Недостаточно

      «Леди Мария!»       Они зовут её по имени в каждом проходимом ею коридоре, эхо их голосов отражается от стен и искажается в шёпот и завывания.       «Умоляю, я буду стараться лучше, Леди Мария, умоляю!»       Пока она идёт, они тянутся к ней, своими бледными пальцами и ладонями в гематомах слепо ощупывая воздух, полы, друг друга, только бы отыскать её.       «Заставьте их прекратить, Леди Мария, заставьте их прекратить…»       Они поворачивают на звук её шагов свои головы, тяжёлая плоть которых при движении свисает и образовывает складки. Иногда она задаётся вопросом, как они могут что-либо слышать, если их уши сдавлены где-то глубоко под всей этой кожей. Иногда ей хочется, чтобы они вообще не могли слышать. Ни её шаги, ни крики, ни даже океан, в поисках которого находятся.       Иногда она останавливается поговорить с каждым из них, рассказывает им, как хорошо они справляются, заставляет почувствовать себя лучше в своих исковерканных телах. Иногда ей хочется, чтобы это всё просто прекратилось. Сегодня так и было.       В такие дни она проходит сквозь людные коридоры и грязные комнаты, призраком проносясь мимо докторов с пациентами. Она чувствует себя вытянутым, бледным призраком, словно порыва ветра или тёплого дыхания достаточно, чтобы сдуть её, как ночной туман. Её сны наполнены вещами, которые она предпочла бы забыть, какофония из звуков, образов и запахов. Скребущие по черепице ногти, раздираемые простыни, резкий кислотный запах, то, как в последние мгновения пульсирует и сочится мозговое вещество. Те же самые вещи, которыми она окружила себя по собственной воле, преследуют её каждый раз, когда она закрывает глаза.       Она ненавидит это. Она нуждается в этом. Искупление. Вот что это такое. Наполненный страданиями мир, собственноручно созданный ей. Она не достойна мирного существования, давным-давно потеряла право на какую-либо радость, и потому она должна продолжать работать, продолжать подвергать себя этим ужасам снова и снова, пока способна это вынести.       Когда она проснулась этим утром, её клинок взывал к ней. Он был оставлен рядом с кроватью дразнящим искушением, которому она должна сопротивляться. Но ей нужно что-то, что удержит её от возвращения к нему.       В такие дни она ищет Аделину.       Мария находит её в пустой комнате, она терпеливо сидит в тёмном углу на стуле, определённо в ожидании, когда вернётся исследователь. Руки Аделины сложены на коленях, ступни смотрят прямо, спина ровная. Она держит себя элегантно, всё ещё ведёт себя, как подобает прилежной Святой. Видеть такое самообладание в девушке, которая до такой степени деформирована и изуродована, практически смехотворно. От небрежного обращения её халат покрыт грязью и кровью, её кожа вся в порезах и глубоких синеющих гематомах, а её голова опухает и становится всё больше с каждым днём.       Когда Мария остановилась поговорить с ней впервые, ей ещё был виден её подбородок, она мельком могла увидеть нижнюю губу, откуда было слышно бархатный девичий голос её собеседницы. Теперь от её лица не осталось ничего, ни единого намёка на то, что раньше это была юная девушка, такая же уникальная, как любая другая душа, сосланная в это про́клятое место. Мария пытается представить её такой, какой она, возможно, когда-то была, женственной и терпеливой, тихой и послушной, сидящей в ожидании в столь отвратительном месте с улыбкой на лице.       Мария сжимает одну из одетых в перчатку ладоней в кулак. Скрип кожи выдаёт её.       — Леди Мария? — чистым, как весенний бриз, голосом спрашивает Аделина. — Это вы?       Мария закрывает за собой дверь и поворачивает ключ. Она не задержится надолго, никогда этого не делает, но эти моменты она не намерена делить ни с кем.       — Да, — говорит она, подходя ближе. — Как ты себя чувствуешь? Я же велела им не заставлять тебя подолгу ждать между процедурами.       — Ничего страшного, — настаивает Аделина, повернув отёкшую голову в сторону Марии. — Если это необходимо для моего лечения, тогда я совсем не против.       На стальном столе рядом со стулом Аделины исследователь оставил инвентарь, с которого отчётливым в тихой комнате звуком капает кровь. Оставшиеся пузырьки пусты, очевидно, тот, кто тут поработал, наполнил столько, сколько смог унести, и поспешил с ними скрыться. Товар дороже производителя. Когда лечение стольких пациентов заканчивается неудачей, легко начать обращаться с ними, как со скотом, с не стоящим ничего расходным материалом. На тыльной стороне ладони Аделины два свежих катетера: один для забора крови в соответствии с её лечением и один, без сомнения, для жадного исследователя, пожелавшего присвоить часть крови себе. Мария в курсе, что тут ведутся такие практики. Она не может уследить за всем. Это лишь ещё одна вещь, в которой она их всех подвела.       — Я что-то не то сказала?       Она слишком долго молчит, а это единственный человек, которого ей не хочется избегать. Она проводит пальцами по оставленному скальпелю, по краю стола, ступает ближе к стулу Аделины и обходит его, чтобы быть позади неё.       — Нет, — заверяет её Мария. — Я просто беспокоюсь о твоём благополучии. Вот и всё.       — Это не важно.       Аделина отвечает незамедлительно и бодро. Без единого намёка на неискренность. У неё чистое сердце, которое горит стремлением к успеху, но в нём не хватает веры в то, что она сама его заслуживает. Должно быть, Мария понимает это чувство. Она не хочет вспоминать.       — Это важно, Аделина, — мягко настаивает она, кладя руки на спинку стула Аделины и опуская их ниже, чтобы почти касаться плеч девушки. — Ты важна.       — Я хочу, — говорит Аделина, не отдёргиваясь от прикосновения, как всегда доверяя. — Я хочу приносить пользу.       — Ты уже приносишь.       — Недостаточно, — твёрдо настаивает Аделина и понижает тон до тихого, умоляющего шёпота. — Я хочу быть чем-то большим.       Конечно же, она хочет. Как и все они. Все пациенты страстно желают лишь одной вещи, которая была им внушена. Они становятся одержимы ей, боготворят её идеалы, даже когда их тела искалечены и изменены до неузнаваемости. Мария не знает, хочет ли, чтобы эти опыты завершались успехом. Когда люди, хорошие люди вроде Аделины, превращаются в подобных чудовищ, Мария чувствует себя отвратительно.       Она держит эти мысли при себе. Единственный плюс разросшейся головы Аделины в том, что ей не видно, что улыбка в голосе Марии не отражается в её взгляде.       — Будешь, — обещает Мария. — Я знаю, что ты справишься.       В ответ на это всё тело Аделины содрогается то ли от радости, то ли от страха, то ли от удивления, Мария никогда не уверена наверняка. Аделина рассоединяет руки и слепо поднимает одну, растопырив длинные тонкие пальцы.       — Вы правда так думаете? — шепчет она.       Мария берёт ладонь Аделины в свои и с нежностью сжимает.       — Правда.       Так они проводят какое-то время в тишине. Вокруг них в воздухе, в желтоватом луче света, проникающего сквозь грязное оконное стекло, танцуют пылинки. Аделина достойна лучшей комнаты. Будь она способна узреть красоту механизмов, Мария бы взяла её в Часовую башню, поведала бы ей всё о звёздах. Она почти смеётся над этой мыслью. Как нелепо. Мечты это бессмысленное потакание своим желаниям. Она не станет тратить на это время.       Ей интересно, о чём мечтает Аделина, когда той удаётся уснуть. Она надеется, о чём-то помимо океана.       Спустя время Аделина высвобождает свою ладонь и кладёт обратно на колено.       — Скажите, Леди Мария, — тихо говорит она. — Прекрасный ли сегодня день?       Мария поворачивается к окну. Оно расположено высоко на стене, стекло покрыто глубоко въевшейся грязью, а перед ним в камень вставлены решётки. На улице идёт дождь, мягкий звук капающей воды эхом отскакивает от стекла, но она знает, что Аделина не слышит этого. Даже если бы снаружи был прекрасный день, никто здесь не был в состоянии это понять.       Она не находит, что ответить. Она может наговорить так много лжи за один разговор. Аделина принимает её молчание за неловкость и продолжает, её голос слишком добр, чтобы звучать в подобном месте.       — Надеюсь, это не прозвучит неуместно, но когда вы стоите рядом, я ощущаю аромат цветов и солнечный свет, как во время чудеснейшего летнего полудня.       У Марии перехватывает дыхание. Она отходит от стула, не убирая ладонь со спинки. Аделине словно удаётся вырвать слова прямо из груди Марии. Она прижимает к сердцу руку и не находит сил что-либо сказать. Когда ответа не последовало, Аделина продолжает.       — Я не скучаю по этим вещам, — радостно произносит она. — В смысле, по лету, по цветам, по солнечному свету или полудню. Я безмерно счастлива находиться здесь и быть частью чего-то важного. Я всегда об этом мечтала.       Это действительно так. И от этого больнее всего.       — Простите, что несу что-то несуразное, — продолжает Аделина, нисколько не обеспокоенная молчанием Марии. — Просто когда вы со мной, я начинаю думать о подобных глупостях. Вы напоминаете мне их, Леди Мария. Думаю, большего мне и не нужно.       Мария не заплачет. Нет, оплакивать имеют право лишь хорошие люди. Она смотрит между окном и Аделиной, на пульсирующую массу плоти, которой та стала. Столь отвратительным существом всех серых и багровых оттенков, как и всё в этом месте. Так странно, что лишь находясь рядом с ней, Мария начинает думать о теплоте, о прощении, и о глупостях вроде невинности тоже.       Она идёт обратно к двери и задерживает пальцы на дверной ручке.       — Аделина, — тихо говорит она.       — Да?       — Сегодня прекрасный день.       Ей не показать этого, но Мария уверена, что Аделина улыбается. Она цепляется за воображаемую ей красоту этой улыбки и возвращается обратно в кошмар. На пути в Часовую башню она останавливается поговорить с каждым зовущим её пациентом.       Самая малость, но хоть что-то. На большее она не способна.