Paint it Blood

Я ревности не знал. Ты пробудила её во мне, всю душу раскровя. Теперь я твой навек. Ты победила. Ты победила тем, что не моя. Евгений Евтушенко

      Бонт долгое время жил в заточении и единственное, что он знал о мире вне стен башни — она. Невероятной красоты женщина с взглядом, полным серой печали и внутренней борьбы, и крыльями цвета первых лучей далёкого и недостижимого солнца. Одно её существование в этом бесконечном пространстве заставляло хотеть выбраться из ненавистной камеры, куда его заточили, чтобы он не смог причинить вред себе и себе подобным. Его боялись и сторонились, даже Шепфа старался выдерживать дистанцию, хотя говорил о доверии и любви к своему сыну, но только не она… Она без страха и сомнения целовала его щёки, гладила по волосам и прижимала к груди, даря своё тепло и ощущение покоя. Рядом с ней он всегда чувствовал спокойствие и единение с этим миром. Он видел в ней идеал, нашёл в ней одной всё, чего ему так не доставало, будучи изолированным от внешнего мира, — веру, надежду, любовь.       Она навещала его чаще и дольше других. Всегда была ласкова и нежна. Отвечала на любые вопросы и утоляла любую его жажду знаний. Только с ней он чувствовал себя по-настоящему живым и нормальным. Она не стеснялась говорить даже на самые откровенные темы, затрагивая вопросы об устройстве мира, шатком равновесии и множественных запретах, которые по сути своей не имели никакого смысла. Она каждый раз заставляла Бонта задумываться о том, каким бы он хотел видеть этот мир, и каждый раз он отчетливо видел только одно: её рядом с собой, остальное его не волновало.       Бонт привязался к этой женщине. Он чувствовал рядом с ней слишком много и никак не мог разобрать этих чувств, путался в них, словно в коридорах башни. Его сердце пускалось вскачь, когда за дверью раздавались шаги, но резко замирало, если шаги принадлежали не ей. Его бросало в жар, когда она находилась рядом, а от её прикосновений к его щекам, волосам или рукам по телу пробегала странная дрожь. Но стоило ей отстраниться, как всё тело сковывало льдом, растопить который было по силам только ей. Он ненавидел время, проведённое вдали от неё, потому что без неё вокруг ничего не существовало — одна сплошная пустота и непроглядный мрак. Его терзало новое, неизведанное ранее чувство, понять и принять которое помогла ему снова она.       Ему тяжело дались объяснения, каждое даже самое тщательно подобранное слово не выражало всей полноты его чувств, но она поняла его. Приложив руку к неровно и быстро бьющемуся сердцу юноши, Ребекка мягко улыбнулась и произнесла:       — Это называется любовь, Бонт. Люди считают её чудом, а ты хранишь её в своём сердце.       — Хотел бы я знать о любви хотя бы половину того, что знаю об одиночестве, — в смущении отведя в сторону глаза, ответил юноша.       С того самого дня, когда Бонт узнал о любви, его существование в этом мире обрело смысл. Ему нравилась любовь, и с каждым днём это чувство росло в его груди, вытесняя одиночество, тоску и страхи, что успели осесть мрачной тенью в его сердце. Но любить сверх меры — кощунство. Однажды, окончательно растворившись в ком-то, мы начинаем терять собственное «я», отождествляя себя со своим желанием обладать кем-то или чем-то. В погоне за удовлетворением своих самых низменных потребностей мы становимся безумны и кровожадны, и достаточно всего один раз пересечь черту, чтобы навсегда запомнить сладкий и пьянящий вкус безнаказанности. Природа наделила Бонта невероятной силой. Она не делала его чудовищем. Слепая любовь его таким сотворила, убив в чистом ангеле невинность.       — Ты моя, Ребекка, и только моя! Даже не думай, что я позволю кому-то забрать тебя у меня, — с жаром произносит юноша, и его резкие слова эхом отражаются от холодных каменных стен башни.       — Бонт, милый мой мальчик, меня нельзя забрать или присвоить, как какую-то вещь, — её голос, как и всегда, спокоен и холоден, а губы тронуты едва заметной улыбкой. Она, наверняка, не верит его словам, считая угрозы пленника пустыми. Но она не знает, на что он готов пойти, чтобы достичь своей цели. — Я принадлежу только небесам. К тому же, кажется, Шепфа не сильно доволен нашей близостью. Он считает, что нам нужно реже видеться.       — Нет! Не позволю! Если потребуется, я начну войну с небесами и адом, да даже с самим Шепфа, если они посмеют встать между нами!       — Ты непозволительно наивен, мой дорогой. Чтобы начать войну, тебе необходимо выбраться из этой башни, и, насколько мне известно, в скором времени это не предвидится.       Тогда Бонт впервые ощутил терпкий и неприятный вкус гнева и ревности. Чем больше он думал о возможной разлуке с Ребеккой, тем гуще становился туман мрачных мыслей в его голове. Страх потерять её навсегда ослеплял и погружал во тьму, из которой вывести его мог только её свет. Он часто задавался вопросом, может ли Ребекка видеть эту темноту, велящую сеять хаос. Он старательно прятал своего монстра подальше от её глаз, но всё же не был уверен, что сможет долго держать его на цепи.       — Внутренний хаос не должен проявляться снаружи, — как-то сказала ему Ребекка. — Даже раздобудь ты нимб, всё равно не сошел бы за святого, Бонт. Тебе нужно меньше мечтать, но больше размышлять о том, как достичь своих целей. Мечтательность развращает и балует наш разум.       И он размышлял. Он размышлял и строил планы каждую секунду, что находился один на один с растущей в нём тьмой. Она заполняла каждый уголок его мыслей, бросала тень на свет, что когда-то даровала ему любовь, поглощала и отравляла всё, к чему прикасалась. До Ребекки Бонт был чистой книгой, в которой никто не оставлял следов, и только она посмела потревожить тёмную сторону, которую все остальные боялись пробудить в душе полуангела-полудемона. Поначалу он игрался с этой тьмой, как дети обычно играют в конструктор, строя что-то, а затем ломая, чтобы построить нечто более совершенное. Но в определённый момент, познав запретный вкус порока, эта игра стала неотъемлемой частью маленькой личной реальности Бонта.       Ревность — грех очень земной, и Ребекка знала о ней всё, однако, не страшась гнева влюблённого в неё юноши, продолжала рассказывать ему о внешнем мире и его несовершенствах, о тех, кто её окружает там, куда заказан путь ему — вечному заключённому крепости, ставшей ему тюрьмой за грехи, которых он ещё не совершил. Именно ревность стала спусковым крючком, приведшим ангела к самому страшному греху как на земле, так и на небесах и в аду. Бонт захотел стать для Ребекки единственным, подобно тому, как она единственная для него. Он нашёл способ избавиться от всех, кто был ей дорог, даже будучи запертым в башне. Ребекка открыла в нём особую силу, научила пользоваться ею, но в качестве благодарности получила горстку пепла от тех, кого любила: дочь, друзья, поклонники. Бонт готов был сжечь весь мир, а затем залить его кровью всех, кто посмеет пойти против него и его любви. Засыпая, он ясно видел эти картины и чувствовал лишь трепет перед будущей победой.       — Ты долго не приходила, — в голосе Бонта сквозит гнев, но он тщательно спрятан за маской обиды и тоски.       — Но не было ни дня, чтобы я не думала о тебе, мой милый, ведь теперь ты единственный во всем мире, кто остался у меня, — с болью в голосе заверяет Ребекка, нежно касаясь холодными пальцами гладкой юношеской щеки.       От желанного прикосновения сердца обоих начинают биться быстрее в едином ритме. Дрожь проходит по их телам, будоража сознание и вызывая в памяти яркие образы их предыдущей встречи. Сплетение разгоряченных тел. Жадные касания рук и губ. Приглушенные стоны и хрипы. Близость, от которой голова идёт кругом. И одно только нестерпимое желание взять как можно больше…       — Скажи, что любишь меня, — голос Бонта дрожит от отчаяния и потребности в её признании.       — Люблю, — с придыханием шепчет в его губы Ребекка, едва касаясь их своими.       — И я люблю.       — Я знаю, мой милый. Я знаю…       Ребекка целует Бонта ласково и нежно, путаясь пальцами в коротких волосах, притягивая его ближе, желая углубить поцелуй, в то время как он грубо сжимает её тонкую талию. Опустив женщину на смятые простыни, он целует её шею, упиваясь запахом жасмина, нарочито медленно, наслаждаясь процессом, избавляет её от такой ненавистной сейчас одежды, что прячет от него желанное тело. Он целует её грудь и ключицы, пальцами выводя на её ребрах узоры, значение которых известно лишь ему одному. Томный вздох срывается из приоткрытых губ Ребекки, когда зубы юноши впиваются в податливую женскую плоть.       Не в силах унять сладострастного пожара, Ребекка ногтями проводит вдоль обнажённой спины любовника, оставляя бледно-розовые дорожки на бледной, ни разу не видевшей солнца, коже. Она теряет рассудок, сгорая в пламени запретного удовольствия. Он — её секрет, который она хранит в самом дальнем уголке своего сердце, там, где никто и никогда не сможет его найти. Она кусает его губы до крови, вкушая сладкий яд обречённой любви.       Их движения синхронны, тела уже отлично знают друг друга, и каждый из них чувствует, в чём нуждается партнёр. Резкие и ритмичные толчки без намёка на нежность, ведь каждая встреча может стать последней. Они оба слишком глубоко погрязли в этой одержимости, чтобы останавливаться сейчас. Есть только один выход — брать, не ожидая ничего взамен, взять сполна и испить друг друга до последней капли. Ребекка закусывает плечо Бонта, чтобы заглушить рвущиеся наружу стоны, пока он безжалостно вбивается в её тело и пальцами касается чувствительной точки, подводя любовницу к краю.       — Только не останавливайся, — с надрывом и отчаянием молит женский голос.       — Ни за что, — обещает мужской.       Бонт кладёт руку на грудь Ребекки, ладонью ощущая, как быстро бьётся её сердце, сжимает упругую плоть, представляя, что держит в руках сердце любимой, которое бьётся для него одного. Ребекка теснее прижимается к нему, скрещивая ноги на его пояснице и двигая бёдрами в такт его глубоким и грубым толчкам.       Освобождение сначала захлестывает её, будто волной цунами, уничтожая на своём пути все связные мысли. Она выгибается дугой и вскрикивает от экстаза, что охватывает всё её тело, но Бонт не перестаёт двигаться внутри неё. Его движения становятся почти яростными, пока он самозабвенно ищет собственной разрядки. Звуки ударов тела о тело эхом разносятся по полупустой комнате, смешиваясь с рваным дыханием и проклятиями.       Он слишком увлекся Ребеккой, потеряв все ориентиры, которые ему когда-то давали. Она затмила собой всех и вся, и только ей дано вывести его в мир, который упорно отказывается его принимать.       Стоило Бонту вырваться в большой мир, он превратил его в тот ад, который знал лучше всего. Отныне не было Бонта, это имя больше никто не произносил, но всюду слышались осторожные шепотки, полные волнения и неподдельного ужаса перед тем, кто именовал себя Мальбонте. Он выбрал сторону и упрямо шёл против света, ведь, как известно, соблазн рождается в тенях. Сладкими обещаниями отравлено было глупое сердце юноши, тьма поглотила все краски его души, оставив на их месте мысли о мести и войне во имя любви. Всё во имя любви и всё ради неё одной.       Мальбонте считали самым ужасным воплощением греха. Его называли беспощадным чудовищем, диким и бессердечным монстром, омывающим кровью невинных собственную прогнившую душу. Он был жесток с врагами, но проявлял милосердие по отношению к тем, кто вставал на его сторону. Он ждал, когда Ребекка присоединится к нему, будет воевать вместе с ним, а не против. Битва за битвой, смерть за смертью, но она не приходила. Когда же они, наконец, встретились, её глаза оставались печальны, как и в первую их встречу, только теперь в них поселилась решимость.       — Я не прошу твоего прощения, да и не принял бы его. Я не жалею ни об одном своём грехе, ведь после твоего предательства только они составляют мне компанию. Я хотел бы забрать твою боль от потерь, любимая, но не могу этого сделать, ведь тебе не больно…       Он понял. Он всё понял, стоило ему взглянуть в любимые глаза. Словно кружева, она плела паутину лжи вокруг него, развязывая эту бессмысленную войну его руками. Превратила в палача для тех, кого убить сама не могла. Такие тонкие, ненавязчивые манипуляции преподнесла столь аккуратно, что он, наивный и влюблённый, не заметил обмана, поставив её в центр Вселенной, приняв её за абсолют. Он вытоптал ей дорогу, оставшись единственным препятствием на её пути к власти, но сил бороться больше не осталось. Да ему и не хочется этой борьбы. Теперь Мальбонте имеет то, чего всей душой желала Ребекка, но ему это совершенно не нужно, как он совершенно не нужен ей. Он достиг своей цели, перешёл заветную грань, но вместо ожидаемой радости его одолевает тоска, ведь цель не оправдала средств. Всё было пустым.       — Я покорил этот мир и бросаю его к твоим ногам, так почему ты всё ещё не счастлива?       — Я потеряла всех, кем дорожила и вот-вот потеряю тебя, — несколько слезинок скатываются по белоснежным щекам женщины, но в холодном взгляде нет и намёка на сожаление. Ребекка не стесняется слёз, не спешит убрать их следы с кожи, наоборот, гордо поднимает подбородок, оставаясь прекрасной в своём несовершенстве. — Я держу твой поводок, но кнут в твоих руках.       — Ты учила меня, что играя с огнём, всегда есть риск остаться с опалёнными крыльями, — спокойно отвечает Мальбонте, подходя ближе к женщине, но выдерживая дистанцию. Между ними всего несколько сантиметров, но по ощущениям непроглядная пропасть.       Ребекка едва заметно вздрагивает, когда Мальбонте протягивает руку и легким движением большого пальца смахивает блестящую слезинку с её бледной щеки. Впервые он испытывает жалость к этой всесильной и уверенной женщине, она стала заложницей собственной игры, попавшись в ловушку чувств. Оставив все сомнения и страхи, Ребекка тянется к обветренным губам возлюбленного, крепко обхватывая широкие плечи. Мальбонте не сопротивляется, да он бы и не смог, даже если бы хотел. Свет и тьма сливаются воедино под небом, усеянным миллионами холодных и безразличных к чужим судьбам звезд. Две сломленные души танцуют под божественную симфонию хаоса, боли и страданий, молитв о смерти и отчаянных криков предсмертной агонии. И только Мальбонте и Ребекка в состоянии слышать эту мелодию, сочинённую ими двумя. Они олицетворение жизни и смерти. Добра и зла. Но выбирая одно, невозможно игнорировать другое…       … смерть и опасность вовсе не обязаны являться в парадном мундире. Они могут явиться и в виде поцелуя любимой — самого сладкого и в то же время самого горького прощального поцелуя с привкусом слёз и крови. Мальбонте и не думал, что руки, которые он так любил, так желал держать в своих ладонях, смогут вонзить ему в спину нож, убив в нём жизнь.       «Дважды предан ею одной…» — проносится в мыслях Мальбонте перед тем, как он делает последний вдох.