Песнь Испытаний

            Пускай впереди меня только тьма,             Но Создатель направит меня.             Мне не суждено скитаться по неверным дорогам Загробного мира,             Ибо там, где Свет Создателя, нет тьмы,             И ничто, сотворённое им, не будет утеряно.             Песнь Испытаний 1:14       Когда сон рассеялся, уступив место полумраку её комнаты перед глазами, Солона будто бы всё ещё видела оскаленные неровные пасти порождений тьмы, а в ушах стоял невыносимый жуткий гул Мёртвых рвов. Слабо дрожа, женщина вцепилась в покрывало так крепко, что пальцы заболели, а от частого нервного дыхания голова пошла кругом, раскачав потолок и игравшие на нём тени. Шепотки, беспорядочные и невнятные, разливались в голове, путались, выволакивали изнутри самые страшные воспоминания прошлого - тысячи порождений, кишевшие на Глубинных тропах, спёртый подземный воздух и казавшиеся бесконечными лабиринты скалистых ходов.       Солона кинулась к огниву, забыв о магии, несколько раз впустую чиркнула кресалом о кремень, но в конце концов всё же смогла зажечь несколько свечей. Комната наполнилась мягким тусклым светом, женщина бросила огниво на стол и, опираясь о него ладонями, попыталась успокоить то и дело сбивавшееся дыхание. Опять. Кошмары опять вернулись, хотя магичка уже успела облегчённо выдохнуть - тревожные сны мучили её ещё в Убежище, но потом вдруг прекратились, и вот сейчас всё началось с новой силой. То, что она видела в эту ночь... Такого не было с самого Мора, и даже сейчас, когда сон наконец отступил, Амелл продолжала слышать шепотки в своей голове и... песню. Тихую, но навязчивую, крутящуюся в голове снова и снова, такую спокойную, такую приятную...       От досады Солона ударила кулаком по столу и крепко зажмурилась, до боли сжимая зубы. Неужели Призыв? Так рано? А как же обещанные тридцать лет жизни? С Посвящения прошло ведь всего десять, в запасе оставалось как минимум двадцать, почему, почему так рано?       Глаза защипало от поступивших к ним слёз, женщина тут же принялась яростно тереть веки ладонями, пытаясь отогнать непрошенные рыдания, и глубоко вздохнула. Не время для паники. Нельзя паниковать. Всему этому должно быть какое-то объяснение, магичка мысленно повторяла эти слова снова и снова, будто молитву, но с каждым повтором их сила становилась всё меньше и меньше. Разумного и внятного объяснения не было, сколько она ни старалась его придумать. Были лишь одни сплошные «может» - может, всё дело в экспериментах и поисках способа вывести скверну из крови, может, связано это как-то с Корифеем и его не то драконом, не то Архидемоном - в конце концов, Корифей - древний магистр, один из тех, кто породил Моры... А, может, начинается новый Мор? Или, может, действительно настало её время, и она умирает?       Солона села на стул, вынула из стопки чистый лист бумаги и, достав чернильницу с пером из ящика в столе, пододвинула к себе ближе одну из зажжённых свечей. Обмакнув перо в чернила, женщина занесла его над пустой пока бумагой и в задумчивости сдвинула брови, напряжённо глядя на собственное мутное отражение в узком окне. Ей хотелось написать Алистеру, узнать, слышит ли он эту треклятую песню, спросить его, что ей делать, если голоса и кошмары посещают лишь её по ночам, нажаловаться хотя бы ему на свою грешную жизнь, а ещё больше ей хотелось оказаться в Денериме и крепко обнять сына. Мысль о том, что ей придётся оставить Дункана без матери нестерпимо больно кольнула сердце, и Солона закусила губу. Непрошенная слеза скатилась по щеке и капнула на лист вслед за чернилами, собравшимися на кончике пера, магичка сунула его в чернильницу и закрыла лицо ладонями. Она силилась унять подкатившие к горлу рыдания, но чем сильнее женщина сопротивлялась, тем сильнее те сдавливали гортань и грудь. Её сынок, её бедный мальчик. Он заслуживает лучшей матери, чем маг-отступник, в чьих жилах пополам с кровью течёт скверна. Солона так надеялась, что он будет уже взрослым, когда она услышит Призыв, и настанет время уходить, а сейчас ему ведь всего девять. Что будет с ним, когда её не станет? Королева ненавидит бастарда своего супруга, законного наследника у них с Алистером по-прежнему нет, она наверняка из кожи вон вылезет, чтобы превратить жизнь Дункана во дворце в сущий кошмар. Сможет ли Алистер защитить его? Не позволит ли сыну пережить то, что пережил сам в замке Эамона? А если Алистер тоже слышит Призыв, если он ненамного переживёт Амелл, что тогда?       Отчаяние так сильно разрослось в груди, что превратилось в истерику. Дыхание сбивалось, будто бы Солона одновременно делала и вдох, и выдох; вскочив на ноги, женщина устремилась к шкафу, в котором хранила уже готовые припарки и зелья, дрожащей рукой открыла дверцу и, едва не сбивая многочисленные склянки, вытащила из-за них початую бутылку креплёного портвейна. Пробка звонко выскочила из горлышка, Солона жадно прильнула к нему и сделала большой глоток, потом закашлялась и крепко зажмурилась, мотнув головой. Тепло от алкоголя тут же разлилось по всему телу вместе с кровью, и, отдышавшись, магичка глотнула ещё раз, шумно выдохнула. Дыхание всё равно сбивалось, но в груди стало уже не так больно, и Солона вернулась обратно к письменному столу, тяжело опускаясь на стул. Она с громким стуком опустила бутылку портвейна на чистый лист бумаги, так и не ставший письмом, оперлась локтями о стол и, прижав ладони к вискам, запустила пальцы себе в волосы. Все рецепты успокаивающих отваров резко вылетели из головы, да и возиться с ними совершенно не хотелось, а о нескольких настойках, приготовленных на всякий случай про запас, Солона и вовсе забыла. В ушах шумело, треклятая песня настойчиво зудела в сознании, хотелось забиться в угол и разрыдаться, в голос, как можно громче, чтобы заглушить голоса в голове, хотелось кричать, бросать о стену всё, что попадётся под руки, переворачивать мебель, злиться, злиться, злиться.       Когда Амелл поняла, что начала раскачиваться из стороны в сторону и едва не напевать в тон песне, её охватила злость. С отчаянным рыком женщина схватила со стола чернильницу и со всей силы запустила её в стену; осколки брызнули в стороны, чернильное пятно распростёрло щупальца по древнему граниту, брызги попали на потолок, задели зеркало, усыпали пол, а перо, оставшееся в чернильнице, отскочило от стены и закатилось куда-то под кровать.       Рывком открыв ящик стола, Солона вытащила из него записи своих исследований и исследований Авернуса, которые удалось найти в Пике Солдата, принялась отчаянно их листать в надежде на озарение - вдруг появится дельная мысль, вдруг магичка пропустила что-то, а сейчас сможет за это зацепиться, вдруг она уже на пороге прорыва, вот он, совсем рядом, только приложи ещё чуть-чуть усилий. Но буквы прыгали перед глазами, а размашистый путанный почерк Авернуса казался бессмысленными росчерками чернильных линий, и чем больше Солона вчитывалась, тем дальше, казалось, она становится от своей цели. В конце концов мысли смешались в кашу, а голова начала пухнуть, и магичка откинулась на спинку стула с разочарованным вздохом. Подняв руки к лицу, она потёрла глаза и устало уронила голову на ладони.       Нужно было отвлечься, хоть как-нибудь, иначе недалеко до безумия, а безумной она вряд ли будет полезнее, чем мёртвая. Но отвлечься мешала стоявшая на дворе ночь – как нельзя более благоприятное время для размышлений и самобичевания. Днём куда проще было найти, на что перевести внимание – работа в лазарете, чья-либо компания, повседневные рутинные дела, обычно казавшиеся до одури скучными. Когда голова занята чем-то другим, пусть мелким и малозначимым – неважно – гораздо легче не сойти с ума.       Медленно выдохнув, Солона отняла руки от лица. В голове стоял болезненный дурман, а едва отступившая истерика спутала мысли. Потянувшись вперёд, магичка взяла со стола портвейн, сделала большой глоток, крякнув, занюхала рукавом сорочки, как заправский пьяница, и поднялась на ноги, возвращая бутылку обратно на столешницу. Солона не до конца осознавала, что делает и зачем: она обула мягкие туфли без каблуков, в которых обычно ходила, накинула плащ прямо поверх ночной сорочки и, выйдя в коридор, направилась в сторону сада. Ей остро захотелось выйти из пропахших пылью древних стен крепости, вдохнуть морозный горный воздух полной грудью до боли в лёгких и просто ни о чём не думать так долго, как только получится. Ноги сами несли магичку по знакомой дороге, сворачивали, когда нужно, спускались по лестнице, перешагивали раскрошенные и чуть выступающие древние плиты на полу, о которые Солона не раз спотыкалась за время, проведённое в Скайхолде. С самого начала сад стал для женщины оплотом спокойствия, где можно переждать любую бурю, собраться с мыслями, успокоиться. Спасёт ли он и в этот раз?       Ночь была ясной, звёздной и холодной – едва ступив из замка в сад, Солона невольно сильнее укуталась в плащ и приподняла плечи. Затянутое бельмом лунное око беспристрастно взирало с небес, усыпанных звёздной крошкой, сад дремал, укрытый ночным полумраком, а вместе с ним безмятежно спал Скайхолд – вокруг не было ни души. Днём сюда зачастую наведывались жители крепости в поисках спокойствия, верующие же приходили за советом к преподобной матери Жизель и помолиться в часовне. Вспомнив о ней, Солона сдвинула брови и, медленно двинувшись по засыпанной гравием тропинке, устремила взгляд в темноту.       Ещё в Круге, когда становилось совсем тяжко, Солона время от времени приходила в часовню и молча сидела на скамье, глядя на статую Андрасте, держащую чашу в руках. Иногда это помогало юной адептке успокоиться и очистить голову - в часовне всегда было так тихо и спокойно, маги редко туда заглядывали, у храмовников для молитв были определённые часы, и большую часть времени компанию Амелл составляли лишь немногочисленные жрицы и послушницы, которые ей совсем не мешали. Песни она знала скверно, а потому либо не молилась вовсе, либо молилась как могла, про себя, сцепив руки в молитвенном жесте. Магичке казалось, что Андрасте всё равно, как её молят, главное ведь не то, насколько хорошо ты знаешь Песни, а то, насколько сильна твоя вера и насколько чисты помыслы. Тогда, в Круге, Солона просила дать ей сил выдержать трудное обучение, просила, чтобы Усмирение не коснулось её саму и её друзей, чтобы грядущее Истязание прошло хорошо, иногда, когда сил совсем не оставалось, просила избавить её от магического дара и сделать нормальной. После Круга, и в Оствике, и в Вал Руайо времени на походы в храм у магички не было, да и особого желания тоже - в Орлее каждая собака знала, что она отступница, и служительницы культа смотрели на прихожанку косо, что очень магичке не нравилось. А по прибытии в Скайхолд пообщаться с Создателем, который покинул своих смертных детей, и Его невестой, которой на них тоже, в общем-то, было плевать, Солона не ходила ещё ни разу. Она не знала, был ли смысл. Она даже не знала, верит ли она вообще, но обстоятельства, словно сговорившись, сплетались вокруг неё паучьей сетью и всё сильнее вгоняли в отчаяние. Ей никто не мог помочь: ещё никому не удавалось избавиться от скверны, а в крови Амелл та в последнее время говорила всё громче; ничто не способно исправить тот факт, что её сын – единственный наследник короля; никто не сможет дать ей обычную жизнь, которой она лишилась раз и навсегда ещё в шестилетнем возрасте, когда открылись её способности. У кого же тогда просить помощи, если сил с каждым днём становится всё меньше?       Когда часовня оказалась уже совсем близко, Солона невольно замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась в шаге от дверей. Они наверняка были открыты – мать Жизель настаивала на том, чтобы любой мог прийти сюда когда угодно, свободно попасть внутрь и вознести молитвы Создателю, но магичка не была уверена, что ей действительно это нужно. Даже Лелиана переживала кризис веры, а ведь Солона ещё помнила её как весёлую девушку, свято верующую в любовь Создателя и милосердие, которого достойны раскаявшиеся. Сейчас эта девушка превратилась в женщину, почти всегда серьёзную и бесконечно печальную, несгибаемую и временами жестокую, способную пожертвовать людскими жизнями ради достижения цели. Прошло десять лет, и Лелиану едва можно было узнать. Интересно, насколько сильно за это время изменилась сама Солона?       Помедлив ещё несколько мгновений, магичка всё же потянулась к дверной ручке, медленно открыла тяжёлую дверь и замерла. В часовне уже кто-то был – жаркий шёпот молитвы время от времени срывался на судорожные вздохи и перемежался с тяжёлым дыханием, будто бы молившийся только-только прибежал с другого конца крепости и сразу же упал на колени перед статуей Андрасте. Солона замешкалась – она совершенно не ожидала встретить здесь кого-то в столь поздний час и от неожиданности не сразу поняла, что ей делать, но только женщина решила, что не особо-то ей нужно сейчас внимание Создателя, как голос произнёс громче:       - Андрасте, укрепи мой дух, ибо моя плоть слаба.       И в этом голосе Амелл узнала Каллена. Широко распахнув глаза от удивления, Солона стала всматриваться в темноту, но не увидела перед статуей никого – свет из высокого узкого окна разрезал тьму и падал на гранитный пол, очерчивая каменную Андрасте серебром.       - Дай мне сил сдержать клятву, ибо я… - вновь заговорил голос сдавленно и хрипло, так, будто бы его обладателю было нестерпимо больно. – Ибо я…       Слова вдруг сорвались на стон, и Солона тут же стремительно шагнула в часовню. В зале не горело ни одной свечи, но магичка сразу увидела, где находился командор Инквизиции – густая тень, сгорбившаяся и заметно дрожавшая, забилась в самый дальний угол и судорожно дышала.       Внутри разлился липкий холод страха, но задумываться не было времени, и Солона, быстро преодолев разделявшее их расстояние, рухнула перед Калленом на колени.       - Каллен, что случилось? – выпалила женщина, вцепившись бывшему храмовнику в предплечья, и тут же ощутила дрожь, колотившую его тело. Мужчина смотрел перед собой и не обращал на магичку совершенно никакого внимания, будто бы её и не было.       - Ты меня слышишь? – произнесла она громче и слегка тряхнула Каллена за плечи, тот лишь мотнул головой.       - Каллен! – почти крикнула Солона и тряхнула его ещё раз, но сильнее. Страх, зревший в животе, нахлынул неожиданно, и голова пошла кругом; магичка ничего не понимала, и от этого было ещё страшнее. На секунду Солоне подумалось, что где-то в Скайхолде затесался маг крови, и это его работа, но Каллен в прошлом опытный храмовник, смог бы малефикар к нему подступиться?       Вдруг, моргнув, Каллен посмотрел на неё осознанно, сначала явно не узнал и рефлекторно отшатнулся, но упёрся в холодную каменную стену, и от холода его сознание прояснилось ещё немного.       - Сол... - едва слышно выдохнул мужчина, то ли с отчаянием, то ли с облегчением, сложно было понять. Он по-прежнему жался в угол и дрожал, словно кто его тряс, но это как раз можно было объяснить - кроме штанов и сапог на нём была одна льняная рубашка, при этом всё равно, всё ещё сжимая руки на его предплечьях, Солона чувствовала исходящий от него жар. Похоже, у него горячка. Нельзя было оставлять его одного, тем более здесь.       - Идти можешь? - спросила женщина, и Каллен сначала с запозданием мотнул головой, а после, словно оценив свои силы иначе и передумав, кивнул.       - Тогда вставай, - произнесла Амелл и сама поднялась на ноги.       Командор не отреагировал, Солона нахмурила брови. С ним творилось что-то очевидно странное, по-прежнему для магички непонятное, и это всё больше ей не нравилось.       - Вставай! - чуть дрогнувшим голосом громче повторила она и потянула Каллена за руку, и только тогда он медленно, опираясь второй рукой о стену, наконец, поднялся, затем сделал несколько неуверенных шагов и покачнулся, устояв на ногах только из-за того, что Солона не дала ему упасть.       Обхватив мужчину поперёк торса, магичка осторожно повела его через сад и по тёмным молчаливым коридорам крепости в сторону своей комнаты, отчаянно надеясь, что им не встретятся ненужные свидетели по пути и он нигде не упадёт по дороге, иначе одной ей никак его не поднять. К кому бежать тогда? К Инквизитору? Кассандре? Наверное, к ним в первую очередь, кому ещё можно доверять в такой ситуации? Ох, проклятье...       Толкнув плечом дверь, Солона завела Каллена в комнату, усадила его на стул и опустилась перед ним на корточки, пытаясь посмотреть мужчине в глаза. Тот, осознанно или нет, прятал взгляд, вперив его в пол.       - Что с тобой творится? - спросила наконец магичка, бегло оглядела бывшего храмовника и отошла к кувшину с питьевой водой, силясь случайно не пролить её мимо кружки дрожавшими от волнения руками. - Ты меня напугал.       Не успев подать командору воду, Солона поняла, что его вот-вот вывернет, и каким-то чудом успела поставить к его ногам деревянное ведро, до этого мирно стоявшее под письменным столом. Из Каллена ничего толком не выходило, похоже, он не ел как минимум сегодня, или ел, но его тошнило и прежде, и это насторожило целительницу ещё больше. Он подхватил какую-то болезнь, его отравили, или дело в другом?       - Я, - начал Каллен, но остановился, тяжело дыша, будто каждое слово давалось ему неимоверным трудом, и перед следующим нужно отдышаться, - перестал принимать лириум. Это ломка.       - Ох, - только и смогла выдать магичка, сглотнув вставший поперёк горла ком.       Солона не знала, чем ему помочь. С лириумной ломкой она никогда не сталкивалась, только слышала, что она мучительна и что отказавшийся от лириума храмовник рискует свихнуться из-за боли, видений, кошмаров и словно взбесившегося организма. И теперь, глядя на покрытого испариной, но дрожащего от холода Каллена, ужасалась. Командор Инквизиции - её знамя, он всегда на виду, на него равняются остальные солдаты, он должен вдохновлять их своим примером, внушать им уверенность, что Инквизиция - сила, с которой стоит считаться, а оттого Каллен наловчился в любой ситуации держать себя в руках и не терять лица. Когда они пересекались в коридорах замка, в трапезной или библиотеке, Солона замечала, что бывший храмовник бледнее, чем обычно, то и дело сутулился, будто сам воздух давил ему на плечи, что дыхание у него тяжёлое, точно он только что взбирался по высокой крутой лестнице, но она и представить не могла, насколько всё может быть хуже.       Тяжело опираясь локтями о колени, Каллен уронил голову на ладони и, сгорбившись над ведром, судорожно и часто дышал. Солона топталась в стороне, не зная, что ей делать, и бросала на мужчину тревожные взгляды, нервно покусывая нижнюю губу. Она хотела помочь, но не могла ничего, кроме как подставить ведро для рвоты, и это её злило. Восемь лет в Орлее она набивала руку в магии созидания, штудировала гримуар Флемет, выискивая полезные чары, лечила, вытаскивала с того света, ставила на ноги, а сейчас вынуждена беспомощно смотреть на то, как Каллен страдает. Может, позвать Кассандру? Вдруг она знает, как облегчить ломку... Или сможет найти подходящие слова.       Каллен вдруг начал медленно заваливаться набок, и это вывело женщину из оцепенения - она подскочила к бывшему храмовнику, вцепилась ему в плечи и не дала рухнуть на пол; командора вновь вывернуло, и едкий запах желчи медленно растёкся по комнате. Солона только и могла, что придерживать несчастного за плечи, взглядом уткнувшись ему в затылок - вьющиеся светлые волосы намокли от холодного пота, ворот рубашки задрался, обнажая красные пятна на коже от постоянных расчёсов. Жалость остро кольнула ледяной иглой в сердце, и сколько бы Амелл не силилась отогнать это чувство, оно только становилось сильнее. Трудно было представить, каких усилий стоило Каллену скрывать своё состояние и как сильно он мучился там у себя в башне, один на один со своим недугом. Давно ли это продолжается? И сколько ещё будет?       - Я не хотел, - надломленным голосом произнёс Каллен, когда спазм отпустил его, и мужчина снова смог дышать, - чтобы ты видела меня таким. Чтобы кто-нибудь видел...       Почувствовав, что он снова твёрдо сидит на стуле, Солона осторожно отпустила одно его плечо и начала медленными короткими движениями поглаживать мужчину по спине между лопатками. На Дункана это действовало успокаивающе, когда тот болел, но где девятилетний мальчик с отравлением, а где взрослый мужчина, страдающий из-за ломки.       - Тебе всегда так тяжко? - тихо произнесла Амелл, стараясь убрать даже намёк на жалость из голоса - для мужчины жалость всё равно, что пощёчина - но тот всё равно дрогнул.       Каллен молчал долго, тишину нарушали лишь шуршание ткани рубашки под ладонью женщины да тяжёлое дыхание командора, и Солона едва не бросилась проверять, в сознании ли он, но Каллен вдруг сделал медленный глубокий вдох и сдавленно выдохнул:       - Третий день. Раньше было легче, я не думал...       Его начал бить озноб; отпустив вторую руку, магичка прижала ладонь к его лбу - горячий, мокрый.       - Не думал, что будет так трудно. Я не смогу, - сквозь сжатые зубы выдавил мужчина, напрягся всем телом, и желваки заходили у него на скулах. - Если так будет дальше, я не смогу.       В груди снова кольнуло, но на этот раз горячо, сверкнуло искрой, разгорелось, стремительно разрастаясь от сердца по всей груди, и вытеснило всю жалость.       - Только не сдавайся, - негромко, но с нажимом сказала Солона и покачала головой. - Ты слишком многое уже пережил, чтобы так просто сдаться.       Пальцы Каллена, до этого судорожно цеплявшиеся за его колени, сжались в кулаки, и мужчина замотал головой.       - Ты не понимаешь! - рявкнул он так, что магичка невольно отдёрнула от него руки и испуганно вздрогнула - Каллен никогда не повышал на неё голос, он вообще ни на кого голос не повышал на её памяти, только прикрикивал иногда на рекрутов во время тренировочных боёв.       - Вы с Кассандрой обе не понимаете. Я схожу с ума, а она не хочет меня заменить!       Командор вдруг резко поднялся, неловко задел стоявшее в ногах ведро, отчего то едва не перевернулось, но покачнулся и устоял только благодаря тому, что вовремя вцепился в спинку стула. Солона невольно сделала шаг назад, неотрывно следя за каждым движением мужчины, и почувствовала, как собирается у неё в животе ледяной комочек страха. Похоже, приступы гнева были частью ломки, и Амелл не знала, чего ещё ей ждать. Вдруг Каллен вспомнит, что Солона - отступница, и недуг науськает его поставить ренегата на место?       Каллен обернулся на магичку, крепко цепляясь за стул, и на его лице читалось отчаяние пополам со злобой, отчего женщина отступила ещё на шаг.       - Я генерал Инквизиции, за мной... - он осёкся, силы вновь покинули его, и мужчина грузно опустился обратно на стул. - За мной огромная армия, - продолжил Каллен уже тише, но с прежним напором, - а я забиваюсь по углам, прячась от собственных видений, не могу спать, меня рвёт, в горло кусок не лезет, и... и...       Он вдруг потянулся правой рукой к запястью левой и принялся яростно, рывками задирать рукав до локтя, затем проделал то же самое со второй рукой и вытянул обе вперёд, демонстрируя Амелл усыпавшие кожу крупные розовые пятна, шелушащиеся по краям. Тут и там виднелись нервные расчёсы, как и на шее, местами темнели болячки, уже начинавшие заживать, но снова содранные. Солона хотела было осмотреть руки командора, но побоялась прикасаться к нему в таком состоянии.       - Я весь ими покрыт, весь, - мужчина начал резко и коротко проводить ладонями по запястьям, будто бы пытался стряхнуть опостылевшие пятна. - Как паршивый пёс! И этот постоянный зуд... Это всё так унизительно, - он закрыл лицо руками, но мгновение спустя принялся остервенело чесать шею одной рукой, а второй комкать штанину на бедре. - И если бы только это. Я не могу нормально спать, мне снова и снова снится ферелденский Круг, снится, что меня пытают. Опять. Я снова и снова вижу, как умирают мои друзья, как маги превращаются в одержимых, как меня окружают демоны, как они впиваются в моё сознание, точно клещи в кожу, и ничего не могу с этим поделать. Сны, мысли, голоса, воспоминания - всё путается. Будь оно всё проклято...       Ноготь в очередной раз мазнул по расцарапанной коже, и длинная тонкая полоса на шее мгновенно наполнилась кровью, в полумраке казавшейся густо-алой. Не выдержав, Солона шагнула к Каллену, вцепилась ему в руку и отвела её от шеи; бывший храмовник тут же вскинул голову, от неожиданности не сопротивляясь.       - Перестань, - тихо произнесла женщина, не выпуская его руки. - У тебя кровь.       Гнев схлынул так же неожиданно, как появился, и теперь Каллен смотрел на Амелл снизу вверх со смесью вины и ужаса в глазах. Тусклый свет свечей очертил его лицо рваными тенями, и, несмотря на то, что комната была погружена в полумрак, зрачки бывшего храмовника всё равно были сужены.       - Прости, - прошелестел он, зачем-то схватившись за вторую руку магички. Теперь она могла рассмотреть его лицо, и сердце болезненно сжалось в груди. Воспалённые веки чуть опухли, кожа под носом шелушилась из-за постоянного насморка, на губах виднелись совсем свежие ранки, набрякшие запёкшейся кровью - видимо, Каллен кусал их, когда приходила боль - кожа болезненно бледная, и на шее под ушами - алые следы расчёсов.       Солона никогда не задумывалась, каково живётся храмовникам. Она не считала это нужным - в конце концов, в большинстве своём храмовники становятся таковыми по собственной воле, а не потому, что такими родились, и они всегда могут покинуть Орден. Но каждый из них принимает лириум, а лириум - сильный наркотик, оборот которого Церковь строго контролирует. Каллен - живой пример того, какой ценой даётся свобода от церковных обетов, и риск, что он попросту не выдержит всех мучений, был очень велик, как бы ни хотелось в этом ошибаться. Крепкий лириумный поводок да сильная рука Церкви - так ли свободно на самом деле храмовники могут распоряжаться своей жизнью?       - Прости, я... - продолжал меж тем Каллен, неотрывно глядя магичке в глаза; взгляд его то и дело мутнел, направлялся куда-то в пустоту, смотрел словно сквозь неё. - Я не хотел.       Что-то будто бы толкнуло её в спину, и Солона, наклонившись ближе к лицу мужчины, прижалась губами к влажному горячему лбу. От Каллена пахло пóтом, он мелко дрожал, то ослаблял хватку на её запястье, то снова сжимал так, что становилось больно, и, почувствовав прикосновение губ, замер.       - Ты всё делаешь правильно, - произнесла Солона, на секунду прижавшись лбом ко лбу Каллена, потом отстранилась, отпустила его руку и кончиками пальцев коснулась свежей царапины на его шее. - Верный путь зачастую самый трудный. Я знаю, тебе тяжело, хотя и представить не могу, насколько, но... - магичка на мгновение замолчала, сосредоточившись; призрачное голубое свечение, возникшее под пальцами, наполнило царапину, и та медленно затянулась, не оставив после себя и следа.       - Но Кассандра уверена, что ты справишься, - Амелл перевела взгляд на Каллена, тот внимательно смотрел на неё, сдвинув светлые брови. - А я уверена, что она права.       Мягко высвободив руку из цепкой хватки командора, Солона взяла его руки в свои и, повернув их к свету, внимательно осмотрела пятна. Они были похожи на лишай, на который магичка успела насмотреться за годы целительской практики. Люди часто цепляли его от животных, и от этой болезни женщина знала верное средство, хотя и не была уверена, что в случае Каллена болезнь не приобрела какие-нибудь особенности.       - Запустил, - не удержавшись, с укором произнесла Амелл, вздохнула и снова посмотрела на мужчину. - Где ещё есть?       - Ты не обязана... - запротестовал было тот, но Солона его перебила.       - Каллен. Хотя бы с этим я могу помочь, - сначала она сурово сдвинула брови, но почти сразу её черты лица смягчились, как и тон её голоса. - Пожалуйста, позволь мне помочь, хватит тащить всё это в одиночку.       Мужчина посмотрел на неё неуверенно, будто ждал подвоха, но потом всё же потянулся к краю рубашки, почти насквозь пропитавшейся пóтом. Неверные пальцы путались в ткани, ослабшие руки плохо слушались, и в итоге магичке пришлось едва ли не самой стаскивать с командора одежду. Пятна усеяли его спину, плечи и руки, уже начинали перебираться на грудь и живот, а поверх них щедрыми росчерками алели следы от ногтей. В голове мелькнула мысль нацепить на руки Каллену рукавицы, какие надевают младенцам, чтобы те не царапали себя, и с тяжёлым вздохом Солона отошла в сторону шкафа, где хранила лекарства.       Следующий час прошёл для неё незаметно. Она помогла Каллену дойти до кровати, достала все необходимые припарки и принялась обрабатывать поражённую болезнью кожу, сосредоточенно сопя над каждым пятном, а свежие царапины залечивала магией. Командор, похоже, смирился со своей участью и не сопротивлялся, безропотно позволяя проводить с собой все манипуляции, по команде поднимал и опускал то одну, то другую руку, наклонял голову в нужную сторону, передумывал чесаться после грозного: «А ну не трогай!» и время от времени терялся где-то на грани обморока. Его ещё раз вывернуло - Солона едва поспела за ведром - а потом скрутил очередной приступ мышечной боли. Магичка держала мужчину за руку, пока тот корчился на кровати, свернувшись в позе зародыша, гладила по растрепавшимся волосам, несла какую-то чушь вроде: «Всё будет хорошо, ты только держись» и мысленно молила Создателя и Андрасте, чтобы всё это как можно скорее прекратилось.       Спустя какое-то время Каллен действительно затих и расслабился, но продолжал трястись в ознобе, и Солона осторожно укутала его одеялом. Нужно будет потом прокипятить бельё, рассеянно подумала она, обтёрла лицо командора носовым платком, смоченном в травяном отваре, проверила пульс - успокоился, больше не выстукивал бешеную дробь в пульсирующей жилке на шее. Хороший знак. Осталось только жар сбить.       Откупорив склянку с зельем, Солона приподняла голову Каллена, поднесла настой к его губам. Неохотно, но он всё же сделал несколько глотков, потом закашлялся и поморщился, вновь опускаясь на подушки. Магичка не была уверена, что от зелья будет толк, но кто знает?       - Я отвратителен, - тихо произнёс мужчина, когда Амелл снова сбегала до шкафа с лекарствами и вернулась, опустившись обратно на край постели. - И жалок.       - Ты болен, - возразила она, поправляя одеяло. - Болезнь пройдёт, и всё будет, как прежде.       Уголок его рта дёрнулся будто бы в усмешке - будет ли?       - Зачем ты со мной возишься? - Каллен с трудом разлепил веки и сквозь ресницы посмотрел на целительницу. Похоже, приступ отступал, и теперь усталость и недосып давали о себе знать.       - Мне нужно было бросить тебя одного там, в часовне? - без намёка на укор спросила женщина и покачала головой. - Просто сделать вид, что ничего не видела, и уйти? Я волнуюсь за тебя. Мне не нравится то, что с тобой происходит. Подойдёт такая причина?       Каллен не ответил. После недолгого молчания он трясущейся рукой перехватил руку Амелл, которой та перебирала его волосы, и прижал её ладонь к своей щеке, уколовшей кожу двухдневной щетиной. Этот невинный жест отозвался теплом в груди, и Солона невольно нежно улыбнулась.       Он уже не был тем Калленом, которого она помнила по Кругу. В памяти женщины ещё был жив застенчивый юноша, теряющийся в её присутствии совсем зелёный храмовник, едва отделавшийся от рясы послушника. Облачённый в новенький начищенный храмовничий доспех, в бою ещё ни разу не испытанный, этот юноша патрулировал коридоры с такой важностью, словно только от него зависела безопасность всей Башни, на посту всегда бдел, а не бдительно дремал, и в часовне с такой искренней верой читал молитвы, что волей-неволей можно было проникнуться. Он был по-юношески наивен и смотрел на мир сквозь идеализм, свойственный всем по молодости. Мужчина, в которого превратился юноша десять лет спустя, закалился в настоящих боях и в свалившихся на его голову бедах, заматерел, научился командовать, а не подчиняться, растратил свою наивность, но сохранил искреннюю веру, даже несмотря на то, что она не уберегла его от пыток в ферелденском Круге, сумасшествия рыцаря-командора Мередит и мук, которые ему сейчас приносит отказ от лириума. Именно поэтому, когда стало совсем невыносимо, он пошёл в часовню, надеясь лишь на милость Создателя, но Создатель не смог придумать ничего лучше, как привести к Каллену Амелл. Впрочем, может, это было частью Его плана - протащить их обоих сквозь череду испытаний, а потом, десять лет спустя после их последней встречи, столкнуть вновь. И посмотреть, что из этого получится.       Солона пока не понимала, что получается. Хватка Каллена постепенно ослабла, он выпустил её руку и, похоже, провалился в сон. Поборов желание положить голову ему на грудь и задремать, Амелл поднялась с кровати, убрала все склянки с прикроватной тумбочки, закрыла окно, вылила содержимое ведра и вымыла его, а потом стащила из прачечной свежую рубашку для Каллена и потушила в комнате свечи. Командор глубоко и размеренно дышал во сне; вслушиваясь в его дыхание, Солона осторожно устроилась на другом конце кровати и, подложив руку под голову, скользнула взглядом по силуэту мужчины, терявшемуся в густой горной ночи. Наверняка, проснувшись утром, Каллен осознает, где находится, вспомнит всё произошедшее, смутится и рассыплется в извинениях, попутно пытаясь натянуть рубашку непослушными руками, а потом опять побежит к Кассандре требовать, чтобы та подыскала ему замену. Он устал, и эта усталость, копившаяся в нём не один год, чувствовалась сейчас особенно остро - она была в движениях, в речи, даже в дыхании. Каллену нужно было пережить ломку, а потом отдохнуть и набраться сил, но он - главнокомандующий войск Инквизиции, идёт война, а мир раздирает хаос, порождённый многолетним противостоянием храмовников и магов, смертью Верховной жрицы и появлением Корифея. У Каллена полно проблем, и в жизни он настрадался немало, чтобы сейчас на него ещё свалилась и юношеская любовь, которая совсем скоро, возможно, отправится на Глубинные тропы искать верной смерти.       Песня, стоило о ней вспомнить, вновь зазвучала в голове, и Солона крепко зажмурилась, натянув одеяло по самую макушку. Стараясь отогнать непрошенные мысли, она принялась прокручивать в голове рецепты зелий, слова знакомых песен, вспоминала имена раненых, которых лечила в лазарете, но, не выдержав, тихо расплакалась. Повернувшись к Каллену спиной, магичка размазывала слёзы по холодным щекам и сама не заметила, как провалилась в тревожный сон, который не нёс отдыха, а будто бы только сильнее её изматывал. Проснулась она, наверное, через пару часов, когда восток только-только начал розоветь, уставшая и с тяжёлой головой. Постель рядом уже была пуста.