Надо ждать

- Кого?! Юра, кого убили?! - Виктора Сергеевича... Пока еще не больно, только потихоньку немеет раненое место где-то внутри, под ложечкой, и хочется спать. Болеть будет потом. Сейчас слишком много надо сделать. Милицейский бобик нещадно раскачивает на ухабах, бросает пассажиров друг на друга. Ей кажется, что она хорошо держит себя в руках, пока после очередной кочки Зинаида Андреевна не обнимает ее за плечи и не прижимает к себе: - Танечка… Таня… Ну не надо… Только тогда Татьяна Павловна понимает, что по лицу, не переставая, льются слезы – будто открыли кран. Начальница, сама всхлипывая, шепчет на ухо что-то бессмысленное, ни капли не утешающее, и на несколько секунд Татьяна расслабляется, припадает головой к мягкому плечу, чтобы тут же выпрямиться и отстраниться, прикусив щеку изнутри почти до крови. Потом. Нельзя. Еще не так больно. И рядом тихо икает от выплаканных подчистую слез обмякший Ложкин. Около ворот валяется куча еловых веток и почему-то разбросанные вокруг алые галстуки. Зинаида уводит вконец расклеившегося Ложкина в санчасть. Лагерь за два часа стал чужим, как разоренное гнездо. Будто сломалось в мире что-то, что делало солнечным солнце и беззаботным – воздух. "Вот и кончились наши каникулы", - звучит в голове извиняющийся голос рыжего высоченного Евгения, и она снова закусывает губу, перехватывая на подлете вздымающиеся слезы. Каникулы действительно кончились. Насовсем. - Арсений! В мужской вожацкой возятся чужие люди в форме, фотографируют, упаковывают в прозрачные пакеты какие-то вещи. Татьяна Павловна видит в чьих-то руках смятую тельняшку и тут же отдергивает взгляд, словно руку – от горячей сковороды. - Арсений!! Она находит его за углом столовой. Арсений и компания сидят полукругом, измотанные, грязные, будто упали, где стояли, после тяжелой работы. Они сидят, упрямо наклонив головы, ритмично раскачиваются, держа на коленях руки со сжатыми кулаками; подскочив ближе, Татьяна слышит обрывки этой странной присказки, которую они твердят сквозь зубы: «Хананамити, хананамити…» - Арсений, вы целы? Да что с вами? Она пытается поднять то одного, то другого; дети молча вырываются и отворачиваются. На испачканных лицах светлые потеки слез, у Арсения на лбу наливается шишка, руки у всех исцарапаны до крови, и они не перестают бормотать. Это стресс, шок, мелькает в голове. Их всех тоже надо в санчасть. - Не… не надо, не... трогайте их, Татьяна Павловна. Поодаль, у стены, поджав ноги, сидит Лена. Такая же растрепанная и заплаканная, так же сжимает перед собой маленькие кулачки. - Понимаете, мы…. Они…. держат кулаки, - сглотнув, объясняет она, и голос ее прерывается на каждом слове, как у несчастного Ложкина. – Наверное, сейчас е… его оперируют….будут… будут оперировать… если успели... до… довезли… - Кого?! – Татьяна Павловна сама едва слышит свой ослабевший голос. - Как?... Лена, куда... довезли?... На костяшках Леночки выступают белые пятна, и она, не отвечая, закрывает мокрые глаза. - Надо… надо… просто ждать… - шепчет она убито. Внезапно рукам становится жестко, и Татьяна Павловна понимает, что почему-то оказалась на земле, и ладони саднит от мелких камушков и иголок. Сердце мечется в груди так, словно вот-вот выскочит и умчится по деревянным мосткам к самой воде; вся отсроченная боль накатывает на нее невыносимым девятым валом, жгучим от примеси дикой, обжигающей надежды. Надо забрать отсюда детей, надо вставать, надо идти, надо. Вместо этого она притягивает к себе застывшего, как каменного, Арсения, утыкается подбородком в его затылок и крепко-крепко сжимает холодные ладони вокруг его сжатых кулаков. Надо просто ждать. И она будет.