Кровь на кулаках - из-под пальцев музыка......

      Это было кладбище… Но необычное. На заднем дворе музыкальной школы доживали свой век старые инструменты: рояль и виолончель. Те, что ещё окончательно не развалились, превратившись в кучу дерева. Акааши прятался здесь от Куроо и его банды. Вот же жизнь-стерва: в школе его считали хулиганом (просто из-за того, что не позволил издеваться над собой и Конохой, применив в качестве аргумента кулаки), а уличная соседская гопота обзывала гребаным ботаном всего лишь потому, что он сын настройщика пианино. Порой ему прилетало, не сильно так (все же Тецуро не был конченным уродом), однако, синяки и ссадины лишь утверждали учителей и местных бабулек в их мнении, что Акааши — неуправляемый подросток. Какое-то время его это ранило, потом стало все равно. Сердце застыло, замёрзло, упрятав под спасительный прочный лёд все боли и слезы. Даже от Бокуто и Конохи отстранился, не желая им проблем из-за общения с таким «неблагонадежным типом». Котаро долго пытался пробиться сквозь стену отчуждения, но в конце концов отстал, каждый раз грустно провожая взглядом бывшего друга, забавно, по-совиному, хлопая жёлтыми глазами. Коноха осознал быстрее, но ничего не сказал, и Акааши был благодарен ему за это. Никто не знал об этом его убежище, как и того, что парень почти реанимировал старый аккомпаниаторский инструмент и периодически играл по вечерам, когда из-за репетиций школы его никто не мог услышать. В тот день был выходной, но Кейджи все равно перебирал черные и белые клавиши, заставляя инструмент надрывно плакать, когда до его слуха донеслась печальная и одновременно пронзительная, глубокая мелодия скрипки. Неожиданно для себя, он прислушался, пальцы сами собой заскользили по клавишам. Он вторил высокому голосу смычкового инструмента более низкими тоном старого рояля, ведя тихий неспешный диалог, отвечая будто на чужую боль. Он так увлекся, что не заметил, как музыка из школы прекратилась, погруженный в мелодию, он улыбался сам себе, не обращая внимания ни на что вокруг, полностью окутанный шалью прозрачных струящихся звуков. Из задумчивости его вывел звонкий голос: — Эй! А почему ты на этой рухляди играешь? Сейчас в школе почти никого, полным полно свободных классов! — Акааши вздрогнул, оборачиваясь, мелодия обиженно оборвалась на полутоне. Он недоуменно посмотрел в сторону говорившей, встречаясь взглядом с обладательницей ярких синих глаз. Девушка в форме Фукуродани стояла перед ним, радостно-удивленно глядя на него. Густые темные волосы, пухлые губы и печать одухотворенности на лице: очередное эфирно-зефирное чудо, дальше школы и музыкального класса носа не кажущее. И вот это явление стоит и бесцеремонно разглядывает сердитого брюнета в потёртых джинсах и давно мечтающей о химчистке толстовке, не выказывая и тени страха. — Из какого ты класса? Я тебя не видела раньше, у тебя потрясающий звук! С кем ты выступаешь? — вопросы сыпались пулеметной очередью, не давая возможности вставить хоть слово. Но Кейджи все же сумел: — Я не учусь в этой школе. — Да? А в какой тогда? — не унималась скрипачка (он был уверен, что именно она играла ту красивую мелодию). — Ни в какой, — мрачно отрезал брюнет, закрывая крышку инструмента. — Но как же… — растерянно пробормотал девушка, погрустнев. — Вот так, — бросил Кейджи, вставая с колченогой табуретки и направляясь к воротам. — Постой! Не уходи! — Чего тебе? — неожиданно грубо ответил парень, он почему-то разволновался, в животе неприятно заворчало, а сердце стучало через раз. Но девчонка как будто не обратила на это внимания, хватая его за рукав: — Мне нужна твоя помощь! — выпалила она, умоляюще заглядывая в зелёно-серые миндалевидные глаза. Акааши опешил: она серьезно? Она не боится, подваливает к не пойми какому чертиле с рожей «не-подходи-прибью» и просит помочь?! Мозг говорит, что надо послать ее куда подальше да сматываться, а язык выдает: — Что случилось? — нормально, да? Шизофрения, как она есть. Но мало, мало идиотизма! Больше кретинизма, господа. Девушка подскакивает и тащит его в сторону музыкальной школы, а он послушно топает за ней. Акааши Кейджи, ты что? Иди домой, ты не в себе. Остановись! Но нет, он кивает с видом ученой лошади пока скрипачка объясняет ему свой «геморрой». — Понимаешь, мы с Сато-чан должны были играть на отчётном концерте, но она на середине репетиций меня бросила, решив помочь своему парню. Дуэт накрылся, а там будет комиссия, отбирающая на конкурс префектуры. А ты… Ты так влился в мелодию! Мы точно понравимся жюри! — юноша все больше охреневал от происходящего: какого рождественского хереса тут творится. Наконец он обретает дар речи и резко тормозит так, что синеглазая чуть не падает, качнув пышной каштановой гривой волнистых волос. — Подожди. Я не учусь ни в какой музыкальной школе! Мой отец был настройщиком пианино. Вот и все. Прости, но … — Был?! — вот же, услышала. Из всей фразы она выдернула именно это, — значит… — Его больше нет, — холодно проговорил Акааши, — извини, я не могу играть с тобой. — Почему, — еле слышным шёпотом проговорила девушка, синие озера глаз опасно заблестели. Чёрт! Она собралась плакать. Мысли Кейджи заметались в панике: что делать, что делать. Это воздушное недоразумение сейчас разрыдается прямо здесь. А он? Он мог защитить, врезать в борьбе за справедливость. Но как успокаивать девчонок, он и понятия не имел. И снова язык сам по себе выдал: — Я самоучка, я не знаю, как играть по нотам. (Враньё чистой воды, но ничего более убедительного в полупустую голову не пришло). — Это не страшно, я поведу мелодию, а ты играй, как играл. — А получится?! — эй, але? Мозг в ауте: то есть его типа никто не спрашивает. Ну и хрен с вами, кто куда, а я в окно, разбирайтесь со своей музыкой сами. — Конечно, — оживилась девушка, увлекая его в недра старого здания.       Через два часа их выставил охранник: школа закрывалась. Ребята направились в сторону остановки, бурно обсуждая произведение. Ну то есть бурно обсуждала девчонка, а юноша периодически вставлял комментарии. Не заметив знак, они прошли мимо, увлечённые беседой, когда сзади раздалось нагло-ехидное: — Опаньки! Какие люди?! А мы без фрака. Наш ботан ещё и девчонок кадрить умеет. Ну кто бы мог подумать! Познакомишь? — Кейджи чуть не застонал, ну как он так вляпался, да ещё и эта тут. Чёрт! Он обернулся, вставая между лыбящейся комашкой и девушкой. — Быстро беги отсюда, — бросил он ей, — через двести метров вниз по улице аптека, там безопасно, — однако девчонка не двинулась с места, что-то высматривая за спинами парней. Увидев очевидно что-то нужное и важное, она хмыкнула и сказала: — На счёт три заткни уши! Два-три! — Акааши неожиданно для себя послушался и прижал ладони к ушам. И вовремя. Высокий, невероятно громкий и до зубной боли противный визг разнессяя по улице, вызывая хлопанье окон и возмущенные возгласы. Из кофейни напротив выскочил бариста, опасливо озираясь. Куроо застыл, стирая с лица улыбочку, его банда, скривившись заткнула уши, а когда сзади послышались шаги и … вой полицейской сирены, они резво драпанули в ближайший проулок. Визг прекратился, а Кейджи ошалело смотрел на новую знакомую. Довольная произведенным эффектом, она торжествующе смотрела на него снизу вверх. Мимо прошуршала патрульная машина, направляясь дальше по улице. Тут-то бы Акааши и свалить в вечерний туман, но нет же. Он стоял и тупо пялился в смеющиеся озера, в которых отражались уже зажегшиеся фонари. «Пора валить, Акааши!» — шептал мозг. «Мозг, заткнись, пожалуйста на хрен!» — довольно скалилось сердце, вытанцовывая кан-кан по грудной клетке. — Не… не стой так близко, — прохрипел парень, дернувшись в сторону. В горле пересохло, он решительно не понимал, что произошло и происходит. От девчонок он всегда старался держаться подальше, да и они обычно шарахались от него, как от прокаженного. А эта не вписывалась в привычные стандарты, смотрела прямо в глаза и ни черта не боялась. Вот тебе и девочка со скрипочкой. — Я подойду ещё ближе, если ты не будешь со мной играть. Кстати, я Футтакучи Рин, второгодка старшей Фукуродани. — Акааши… Кейджи, — хрипло ответил парень. — Приходи завтра к пяти к воротам! Хорошо? — искрясь энтузиазмом, воскликнула девушка. Дальше произошло совсем непонятное. Девчонка встала на носочки, обняв порывисто его за шею и упорхнула в открывшиеся двери подъехавшего автобуса. А Кейджи так и остался статуей — символом подросткового мальчишеского тугодумства, ибо мозг весь в обидках повернулся к хозяину мозжечковой частью. Он медленно двинулся в сторону дома, сжимая в руках футболку в районе груди, там где прижалась Рин.

Неделю спустя

       Ватанаба-сенсей уже собирался уходить. Голова гудела после прослушивания энного количества произведений. Как всегда, он проверял классы, отмечая по списку везде ли ребята навели порядок после репетиций. Неожиданно, внимание учителя по аккомпанементу привлекли звуки скрипично-фортепианного дуэта, плавно струившиеся по коридорам опустевшей школы. Глубокая, прозрачно-тягучая мелодия; звуки рояля, перекликаясь с пронзительными переливами скрипки, создавали потрясающий невероятный тандем. Сенсей продолжил обход, приближаясь к источнику, пока наконец не оказался у дверей класса, где и шла репетиция. Когда затих последний аккорд фортепиано, он распахнул двери и, апплодируя, вошёл внутрь. — Прекрасно! Рин! Великолепно! Пусть сожрёт меня Баканэко, если это не первое место. — Но… — Никаких но? Это потрясающе! А кто твой аккомпаниатор? Хотя нет, у вас вполне равноценный дуэт. Как твое имя, я не припомню тебя в классе? — Акааши, — пара настроженных глаз недоверчиво уставились на учителя. — Как? Акааши? А твой отец не Акааши Хару? — Да. Акааши Хару был моим отцом, — тихо ответил парень, — он умер год назад. — Прости, — также тихо произнес Ватанаба-сан, погрустнев, — я учился с ним в консерватории. До аварии он подавал надежды, как блестящий пианист и композитор. Но перелом пальцев… А он писал музыку? Он же не оствлял это занятие? Верно? — Да. Я недавно нашел его партитуры… его музыка… я иногда их играю. — У тебя талант, не зарывай его, — серьезно покачал головой сенсей. — Не зароет, мы вместе пойдем на конкурс! И, кстати, ты мне соврал, что ноты не читаешь. А партитуры отца смог, значит. — Я даже не учусь здесь! И вообще… — что дальше сказать Кейджи не знал и замолчал, уставившись в пол. А он прав, подумала девушка: по правилам, в конкурсе участвуют только ученики школы. А что если… В синих глазах зажегся огонек, и она впилась взглядом в лицо Ватанабы, от чего тот даже поежился. — Ватанаба-сан, Акааши не учится официально в нашей школе, можно что-то придумать? Вы же слышали его игру. — Да-да, — спорить с Футтакучи, что пожар бензином тушить, это музыкант зал отлично. А ведь и правда, почему бы не оформить его задним числом, заочно. Против правил, но если удастся уломать завуча, то… В конце концов, правила — чтобы их нарушать! — Попробуем придумать. — Я не играл никогда на конкурсе, — предпринял последнюю попытку юноша, — меня отец учил и всё, вряд ли получится. — Что значит вряд ли! — взвилась фурией девушка. — Да что ты пристала! Тебе какое вообще дело! Вам же всем все равно, кроме вашего дурацкого конкурса! — закричал вдруг парень, и красивое лицо исказилось гримасой боли и злости. — Да потому что ты — чёрто гений! Понимаешь! Ты же своей игрой всю душу вынимаешь, вскрываешь всю поднаготную. У меня мурашки табунами бегали, когда я впервые твою игру услышала! Не смей! Не смей прятать это от людей! Не позволю! — злые слёзы реками текли по миловидному личику. Девушку трясло в истерике от того, что этот упрямый балбес не понимал очевидного. — Не ради себя, ради памяти отца, ты должен играть! — выдала она, тряся за грудки онемевшего Акааши. На секунду перед глазами возникло лицо отца за несколько дней до его смерти. Он уже не вставал и попросил его сыграть Carol of the Bells. «У тебя дар, Кейджи. Помни это. Когда тебе будет грустно и больно — просто играй». — Хорошо. Я сыграю. Можно только мы будем исполнять произведение отца? — Нужно! — серьезно ответил сенсей. — Да!!! — шумное сияющее существо налетело на брюнета, повиснув с радостным воплем на шее, от чего тот покраснел. — Ладно. Я решу вопрос с оформлением Кейджи. И заодно с репетицией. Скажи, а Акааши-сан закончил свою «Счастливую» рапсодию? — Откуда вы знаете? — парень снова недоверчиво сверлил глазами Ватанабу. — Мы мечтали вместе исполнить её, скрипка и рояль, — обезоруживающе улыбнулся мужчина. — Он переписал ее, для оркестра. — Что?!!! Могу я взглянуть? — Я поищу. — Охх. Сколько всего. Ну и день, — радостно проговорил сенсей. — А теперь по домам. Ребята послушно покинули класс. Они молча шли по тихой улице, погруженные в свои думы. — Хочу, чтобы ты знала, — глухо проговорил парень, прерывая затянувшееся молчание, — я сделаю это в память об отце. Я не буду потом играть. — Посмотрим, — хихикнула девушка. — Не лезь не в свое дело! — неожиданно грубо рявкнул Кейджи. Но эта пигалица только ещё более коварно улыбнулась. — Будешь! Сам захочешь, когда увидишь реакцию на твою игру. Кстати, что ты хочешь исполнить? Мне же надо подстроиться, у меня нет партитуры, надо будет писать заново… — Не надо, есть старая версия той рапсодии, — тихо сказал Акааши. — Тогда завтра приходи ко мне, в школе выходной, а у меня дома есть пианино. — она тут же настрочила на бумажке, не весть как оказавшейся в ее руке, адрес и телефон и пихнула растерявшемуся парню в карман толстовки. — Ты совсем? Меня твои предки на порог не пустят, — возмутился он, очнувшись. — Пустят! Я им сегодня все расскажу. — Ага-ага, а то, что я несколько раз в участке оказывался, тоже расскажешь? , — Акааши стоял, скрестив руки и насмешливо смотрел сверху вниз. — И что с того? — пожала плечами девушка. — Ты совсем идиотка, ты мои руки видела? — уже орал в голос Акааши, показывая покрытые ссадинами и шрамами костяшки. Последние — совсем свежие после разборки с Куроо и его компашкой. Но это чудовище лишь фыркнуло и хлопнуло глазками: — И чё? — сокрушительный аргумент. А и правда? И чё? — Да то, что нормальные родители к такому отбитому придурку свою дочь на пушечный выстрел не подпустят, — в ответ Рин звонко рассмеялась, затем опасно сверкнула глазами, уставившись на руки пианиста-беспризорника. В следующее мгновение произошло нечто, совсем невообразимое. Девушка взяла избитые кисти парня в свои тонкие бледные изящные руки, оглаживая пальцами каждый шрам, обводя царапины и шершавые суставы. Затем она поднесла их к лицу, прижимаясь щекой к фалангам: — Это неважно, — прошептала она глубоко и ласково, от чего Акааши застыл, а внутри разлилось приятное тепло, в груди что-то заухало и забегало, как ручные птицы, когда кто-то резко сдергивает покрывало с клетки. Внезапно она встала на носочки, звонко чмокнула его в щеку и упорхнула в автобус. А Кейджи остался в гордом одиночестве, с пунцовыми щеками осознавать произошедшее.       Родители Рин даже не обратили на него внимания. Футтакучи сан не выходил из кабинета, а мама, колдуя на кухне, высунулась на секунду с яркой улыбкой, предупредив, что через два часа будет обед. Они репетировали без остановки, пробуя разнообразные варианты. Дело продвигалось неожиданно быстро. Но Кейджи покачал головой: — Не годится, рояля слишком много. А у тебя должно быть больше. Это же твое выступление. Может лучше другое, — он протянул ей небольшое произведение. Пробежав глазами по строчкам нот, Рин засияла. — Это просто волшебно! Кстати, Я вчера говорила по телефону с сенсеем: он уговорил завуча. Завтра он запросит документы из школы для оформления, — брюнет лишь вздохнул. Он уже понял, что за обманчивой внешностью девочки-феечки скрывается мощное стенобитное орудие. Поэтому он кивнул, раскладывая ноты на подставке. И они продолжили пока мама не погнала их в приказном порядке есть. За обедом парень смущался и пытался спрятать руки. Особенно при виде отца Рин. Довольно крупный на фоне миниатюрной жены, глава семьи производил впечатление сурового, строгого человека. Тем не менее, он ничего не сказал про внешний, более чем скромный, вид Кейджи. Мама же вообще, пару раз бросив взгляд на царапины, просто выдала ему заживляющую мазь, сказав, дважды в день наносить на вымытые руки. — Береги руки, Акааши, у тебя потрясающее чувство и понимание звука. Футтакучи-сан — музыкальный критик, он слов на ветер не бросает. Мы рады, что Рин повезло тебя встретить. — серьезно сказала она. Окончательно перестав понимать людскую логику, он машинально поблагодарил женщину и убрал тюбик в карман. — Ну, что я говорила?! — торжествующе улыбалась девушка, провожая его вечером до остановки. Неожиданно для себя, парень тоже едва улыбнулся. Ну невозможно было не заразиться, глядя в сияющие огромные глазища, которые опасно сверкали энтузиазмом. И он пропал, провалился, утонул. Все, не ищите Акааши. Спасатели не помогут, ибо Кейджи сам не понимает, что с ним. Но одно он знает точно: сыграет, и не один раз, везде, на всех конкурсах, куда эта заноза только его потащит. Он будет играть с ней, с оркестром, да хоть с шаманами, бьющими в бубны. Лишь бы острый подбородок прижимал деревянную скрипку, а правая рука нежно и сильно водила смычком по струнам, заставляя инструмент выводить мелодию души. — Ау! Земля вызывает Кейджи, прием! Ты слышал меня вообще? — А… Прости, я задумался. Что ты сказала? — Говорю, завтра в школе пойдем твои документы оформлять. Задержись после уроков. Документы они оформили. Только ради одного выражения на лицах завучей стоило это сделать. Что там им говорил Ватанаба — знает только Всевышний, но все было передано в музыкальную школу. Тем не менее Рин этого было мало, и под перекошенную рожу старого крысака, преподавателя по японской литературе, по нелепой случайности являвшегося куратором школьного оркестра, она во всеуслышание заявила, что Рапсодия отца Кейджи будет исполнена оркестром на фестивале. А Ватанаба-сан будет им помогать. Занавес! Шах и мат. Последняя надежда шкраб остановить весь этот кошмар вопросом, мол в курсе ли ее родители, с кем она общается, была расстреляна в упор тяжелым и прямолинейным, как выстрел из базуки: «Да!». Акааши честно стрался не ржать. Да ради этого шоу он готов сыграть что угодно, хоть «танец маленьких утят». В общем, незаметно для себя он прописался в музыкальных классах и в доме Рин. Однажды он так задумался после репетиции, что даже не смотрел по сторонам пока брел домой, листая на ходу партитуры. Сигнал машины, резкий рывок назад, мимо пролетает грузовик, а сам пианист сидит на пятой точке. Над ним этаким живым интегралом возвышался Куроо, ехидно скалясь. То есть это что? Он его спас? Медведь в лесу сдох, не иначе. — Куроо? — Нет, блядь, королева Англии. Пожалей полицию: у них конец смены, а ты им работки в виде твоего трупика подбросить решил? — Спасибо. — Завались, — парень зло сплюнул, — не знаю, почему это сделал. Хотя нет, знаю: надо же кого-то пиздить, а кроме тебя других утырков тут нет. — И все равно спасибо. — Да пошел ты на хер! — парень схватил упавшие ноты и разорвал, пуская обрывки по ветру. Испещренные линиями и закорючками листки грустной стайкой взметнулись в воздух и упали в нескольких шагах. Кейджи ничего не ответил, просто поднялся и пошел прочь. — Эй! — раздалось за спиной, — ты так и пойдешь? Че, зассал? Обсосок! Ботан херов! — ругательства неслись одно за другим. Однако Акааши не испытывал ни злости, ни обиды. Во-первых, у Рин были копии, так что невелика потеря, а во-вторых… В голове застряли слова Футтакучи, когда она спросила про Куроо и компанию: почему они доставали Акааши. Выслушав его, она задумалась и серьёзно сказала: «Знаешь, папа говорит, что за каждым злым человеком стоит боль. Ты ведь тоже «съехал» после ухода мамы от вас и смерти отца (после того, как Хару распрощался с перспективной карьерой исполнителя, жена бросила их)». Юноша развернулся и посмотрел на противника долгим взглядом, от чего слова на миг застряли в горле крикуна. — Че пялишься? — Нехило ты себе мозги ебёшь, — протянул Акааши. — Че?! Совсем кукуха по пизде поехала? — он подскочил и схватил парня за грудки. — Неа. — Кейджи перехватил его руки, — просто ты не тот, кем пытаешься казаться. Вот мне и интересно, с хрена ли ты так издеваешься сам над собой. — Слышь ты, уебок, психиатр, блядь местного разлива. Я щас закончу то, что грузовик не сделал. — Нет, — покачал головой Акааши, — ты этого не сделаешь, — в ответ Тетцуро повалил его на землю, и пару минут они с упоением валтузили друг друга в весенней пыли, пока потерявший терпение Кейджи двумя приемами не прижал агрессора фейсом в асфальт, заламывая руку: — Угомонись, псих. В чем проблемы-то? — Да какая тебе разница, ботан. — Этот ботан сейчас тебе вывернет руку в суставе, если ты не затихнешь. Парень пару раз дернулся, но боль в плече заставила его отказаться от этой затеи, да и нос неприятно надышался песка. — Ладно, все, пусти. Я все понял. — И что ты понял? — Блядь, да не буду я тебя трогать!!! Отпусти уже, — Акааши выпустил его и помог подняться, стряхивая мусор с куртки парня. — А ты неплох в борьбе, — вдруг улыбнулся Куроо — бывай! Береги свою птичку, прикольная она у тебя! — он помахал рукой и пошел восвояси, засунув руки в карманы. Кейджи завис, пытаясь осознать произошедшее, затем посмотрел и крикнул всед удаляющемуся парню: — Захочешь поговорить — обращайся! — Иди в жопу, — беззлобно ответил Куроо, пианист улыбнулся, странный он, но вроде нормальный чувак, просто малость съехавший не туда. Акааши нервничал, вот на самом деле. Чеерт! Ему насрать, по хрен, по хую! Вообще на этот концерт! АААА! Ни фига. Он волнуется. Почему? Самолюбие, нежелание подвести Рин, память отца? Кто ж его знает, но одно очевидно: Кейджи краснеет-бледнеет-потеет, у него сохнет во рту, чешется шея от накрахмаленной мамой Рин белой рубашки, а черные брюки кажутся до неприличия узкими. — Чувствую себя грёбаным педиком, — жалуется он Конохе с Бокуто, которые пришли его поддержать. Коноха прыскает в кулак, а «совень» откровенно ржёт: — Ну если на педиков пялится половина девчонок, то ты просто король геев! — Заткнись ты, — кривится Акааши, но в глубине души он благодарен Котаро, от его тупых шуток стало легче. И все же когда обьъявляют их выход, волнение накатывает с новой силой, его мутит, и он готов выблевать половину грудной клетки вместе с сердцем, сукой. Рин молча сжимает его ледяные кисти, ее руки наборот, будто в чане с горчей водой держали: — Все хорошо! Просто играй, как всегда! Не важно, что скажут эти мымры — жюри. Пойми, мне наплевать!!! — Но конкурс, тебе надо победить, — растеряно шепчет Акааши, когда она обнимает его, заглядывая в глаза. Ее губы так близко, что он сам не понимает, как это происходит. Очухивается лишь когда Коноха деликатно кашляет за спиной: — Ребят, я конечно рад за вас, но вам пора. — Ты — моя победа, — торжествующе шепчет девчонка, хитро улыбаясь, увлекая парня на сцену. Тот идет, как во сне, будто со стороны глядя на все это. Вот они кланяются, озвучивают их фамилии, жюри пожимает плечами: Кейджи здесь никто не знает. Ватанаба из зала ободряюще кивает головой. Пианист настраивает сиденье, пока Рин укладывает скрипку. Кивок и… Все исчезает, как она и говорила. Нет ни зала, ни толпы людей, никого. Только пронзительная поющая скрипка, пророчащая свет в кромешной тьме. Он и сам ощущает себя в глухом тумане. Идет на звук скрипки Рин, зная, что пока он слышит, идет за ней — есть шанс. Шанс остаться живым, остаться человеком! Ледяной панцирь крошится, раня осколками, но Акааши благославляет эту боль. Впервые за долгое время он ощущает себя настоящим, он чувствует радость сквозь боль. Это и есть диалектика, о которой говрил отец. Он не понимает, он знает, что вот оно — удерживать две противоположности в одном. Мелодия нарастает, превращаясь из тонкого трепетного ручейка в мощный поток, полноводную реку, смывающую все наносное, лживое, показушное. Пальцы Акааши вынимают неимоверно мощный и одновременно нежный звук из инструмента, вступая в диалог со скрипкой девушки, поддерживая, помогая литься и литься. Душа летит ввысь, рвется, плачет сквозь смех. Он так счастлив! Последние звуки затихают. В зале стоит гробовая тишина. Кейджи сидит, опустив глову, он до конца не осознал, что они закончили выступление. Молчание зала давит, напрягает, сводит с ума. Почему так тихо? Неужели он завалил выступление. Футтакучи тоже замерла, и он кожей чувствует ее страх и растеряннось. Среди абсолютного молчания раздается тихое «Браво» и глухие одинокие хлопки. В ответ с другого конца им вторят, слышны всхлипы, первые восторженные возгласы. Апплодисменты нарастают, взрываясь оглушительным синхронным хлопанием. Ребята краснеют и робко кланяются. Комиссия обездвижена, а девчонки в зале утирают слезы. За кулисами девушка дает волю эмоциям, слезы безостановочно бегут: — Спасибо, — еле слышно шепчет она, и Акааши не может больше, порывисто обнимая ее, притягивая к себе сильно-сильно, чтобы не потерялась, не растворилась пустынным миражом. Но она не противится, утыкается макушкой в его подбородок. — Я люблю тебя, — слова сами вырываются, а Кейджи слишком взволнован, чтобы понять, что он только что сказал. Так они и сидят в обнимку, пока радостный сенсей не тащит их в зал для вручения Гран-при и направления на национальный конкурс. Награждение, овации, празднование в кафе, разговоры о репетициях: все проходит как во сне. В себя они приходят на пороге дома Футтакучи. Девушка и парень просто молча стоят, обнявшись. В сердцах звучит музыка: прекрасная, вечная, живая. Музыка любви