижу? — Выше смотри, — два пальца требовательно поднимают мой подбородок, к затёртым буквам Альма-матер. Как-то он… коварно близко. Следующая фраза, озвученная хрустальным голосом, это подтвердит. — «Университет имени Анны Ахматовой». — Учила её стихи в школе? — Конечно. —Какие? — «Вечером», «Под тёмной вуалью»… «Летний сад». — Вспомни, что за цветы там упоминаются, — я, пронзённая осознанием, замерла, так и не высвободив руки. Аронский продолжил. — Ахматова была безразлична ко всем растениям, но очень любила розы. Настолько, что их можно было встретить в тридцати, не меньше, стихах. Про это даже книга есть. И то, что есть сухим символом лирики, для почитателей её творчества — ключ к благородному жесту. Поэтому посадить розы при дворе университета имени Анны Ахматовой то же самое, что подарить своей подруге драгоценный камень её любимого цвета. Как-то я… забыла про университет, и даже про Ахматову. Не так-то просто разглядеть глубокую задумку какого-то созерцательного шизоида вот так, из середины изматывающего процесса. А Аронский смог. — Да уж. Романтика в деталях. — Нет, — он сразу же исправил. — Романтика в наблюдательности. Руки, о которых вероломно забыли, обнаружились на свободе. Я зачем-то протирала запястье, только сейчас заметив, что он всё-таки отстранился. Обыденно собирал вещи в рюкзак, будто не было сейчас этого жаркого разговора на ухо про университет, розы и стихи Ахматовой. — Спасибо за посвящение. Он понимающе улыбнулся, кивнул. Поднялся с травы и благородно выждал, когда я сделаю то же самое. Мою растерянность мы оба учтиво игнорировали. Голову всё не покидали вызывающе-тихие мысли, возвращающие к истокам, которые, как первая ступень лестницы, всё это продолжили. Их признание жадно требовало все больше и больше моральных сил, и когда я всё-таки их нашла, в голове чётким осознанием наконец сформировался гложущий своей бестактностью вопрос. Может, всё-таки намекнуть ему про такси?