Над нами — небо

      Лето. Небо над небольшим городком в Айдахо затянуло серыми тучами. Дождь вот-вот должен был политься с небес, окутывая все вокруг мглой, забрасывая людей колючими иголками-каплями, отдавая земле всю накопившуюся в нем боль и омывая чужие раны. Люди спешили домой, чтобы успеть до его начала, суетились, прятались в магазины и кафе. Дети забегали в здание детского сада с прогулки, что-то кричали. В скором времени на улице не осталось никого, кроме пожилого бездомного, что жил при крохотной лютеранской часовне, да дряхлого пса, его верного товарища. Хотя нет, на ограде старого кладбища сидела девочка лет десяти, в простеньком черном платьице, с длинными распущенными волосами. Она читала книгу и, казалось, не обращала внимания ни на что вокруг. Куда больше ее увлекал мир, открывавшийся перед ней бумажными страницами. Весь ее вид — и наклон черноволосой головы, и слегка прикушенный в волнении палец, и сияющие каким-то нездешним светом глаза — свидетельствовал о том, что сейчас она там, далеко-далеко, живет вместе с теми, кто скрывается под обложкой. Убрав упавшую на лицо прядь, девочка подняла свой чистый взгляд на небо, и, поразмыслив недолго о чем-то, спрятала книгу в сумку, висевшую рядом с ней на ограждении. Наверное, не хотела намочить бумагу под дождем. Затем спрыгнула вниз и пошла вдоль рядов совсем белых и уже потемневших от времени, подернувшихся мхом крестов и склепов к маленькой деревянной лавочке, что стояла под деревом. По листьям ударили первые беглые капли, застучали по памятникам давно ушедшим людям, рядом с которыми буйно разрасталась зеленая трава — ее никто здесь не подстригал. Девочке казалось, что это очень приятное место. Здесь всегда было тихо, редко забегали шумные люди, старательно делая вид, что для них все это что-то значит. А она просто сидела тут целые дни почти с самого приезда на каникулы в этот забытый, потерянный городок.       Июльский дождь тем временем только усиливался. Под зеленый полог он не проникал, но она и не боялась ливней, а любила их. Как будто небо плачет о чем-то. Интересно, о чем же?       Тихо и незаметно к ней на скамейку подсел мальчик — примерно того же возраста, что и она. Раньше девочка никогда его здесь не видела. Может быть, у него кто-то умер? Это было бы печально. Или он просто недавно нашел это место, где, как и она, может отдохнуть от вечной суетливости? Или просто проходил мимо, когда его застал дождь? Девочка с интересом разглядывала соседа. Он же просто молча сидел рядом, разглядывая свои бледные, худые руки, сложенные на коленях. Дождь стучал по могильным плитам, по густой траве, по листьям, смешивая тона, освежая многовековые камни. Мальчик забавно сморщил нос, когда крупная капля, пробив лиственное укрытие, упала совсем рядом с ним, и пересел ближе к стволу дерева и к девочке.       Она оглянулась на него и слегка отодвинулась. Затем, наверное, подумав, что это было не совсем вежливо, вернулась на место и довольно дружелюбно улыбнулась.       — Добрый день.       Мальчик вздрогнул и заглянул в черные глаза напротив. С трудом, явно волнуясь, еле слышно произнес:       — Добрый день.       И спустя какое-то время добавил:       — Я Томас, Томас Беккервиль. А ты?       — Меня зовут Грейс Коуэлл.       После этого они еще долго сидели в молчании, совсем не испытывая неловкости от него. Ливень постепенно прекращался, уступая место легкой мороси, а затем и вовсе растворяясь в лучах выглянувшего солнца. Грейс встала, оправила платье и почти уже совсем ушла, но остановилась на секунду в раздумьях.       — До встречи, — будто на что-то решившись, наконец произнесла она с улыбкой. — Может, еще увидимся.       И направилась легкой, почти неслышной походкой прочь, будто совсем не приминая травинок. Томас долго смотрел ей вслед, а затем, словно очнувшись от какого-то оцепенения, крикнул:       — Подожди! Я… Я был рад познакомиться! До встречи! Я буду ждать!       Но Грейс уже, наверное, не слышала. Качнула головой и обернулась на прощание, исчезая из виду за деревьями.       На следующий день она с утра была на том же самом месте. Солнце еще только поднималось, и везде лежали тонкие, прозрачные капельки росы. Постепенно они исчезали, захваченные светлыми лучами, оставляли едва видимый след на листьях и, наконец, пропадали навсегда. Грейс подошла к скамье и на секунду замерла. На ней лежал простой, совсем неаккуратный, по-детски сплетенный венок из полевых цветов, что в изобилии росли на кладбище и вокруг него. Интересно, кто его сделал? И для кого он? Постояв с минуту в раздумьях, она подошла к чем-то привлекшей ее могиле во втором ряду справа от нее и повесила его на крест. В ее руках снова была книга в красной обложке. «Зов предков», Джек Лондон.       Около двенадцати часов дня Грейс показалось, будто за ней кто-то следит. Она ловила на себе любопытные взгляды, часто озиралась, но никого так и не заметила. А потом там, на противоположной стороне кладбища, увидела худенькое лицо своего вчерашнего знакомого. Его уши немедленно вспыхнули, когда он понял, что Грейс заметила его, и он тут же скрылся за ближайшим деревом. А через несколько минут подошел к ней, теребя подол своей жилетки, и сел на самый краешек скамьи.       Грейс с любопытством глядела на него, а он — так же на нее. Между ними снова повисло молчание, но не неуютное, а какое-то хрупкое, светлое, и никто не хотел говорить первым. Тихий летний ветер покачивал ветви деревьев над их головами и дальше, шевелил траву, прикасался к тонким и нежным лепесткам цветов. Далеко-далеко за городом, за кладбищем, что было на самой его окраине, в полях, тянущихся почти до горизонта, пели птицы. И голос Томаса почему-то показался Грейс таким высоким, звенящим в окружающем их почти безмолвии.       — Ты говорила, что мы, может, еще увидимся… Я пришел сюда… К тебе.       Девочка удивленно смотрела на него. Томас занимал ее мысли весь вчерашний вечер, и хотя ей почему-то снова хотелось встретиться с ним, она была уверена, что он просто забыл о ней. Они встретились случайно в странном месте, и он выбросит эту странность из головы и будет жить, как и жил до этого, также как и она сама. Грейс уже давно привыкла, что у нее нет близких людей ее возраста, да и любого возраста, если честно. Раньше ее очень любил дедушка, но он умер пять лет тому назад, и с тех пор дома на нее тоже почти никто не обращал внимания. Грейс к этому привыкла, но… Ее впервые кто-то заметил. Может, это глупо, ведь они знакомы едва ли день, но ее почему-то тянуло к Томасу. Поэтому она несмело улыбнулась ему.       — Привет.       И до того, как молчание затянулось, неожиданно для самой себя спросила:       — Расскажи о себе, пожалуйста? Я ведь знаю только твое имя.       Он слегка потупился и начал.       — Ну… Меня зовут Томас, это ты знаешь. Мне одиннадцать. Я в этом городке уже довольно давно… Мой отец… владеет фермой далеко отсюда, но мы приехали сюда по делам, а потом… он оставил меня у дальней родни. Ну, когда закончится лето, он заберёт меня, конечно. Мне же надо ходить в школу…       Только на секунду, но Грейс успела заметить. Взгляд, полный тоски. Но через мгновение все, казалось, уже было в порядке. Подумав, что пока не стоит спрашивать, она покачала головой и решилась задать вопрос, который ее беспокоил.       — Прости, что спрашиваю… Если не хочешь, не говори. Но почему у тебя такая необычная одежда?       Грейс оглядела мальчика с головы до пят. На нем был коричневый жилет, коричневые же шорты, гетры и ботинки на шнурках. Русые волосы закрывала видавшая виды кепка-восьмиклинка.       Томас тоже оглядел себя и улыбнулся.       — А, это… Это форма моей частной школы, в Висконсине. Старые традиции, вековая история, ну, ты понимаешь. Наверное, странно, что я ношу ее летом, но по сравнению с тем, что пытается меня заставить носить моя бабка, это просто лучший выбор.       Он быстрым движением откинул назад челку, упавшую на глаза, и затем, преодолевая неловкость, произнес:       — А ты красиво одеваешься… И просто красивая.       Грейс покраснела и отвернулась.       Они сидели рядом и молчали. Еще бы немного, и их руки соприкоснулись бы, но для этого потребовалась бы такая смелость, что хватило бы на десятки армий. Нарушая неловкость момента, Томас взглянул на обложку книги и спросил:       — Тебе нравится Джек Лондон?       Грейс кивнула.       — Я читал пару его работ… И эту тоже. Мне кажется, он… очень хороший писатель. Я прочел «Дочь Снегов» и «Путешествие на "Ослепительном"». И несколько рассказов.       Грейс с интересом и даже небольшим восхищением смотрела на Томаса. Она наконец встретила того, кто, как и она, зачитывается этими великолепными произведениями, с кем можно будет столько всего обсудить…       — А «Белый Клык»? Или «Сердца трёх»?       Он как-то грустно покачал головой.       — Нет… Но может, как-нибудь обязательно…       На следующий день все было так же. Они проводили вместе целые дни, болтая обо всякой ерунде, обсуждая разные книги. Томас оказался очень начитанным, но знал только классические произведения. И Грейс до ужаса нравилось рассказывать ему о том, что она прочитала когда-нибудь, о новых героях, об их далеких странствиях или философских размышлениях. И смотреть, как в это время горели его глаза, как он с неподдельным интересом ее слушал. Через полторы недели Грейс начала снова таскать с собой книги и читать вслух. И так они засиживались до самого заката, когда солнце медленно и торжественно опускалось за горизонт, лежали в поле на душистой траве и смотрели в далекое голубое небо, безмолвно наслаждаясь всем вокруг или разговаривая о чем-то невероятном: о книгах, о далеких странствиях, о мечтах.       Лишь однажды темная тень легла на их отношения. В начале августа Грейс предложила прогуляться подальше за город. Томас не очень любил отходить от границы поселения, но иногда они все же гуляли там, наслаждаясь убегающей в даль пустынной дорогой, жарким солнцем и высоким ярким небом. Но слишком далеко они никогда не уходили. И вот Грейс погналась за бабочкой — не поймать, просто посмотреть — и сама не заметила, как углубилась в поле. А когда обернулась, Томас стоял в отдалении и хмуро смотрел на нее.       — Мы ведь договаривались не ходить так далеко, разве нет?       Грейс потупилась, но потом вскинула глаза на него.       — Я помню… Но ведь ничего страшного не случится, правда? Иди сюда, — девочка приглашающе махала рукой.       Томас покачал головой, молча развернулся и вскоре исчез среди покачивающихся стеблей пшеницы.       На следующий день он, теребя свою одежду больше обычного, извинился, явно чувствуя себя плохо от того, что было. Но Грейс только покачала головой на это, и их дружба продолжилась и дальше.       Но лето неумолимо подходило к концу, а с ним — и каникулы. Грейс надо было возвращаться домой, в Денвер, да и за Томасом, по его словам, должен был приехать отец. Они больше никогда не разговаривали о семьях. В глазах Томаса всегда мелькала затаенная, глубокая боль, стоило лишь коснуться этой темы, и Грейс не настаивала. У них было, что обсудить кроме этого, да и ей не очень хотелось рассказывать о матери и братьях.       В последнюю неделю августа они чаще обычного молчали, глядя на пробегающие по серому небу тучи, на начинающие уже желтеть листья, на вянущие кое-где цветы. Грейс предложила обменяться почтовыми адресами и дала свой с затаенной в сердце надеждой. Ей так не хотелось расставаться с этим странным тихим мальчиком, что за полтора месяца стал ей ближе и роднее всех. Томас не дал ей адрес, сказал, что, возможно, скоро переедет и пойдет в другую школу, но обещал написать. Может быть, они когда-нибудь еще встретятся?       Предпоследний день августа, последний день каникул. Семья Грейс собиралась уезжать из дома бабушки, мать таскала тяжелые чемоданы, братья дурачились, а ее отправили куда-нибудь, чтобы под ногами не мешалась. Она пошла на их обычное место в надежде встретить там Томаса, чтобы попрощаться в последний раз, но никого там не увидела. Быть может, он уже уехал? В один миг ей показалось, что за ней следят чьи-то внимательные глаза, но когда она оглянулась, рядом никого не было. Наверное, показалось? Вздохнув и оглядев кладбище на прощание, Грейс направилась к дому, чтобы сесть в машину и уехать далеко, далеко отсюда…       Оглушительный визг колес. Пронзительный крик откуда-то слева. Боль, яркая, ослепляющая, заставляющая сжаться в комок. Белая. Страшная. Злая. Прикосновение рук, и снова крик. Что-то мокрое и соленое. Из разорванной груди вырывался воздух вперемешку с кровью, с жизнью.       Грейс открыла глаза. Она лежала на траве около дороги и смотрела в бездонное и такое близкое небо. Оно было слишком синим — девочка никогда раньше такое не видела. Ни одного облака, и ты будто тонешь в нем, падаешь в ультрамариновую глубину, не чувствуя тела…       Она села, поднялась на ноги. Судя по всему, рядом произошла авария. И почему она не слышала ничего, пока лежала здесь?       Глаза Грейс расширились от ужаса и непонимания. Она смотрела на себя. Саму себя. Вот безутешная мама подхватила ее на руки, вот ее несут куда-то… Грейс кричит, ведь вот же она, здесь, там ее нет. Мама на секунду оборачивается, пристально глядит на то место, где стоит девочка, задерживается, цепляется взглядом… У Грейс перехватывает дыхание от надежды и глубокой боли, но мать качает головой, отворачивается. С ее ресниц падает одна тонкая, хрупкая, невидимая слеза… И Грейс кажется, что она падает с оглушительным звоном, разбивается на тысячи мелких осколков, дробит асфальт. Бабушка Грейс берет мать под руку и уводит, а та не сопротивляется, лишь бросает последний, умоляющий взгляд на место крушения.       Грейс целый день бродила по городу. Она бы плакала, но теперь из ее глаз не могли падать слезы. Что с ней произошло? Она умерла? Грейс ясно видела, как ее тело несли к дому, даже шла ненадолго за процессией. Она теперь призрак? Призрак? Почему? За что? Девочка попыталась коснуться листьев дерева, росшего неподалеку, но ее пальцы прошли сквозь них, не ощущая ничего. Теперь — ни холода, ни тепла. Ни радости, ни боли. Ничего. Ее хрупкие плечи дрожали, и она стояла, ошеломленная, непонимающая, потерянная.       К вечеру, почти свыкшись со своим новым положением, она подошла к уже бывшему дому, заглянула в окно. Братья сидели на скамье, притихшие, а бабушка молча пила из рюмки мутную жидкость. Она стояла так почти что до полуночи, почти физически — насколько теперь это возможно — ощущая их печаль. Пусть она никогда особо их не любила, но теперь им было так плохо, а она даже не могла подать весточку, что она рядом, пусть и не совсем так, как раньше. К двенадцати часам вышла луна, и она развернулась и отправилась на то место, что было ее любимым раньше и теперь, какая ирония, всегда будет отчасти ее по праву. Она любила там сидеть и думать о чем-то недосягаемом, чудесном. Теперь у нее будет вечность на раздумья. Какая злая шутка судьбы. Но теперь ей почему-то не было жаль ничего, что у нее есть — было. Наверное, правильно было бы волноваться? Грейс любила жить, любила солнце, когда оно ласкает ее кожу солнечными лучами, любила капли росы на траве и речку в ее родном городе. Она искренне захватывалась книгами, долгими прогулками за городом, далеким ночным небом — тем, что было в ее жизни. Но она готова была отпустить это, если и вправду надо. Почему она тогда стала призраком? Это ведь так странно… Все, что происходит вокруг, до какой-то дрожи странно. Грейс попыталась раскинуть руки и взлететь. Это ведь теперь возможно? Она взмыла вверх, паря над грязными одноэтажными домиками, над деревьями, над единственной в городе заправочной станцией, над кладбищем, в конце концов. У нее теперь вечность наедине с собой и с этим большим, нет, огромным небом. Со звездами. Теперь она сама почти что одна из них. Но почему призрак? Что так сильно удерживает ее здесь, в этом мире? Что она никогда-никогда не отпустит? Перед глазами встало лицо Томаса. Такое неправильно-худое, и в то же время такое привлекательное, даже красивое. Они столько времени провели вместе. И он стал для Грейс ближе всех, кого она только знала раньше. Роднее и теплее всех. Она… его любит?.. Поэтому?..       Покачав головой — такой обычный и привычный жест — Грейс мягко опустилась на землю. Ночь заволокла маленький городишко теплой темнотой, пряча от посторонних глаз чувства — печали и радости. Куда теперь идти? И что делать? Впереди лишь пустота и много-много лет. Лет, чтобы выполнить невыполнимое — разлюбить.       Ноги сами несли Грейс к кладбищу. Это было ее любимое место при жизни, и теперь ей логичнее всего быть именно там, наверное. Она плавно опустилась на скамью — хотя это была больше иллюзия, ведь если бы захотела, Грейс бы прошла через нее — и замерла, сливаясь со всем оружающим ее миром, слушая, как музыку, шорохи ночи. Она закрыла глаза. Сколько бы времени ни прошло, теперь это не имеет значения. А может, это все ей просто приснилось?       Когда она распахнула глаза, в них ударил яркий рассвет. Солнце величественно поднималось прямо над ней, развеивая надрывную тоску ночи, заменяя блюз на рок-н-ролл. Грейс смотрела во все глаза, не отрывая взгляд — теперь ведь ей не нужно было моргать. Ее первый новый восход. Начало ее новой жизни — посмертия.       Она сидела там около трех дней, никуда не двигаясь и не уходя. Ей слишком много надо было обдумать и понять, слишком много принять — слишком. Она то плакала, то смеялась, то смотрела в небо, то опускала глаза в землю. На третью ночь она встала. Она приняла эту жизнь, насколько могла. Насколько это вообще возможно.       На четвертый день с восходом солнца появился Томас.       Они встретились взглядами, и он грустно усмехнулся.       — Вот, значит, как получилось, да?       Грейс удивленно глядела на него.       — Ты… Ты можешь видеть меня? Но почему?       Ее собеседник покачал головой.       — А разве ты еще не поняла? Я ведь тоже призрак.       Спустя некоторое время он добавил:       — Ты… первая, кто увидел меня.       Грейс смотрела на него во все глаза. Наверное, это было эгоистично, но она была счастлива. Ее сердце будто вмиг наполнилось солнцем, и этот свет не умещался там, вырывался из него, грозя затопить собой все вокруг. Она теперь будет вечность с тем, кого любит. Хотя все-таки невероятно грустно, что он тоже умер. Но все же сейчас…       Прерываясь, сбивая дыхание, невообразимо волнуясь, Грейс выпалила:       — Я… Я люблю тебя!       Томас отвернулся, пряча свое лицо.       — Поэтому ты и не смогла уйти, да? Я слышал об аварии и видел, как тебя хоронили. Я видел тебя. Видел, как ты здесь сидела.       — Спасибо, что не подошел тогда… Я должна была сама…       — Я знаю.       Томас протянул руку и дотронулся до пальцев девочки. Хоть рука и прошла насквозь, от этого осталось такое приятное ощущение… Такое теплое… Грейс казалось, что она и правда чувствует его прикосновение.       Но вдруг выражение его лица резко изменилось, и он отшатнулся.       — Ты не должна любить меня. Иначе никогда не уйдешь.       Грейс бросилась вперед и схватила его за руку. Такая маленькая, хрупкая, но вместе с тем такая сильная.       — Я люблю тебя и никогда не перестану, — она была как никогда серьезна. Ее черные бездонные глаза сияли, притягивали к себе, заставляли забыть обо всем на свете… Они стояли так очень-очень долго, и Томасу казалось, что весь мир уместился в ее зрачках. Он просто не мог юлить.       Томас тяжело вздохнул и, будто сдавшись, но вместе с тем невероятно искренне произнес:       — Я тоже люблю тебя, Грейс. Полюбил еще с первой нашей встречи и еще раньше, когда я видел тебя, сидящую на скамье или ограждении. Полюбил всем сердцем.       Грейс обняла его настолько крепко, насколько только мог призрак.       — Давай будем вместе. Всю эту вечность?       На следующий день они сидели рядом и разговаривали.       — Как же у тебя тогда получилось сплести венок? Это же ты был, да?       — Честно, не знаю, — он пожал плечами. — Просто я так обрадовался, что ты меня видишь, что захотел сделать для тебя что-то. Думаю, я могу немного делать то, что люди называют «полтергейст», — с этими словами он оглянулся, и ближайший букет сдвинулся с того места, на котором лежал. — Просто я обратил свои навыки на хорошее. Хотя это было сложно. Сложнее всего, что я хоть когда-нибудь делал в своей жизни.       Томас засмеялся и немного нервно пожал плечами.       Они помолчали с полминуты, и он тихо добавил:       — Хотя я так удивился, что из всех мест ты повесила его тогда… ко мне.       Грейс оглянулась, встала и, все больше ускоряясь, начала приближаться к тому памятнику. Тогда она не прочитала надпись, просто повесила и ушла, но теперь для нее это было почему-то важно. Простой каменный крест, чуть покосившийся и треснувший от времени. Видно было, что за ним уже долгое время никто не ухаживал — вокруг буйно разрасталась трава, отцветал тысячелистник, осыпаясь розово-желтыми лепестками на землю, а буквы было уже почти не прочесть. Но все же, наклонившись и сощурившись, она увидела:

Вечная память Томасу Беккервилю, сыну Адама Беккервиля 1892-1903

Я Томас, Томас Беккервиль. А ты?       Она протянула руку, хотела очистить буквы, но ее пальцы прошли вглубь камня. Невеселая улыбка осветила ее лицо, и Томас услышал тихое «Никак не привыкну».       Уже вечерело. Закатное солнце освещало кладбище, окрашивало все вокруг в оранжевые и красные тона. Лучи пронзали листву, траву, буйно разросшуюся у старых могил, и…       — Эй, Томас… — голос Грейс дрожал, а ее глаза, казалось, еще больше потемнели от беспокойства. — Ты становишься более прозрачным…       Мальчик удивленно оглядел себя. Теперь сквозь него были видны ряды крестов, венки, деревья, бескрайние поля… Грейс шумно выдохнула и с плохо скрываемым страхом посмотрела на себя, на свою руку. Так и есть, она никуда не исчезает… И останется одна? Она готова пойти за ним куда угодно, быть с ним хоть на земле, хоть на небе. Так почему она остается? Сердце защемило от невыносимо-острой боли. Хотя постойте…       Под ее аккуратной, худенькой ладонью расцветал крохотный белый цветок. Его было видно сквозь руку Грейс, с каждой секундой он становился все более и более отчетливым. Девочка наклонилась к нему, а когда поднялась, встретила взглядом сверкающие глаза Томаса. Он притянул растерявшуюся Грейс к себе, насколько мог близко.       — Ничего не бойся, хорошо? Мы теперь оба обретем покой. Вместе.       Грейс уткнулась носом в растворяющееся плечо и прошептала:       — Я люблю тебя.       На его уже почти совсем исчезнувшем лице загорелась счастливая улыбка, а ладонь мягко и как-то очень тепло и крепко держала руку девочки, что тоже почти растворилась в сереющем закатном воздухе.       — Эй, Грейс… Мы ведь всегда будем вместе, правда?       Она успела лишь кивнуть и улыбнуться, совсем исчезая вслед за Томасом, испаряясь из этого мира уже навечно.