Avalanche

Bring Me The Horizon – „Avalanche”

      Найтмер не знает, что с ним не так. Он решительно не может понять, что случилось, но продолжает бессмысленно задаваться одним вопросом – почему внутри что-то колышется? С каких пор у него внутри вообще что-то есть? Он не знает, каково это, когда бабочки летают внутри, но сейчас, кажется понимает. У него, правда, скорее серые, убитые жизнью мотыльки с порванными грязными крыльями, но для них места полно – у него же и правда ничего внутри нет: ни сердца, ни лёгких... Что там ещё должно быть внутри? Нет, ничего такого отродясь не было, так что крылья насекомых, едва трепещущие, двигаются свободно. А вот Найтмеру свобода теперь и не светит.       С Эррором их свели две прямо противоположные вещи: судьба и случай. Найтмер историю их знакомства знает наизусть, по минутам может все расписать, но в итоге все сходится к «просто так получилось». И это «просто» убивает, серьезно, как так жить? Найтмер с того момента захлёбывается чем-то неизвестным, хотя как, казалось бы – лёгких то у него нет, ха-ха, вот это парадокс. Он пуст внутри, у него все сгнило, умерло, сдохло в канаве, он не чувствует ничего, вот только лишь от вида чужой редкой улыбки хочется то ли сброситься с многоэтажки под подходящую песню, то ли продолжать жить ради тех коротких мгновений, в которые Эррор остаётся на ночь, крадёт футболку и говорит, что Найтмер его раздражает.       Нет, серьезно, как так жить? Найтмер любит непостоянность, любит, когда в жизни появляется что-то новое, опасное. Любит катать по городу на запрещённой скорости в попытке убежать от полиции после того, как стены очередного дома оказываются испорчены, а соседи жалуются на то, что он снова курит травку и продает ее детям. И залезать на вершины заброшенных зданий в хорошей плохой компании ему тоже нравится. Слэмиться в центре зала на концерте – хорошо; выпить весь бар в дорогом клубе – отлично. Но когда новые, неизведанные чувства накрывают волной, то становится страшно.       Дрим ловит его в момент слабости, то смешно становится от всей ситуации в целом. Они не ладят даже, но на этот день вдруг снова становятся братьями – настоящими братьями. Возвращаются в детство, когда Дрим обнимает и утягивает на свою кровать, застеленную одеялом со звёздами. — Это будто лавина, знаешь... – усмехается Найтмер, а Дрим неторопливо и успокаивающе гладит его по голове, выслушивая. — И я чувствую, как ухожу под неё. Мне страшно, Дрим, это страшно. И блондин кивает, кусает тонкие губы(такие же, как у Найтмера, боже, только сейчас он замечает, как брат на него похож) в задумчивом жесте и кивает самому себе, поворачивая голову для того, чтобы взглянуть на фотографию, стоящую на своем рабочем столе – на ней Дрим улыбается, показывает рожки немного хмурому Кроссу. Они через Найта познакомились, а теперь у Дрима любовь-морковь, такая светлая и противная для Найтмера, что...       Что завидно становится.       — Почему лавина? – мягко спрашивает Дрим, снова глядя на брата. — Почему ты так боишься уйти под неё? Найтмер не понимает, как можно такое спрашивать; не понимает, почему вдруг краснеет. Дрим это замечает – Найтмер куда более бледный, хотя у обоих оттенок кожи одинаковый. Карими глазами снова обводит свою комнату, задумывается о том, возможно ли это.       — Потому что для меня это слишком. Потому что я никогда такого не чувствовал, и, – короткая пауза, и Найтмер думает о том, настолько странно это будет звучать, а после плюет на все это, — И потому что он слишком красиво улыбается. Слишком красиво и слишком редко. — Хочешь, чтобы он делал это чаще? — Ага.       И последняя фраза Дрима прозвучит как смертный приговор: — Влюбился, братец.

***

      Спустя неделю у Найтмера день рождения – он как-то особенно по этому поводу не колбасится, просто решает, что это неплохая такая отмазка, чтобы хорошо напиться. Собирает своих, приглашает и его тоже. Никто подарки не приносит, все понимают прекрасно, что не нужно это Найтмеру. Эррор приходит последний, выглядит нервным жутко, убирает руки в карманы узких порванных джинс и смотрит снизу вверх. Найтмер выше ненамного, но этого хватает. Парень будто хочет что-то сказать, задумывается, и наконец-то решается. Хлопает друга по плечу, ухмыляется:       — Знаю, без подарков, но у меня есть для тебя один. Так что в шесть на нашем месте. Их место в доме Найтмера – крыша дома, на которую они часто залезали ещё с детства. Время проходит незаметно, стрелка часов переваливает сначала за полночь, движется к трем, а в доме все ещё громко играет музыка. Дрима сегодня нет, уехал куда-то, но Найту это только на руку.       Эррор в центре зала танцует бешено, вливает в себя уже какую бутылку виски для смелости, а Найтмер пытается не пялиться на тонкие ноги и острые колени в дырках любимых джинс друга. Его и самого утягивают танцевать, а затем все исчезает, и они уже поднимаются вместе наверх. На часах шесть утра, Найтмеру теперь восемнадцать. У него по прежнему все мертво, но Эррор держит его за руку, пока они, пьяные и неожиданно молчаливые, поднимаются по старой лестнице наверх, забираются окончательно на крышу и садятся у самого края. Без страха свешивают ноги с края, смотрят на восходящее солнце, и у Найтмера все по-прежнему мертво внутри, но даже так ему красиво. А затем он переводит взгляд на Эррора, и, чёрт.       Теперь умирать внутри точно нечему.       Поцелуй у них со вкусом виски, бешеный, пьяный, но до безумия реальный, осознанный. Такой, каким Найтмер его и представлял все это время, повторяя, что нет, не влюблён. Повторяя, что просто лавина эта слишком сильная, вот он и уходит на дно, пока на самом деле выбраться и не пытался. — С восемнадцатилетнием, Найт.       Порванные крылья мотыльков сгорают для того, чтобы заново отрасти нежными цветочными лепестками.