***
Аддисон МакДилан окончательно слег от легочной болезни около месяца назад, до этого киснув чуть больше года. Это не была чахотка или астма, просто легкие стали отказывать, заставляя еще такого молодого парня болезненно выхаркивать их ошметки. Он сильно похудел и осунулся, внешне чем-то напоминая оживших, только был гораздо бледнее да и взгляд был осознанным, как и полагалось живым. Джонатан, младший брат-повеса, вступил в наследство и возглавил компанию сразу же, как здоровье Аддисона пошатнулось настолько, что он не смог покидать дом, не свалившись где-то в подворотни, скошенный очередным приступом. Клодонская аристократия считала, что Джонатан не удержит компанию на плаву и очень скоро попросту прокутит накопленный капитал да потеряет связи с партнерами, что создал его отец, а затем и брат. Однако болезнь Аддисона изменила Джонатана, сделав из гуляки собранного и ответственного предпринимателя. Первое, что он сделал, заняв пост, так это внес крупную сумму в качестве пожертвования институту изучающий феномен оживления, дав сплетникам понять, что традиция упокоения сгинула в их семье вместе с отцом. Ни Джонатан, ни Эбигейл не были готовы потерять брата. Пожалуй, никто из отпрысков старого поколения аристократии, не могли так точно объяснить Теорию «Дыхания жизни» как Джонатан и Эбигейл. На ее изучение и понимание ушло чуть меньше года. На изучение легочных болезней ушло еще меньше времени. Одержимые гонкой с болезнью старшего брата, эти двое отчего-то думали, что непременно одержат победу. Прибегут к финишу первыми, получив приз в виде улыбающегося и здорового Адди. Но теперь их мир рухнул вместе с последним хриплым вдохом брата, который раздался в поместье более суток назад. Под тусклым светом лампы, тесно прижавшись плечами, Джон и Эбби впервые в жизни чувствовали себя осиротевшими. Их мать умерла, когда Эбигейл не было и пяти лет. Четвертые роды были слишком тяжёлыми для ее организма и хрупкая Адель погибла вместе с младенцем. Эбби плохо помнила мать. Сколько бы она не напрягала память, выуживая ее образ, а воспоминания не приходили. Аддисон говорил, что они с матерью были похожи. Джонатан, напротив, мать помнил отчетливо, что он не помнил, так это ее смех и тембр голоса. Но где-то на уровне подсознания он знал, что мамин голос был мелодичный и мягкий. Чего Джон не знал, так это то, ожила ли их мама или же, как и Адди, решила навсегда покинуть этот мир вместе с младенцем, которому отец не пожелал дать даже имя. Тех, кто не оживает, церковь называет благословенными. Мол, чистые душой и поступками, принятые небесами. Но к черту эти небеса, если смерть вот так вот… Когда умер отец, все было иначе. Его чувства были иные. Толи от того, что Аддисон взвалил все на свои плечи, отстранив младших от организации упокоения и прочего, толи от того, что они с Эбби сутки не топтались у постели отца, ожидая его возвращения, но тогда этого чувства безысходности не было. Было больно, было горько, но не было такого отчаянья. Глаза Джонатана щипали. Он чувствовал, как по щекам бегут горячие слезы, чувствовал, как сердце сжимается, словно под натиском железных щипцов. Куда они без Адди? Кто они вообще без него? Резким движением руки, Джонатан утер слезы. Не время разводить влажность. Нужно подождать еще немножко. Ведь прошло то часов тридцать, может быть тридцать пять. Надо… «Теория гласит, Джон,— хмыкнул долговязы Уильям, закуривая сигарету, — что феномен пробуждается спустя двадцать четыре часа, максимум двадцать пять. Часом больше и труп остается трупом. Не все возвращаются.» Джонатан поднимается на ноги медленно, его кости и суставы напрочь отказываются двигаться и он делает первый шаг почти насильно. Парень чувствует кончики пальцев Эбби на своей руке, которые почему-то хотят его остановить. Чувствует, как горький ком подкатывает к горлу. Еще шаг, затем еще и еще. Их жизнь давно приобрела этот черный оттенок скорби. Он должен был давно привыкнуть к этому опустошению, а сейчас, в эту самую минуту, он должен быть хладнокровным. Хотя бы ради сестры. Но все, о чем он могу думать в это мгновение было только собственное горе. Все, что он мог делать, так это только идти и он шел до тех пор, пока колени больно не ударились о деревянную панель кровати. Джонатан не смотрел, крепко сомкнув веки. Ему казалось, что все это затянувшийся сон. Что сейчас, открыв глаза, он окажется в кабинете Адди, вальяжно развалившись в кресле из-под полуопущенных ресниц наблюдая за вечно собранным братом. Джонатану отчаянно хотелось шагнуть назад. Шагнуть назад на год, всего лишь год. Он готов заново пережить его, готов обменять собственную жизнь на жизнь брата. Но Дьявол больше не собирает души, а Аддисон оказался слишком светлым, чтобы соответствовать Раю. Джонатан распахнул глаза. Скользнул взглядом по бледному лицу, почти сливающемуся с наволочкой. Они с Эбби поменяли постельное заляпанное кровью, омыли тело, но кровь наверняка осталась под ногтями и в уголках губ Адди. Он наклонился над братом. Дотронулся до впалой щеки, коснулся холодного лба губами, сжал неподвижную кисть. А затем, не сдерживая больше свои чувства, уткнулся в грудь брата лицом и разрыдался. — Пожалуйста, не уходи! — кричал он — Не сейчас. Никогда. Адди, пожалуйста!***
Шел дождь, и одетые в черное мужчины и женщины держали над головами черные зонтики. Молодые девушки и женщины рыдали теребя в руках белые лоскутики носовых платков. Мужчины хмуро наблюдали за происходящим. Только трое, стояли в шаге от остальных и вели горячий спор, что обещал вылиться в очередную сплетню. — Упокоение стоит провести, лорд МакДилан, — вещал церковник. — Отпевание отпеванием, но учитывая богомерзкий феномен… — Феномен проявляет себя в течении двадцати четырех часов после смерти, — бесцветно ответил Джон, — максимум в течении двадцати пяти. Аддисон умер трое суток назад, а это семьдесят два часа. — Но церковь… — Мы сделали все, что требует религия. Вколачивать кол в грудь Адди я не позволю. Или что вы там обычно делаете. Эбигейл чувствовала в словах брата скрытую угрозу. Будь он все тем же Джонни, то его кулак давно поздоровался с лицом плюгавенького служителя церкви, что так упорно настаивал на упокоении. Но Джонатан сильно изменился за прошедший год, поэтому он только холодно говорил, играя в затеянные мужчиной гляделки. Эбби верила в Высшие силы, продолжала верить даже после того, что случилось, но совершенно не понимал служителей этих сил тут, на земле. Разве они не должны нести душам покой и учить смирению? Разве они не должны обладать хотя бы человеческим чувством такта. Но церковники были такими же прогнившими, как высшее аристократическое общество. — Лорд МакДилан, я все же вынужден… — Я сказал, — прорычал Джон, — что не позволю вам тронуть тело брата. — Он резко развернулся к рабочим, измазывая каблуки туфель в глинистой земле. — Заколачивайте уже гроб и покончим с этим. Явившиеся на похороны аристократы, половину из которых не Эбби, не Джонатан не знали, зашевелились за спиной брата, оживлённо перешёптываясь. Эбигейл же лишь стиснула его ладонь, безмолвно напоминая ему, что она рядом и будет рядом настолько долго, насколько сможет. Со дня смерти Адди они не расставались надолго. Даже урывками дремали, тесно прижавшись плечами на узкой софе в гостиной. Вот и сейчас, в этот промозглый день, они вновь были рядом. Словно бы боялись потерять друг друга. Эбби было необходимо ощущать тепло Джона, но оно упорно растворялось в воздухе промозглого дня. Что оставалось с ней, так это тоска и ощущение последнего поцелуя на губах. Кожа Адди была такой холодной, грудь не вздымалась, но ей упрямо казалось, что он просто спит. Казалось, что прямо сейчас он откроет медово-карие глаза и улыбнется. Но феномен жестко стер все ее надежды. Стер все планы и то будущее, что они с Джонатаном так страстно пытались построить. Стук металла о дерево заставил Эбби вздрогнуть. Она не хотела смотреть на пришедших людей, на серые памятники семьи МакДилан, на вырытую могилу и на деревянный гроб ставший последним пристанищем для Адди. Эбигейл хотелось упасть коленями в жижу растоптанной земли. Хотелось рвать на себе волосы и выть, выть не переставая, может быть тогда эти дьявольские небеса сжалятся над ними и вернут им с Джонатаном того, кто был им так дорог. Но вместо этого, она зеркально отражает движения брата. Тот берет мокрый комок грязи и легким движением кидает его в разверзнувшуюся яму. Земля опускается на дерево с приглушенным звуком. Руки Эбби трясутся, но она послушно повторяет ритуал. А затем они отступают, снова прижавшись друг к другу, словно осиротевшие дети в раз оставшиеся без надежды. Адди был для них всем. Отец не очень интересовался их успехами и жизнями в целом и Аддисон был вынужден заменить его. Он заменил и мать, читая сказки на ночь и ночью же убаюкивал после кошмаров. Не забывал быть братом, что подставляет плече и протягивает руку помощи в минуты острого отчаяния. Добрый, улыбчивый, искренний, такой любящий и любимый. «Что же нам теперь делать без тебя, Адди?» Эбигейл плачет крепко сжимая руку Джонатана. С этой секунды в этом мире только они были друг у друга. Они и болезненные воспоминания.***
— Как думаешь, там души действительно встречаются? Джонатан сидел напротив, осунувшийся и уставший. В его руках был сжат шофт с золотистым виски, который они время от времени глотали прямо из горла. — Я хочу в это верить, — кивнула Эбби, — иначе просто не вижу смысла вести безгрешную жизнь. Джонатан усмехнулся и его глаза, Эбби была готова поспорить, увлажнились. — Прошло всего три дня, а я уже так истосковался, Эб. Брат шмыгнул носом, поднес бутыль к губам и сделал внушительный глоток. Эбби так хотелось ляпнуть, что дальше будет легче, но язык словно прилип к небу. Эти паршивые чувства не обманешь, а ложная надежда слишком бессмысленна. Небеса всегда забирают самых лучших, оставляя на земле самое худшее. Почему люди лгут сами себе, говоря о том, что время лечит? Никакое время не лечит, душевная рана всегда кровоточит. Она всегда воспалённая, зудящая и такая болезненная. — Я тоже, Джонни. Я так хочу… Обнять. Крепко-крепко, а затем, замерев, вслушиваться в биение сердца Адди в его размеренное дыхание. Она бы душу самому Дьяволу продала бы за это. Джонатан протянул ее шофт как раз в тот момент, когда одинокая слезинка капнула ей на руку, теребящую ткань черной юбки. Как и брат она делает большой глоток, удовлетворенно чувствуя, как виски обжигает десна, трахею и горячим потоком мчится к желудку. Пожалуй, лучшее что они могли сделать сейчас, так это напиться. Возможно, до беспамятства. Зофия и другие слуги ушли, оставляя молодых господ один на один друг с другом и их горем. Эбигейл была им благодарна. Видеть маски скорбных лиц у чужих людей было тошно. Они с Джонатаном насмотрелись на них днем с лихвой. Как только кто-то из них проходил мимо, чужаки строили опечаленные лица, но стоило отойти, как они тут же смаковали сплетни: «Небось это было действительно упокоение, -шептали они, — если не убийство. Сколько там мальчишке было? Двадцать пять? Кто же умирает в этом возрасте в мирное время?!» На удивление, но чувства ненависти за подобные слова Эбби не ощущала. Было легкое раздражение, да и то стиралось под натиском утраты. Джонатан, кажется, чувствовал тоже самое. Поминальный обед, устроенный в одном из ресторанов Клодона, брат и сестра покинули одни из первых. Оба считали, что настоящие поминки стоит провести в кругу Зофии, Логана, Димитрия и Люси, чем среди бесчувственной аристократии. Своим уходом, МакДиланы, конечно, породили новые сплетни, но и на них им было плевать. Когда они вернулись домой, Зофия отпаивала их, замерших и опустошенных, ромашковым чаем. Что-то говорила, поглаживая Эбби по голове. Что-то ободряющее. Именно она поставила между ними виски и распустив слуг, бесшумно ушла. Эбигейл облизнула губы, слизывая капельки алкоголя, тяжело выдохнула. Надо со всем этим что-то делать, иначе они сами себя и уничтожат. Девушка подняла взгляд на брата. Он не выглядел сейчас как развязный гуляка, лоск которого шагал впереди своего обладателя. Привычная ухмылка стерлась с его лица, оставив только непривычно сжатые губы, бледность и залегшие под глазами тени. Ответственность за семью и компанию давно уже легла на его плечи, но пока был жив Адди это не давило на него, так, как сейчас. Достаточно чувствительный Джонатан сейчас тонул в себе также, как и она. Последнее время Эбигейл только и делает, что льет слезы, но сейчас, крепко сжав челюсть, она глотает вставший посередине горла ком. Эбби хотелось чем-то занять руки и мысли. Ей больше не хотелось сидеть и в отупении глотать алкоголь, чтобы заглушить воспоминания. Хотелось чего-то привычного, например, запаха заваренной ромашки или звона фарфоровых чашек об блюдца. Поэтому она озвучивает первое, что пришло ей в голову: — У Зофии где-то была сушенная ромашка с чабрецом, может быть, заварим? — Нам, я думаю, следует пожевать ее сухой, — Джонатан поднялся на ноги, позволив губам дрогнуть в подобии улыбки. — Пойдем, — он протянул руку и Эбби тут же ухватилась за нее пальцами, — устроим диверсию в запасах Зофии. Они шагали на кухню молча, но все также держась за руки. Когда они были детьми, вот так красться среди ночи в обитель Зофии было для них весьма привычным делом. Набить карманы конфетами или стащить пару яблок, пока никто не видит, было целым приключением. Иногда они ловили с поличным Аддисона, который, как и младшие, решил организовать себе ночной перекус. Сладкое он не жаловал, поэтому, жевал сыр или вяленое мясо в то время, как Эбби и Джон поглощали сладкие булочки или конфеты. Эбигейл улыбнулась своим мыслям: воистину было прекрасное время, такое беззаботное и невинное. Когда они добрались до своей цели Джонатан щелкнул выключателем на стене и помещение озарило теплое желтоватое мерцание. Лампа в замысловатом плафоне всегда мерцала при включение, лишь через пару минут освещая комнату спокойным и устойчивым светом. Электрический свет изобрели уже достаточно давно, но иногда он было нестабильным, порой, как и от газа, в домах случались пожары. Этого многие опасались все еще предпочитая свечи и уголь. Однако лорд Дарион МакДилан был хватким и предприимчивым и еще до женитьбы оснастил родовое гнездо диковинными удобствами за что его потомки были сердечно благодарны. -Итак, я ставлю пять пении, — проговорил Джон, — что ромашку Зофия особо не причет и она, — он кивнул головой на шкаф около крана, — хранится именно там. Я поставлю чайник, а ты проверь. Эбби так и сделала. От склянок с разными спущенными травами и пряностями разбегались глаза. Пожалуй, если бы травы не были подписаны, то Эбигейл вряд ли смогла отличить одну от другой, исключая разве что лавровый лист, да перцы. Длинными пальцами она поворачивала баночки вчитываясь в надписи, написанные витиеватым почерком Зофии. «Розмарин, — читала Эбби, — кардамон, укроп, кориандр, ага, чабрец, а вот и ромашка». Эбби на глаз сыпет травы в пузатый фарфоровый чайник, а затем возвращает баночки обратно на полку. Джонатан же заливает смесь кипятком. — До чего приятно пахнет, — почти шепотом проговорил Джонатан, а затем, скороговоркой продолжил. — Я хочу в понедельник вернуться к работе. Представляю сколько за неделю накопилось бумаг и вопросов, но если ты не планируешь еще возвращаться к учебе, то я тоже отложу дела. Не хочу оставлять тебя одну, Эбби. На последних словах Джон, плавно повернулся к ней спиной, явно не желая смотреть в глаза при таких откровениях. На его удачу за спиной как раз был шкафчик с посудой откуда брат выудил две чашки напрочь проигнорировав круглые блюдца. Чопорность он не любил даже в подобных мелочах. — Я как раз тоже планировала вернуться к учебе. На следующий месяц сдавать проект, а у меня появились некоторые вопросы. Тот архитектурный проект они выбрали вместе с Адди почти полгода назад. Тогда болезнь его уже подкосила, но он с удовольствием помогал ей. Они вместе чертили этот все еще несуществующий мост, который, по совместной идее должен был пролечь между берегами Тира. Чертежи Адди были изящны, а объяснения такими понятными и развернутыми. «Когда-нибудь этот мост построят и мы обязательно по нему пройдемся, — как-то сказал Аддисон, — может быть, и красную ленточку перережем, на правах инвеститоров». Эбби почувствовала, как дрожь пробила кончики пальцев, пробираясь к самому сердцу. В груди больно ухнуло. Теперь она никогда не сможет сказать Адди про судьбу проекта, про то, какой она стала. Гадкие слезы вновь подступили к глазам. — Тогда хорошо, — буркнул Джонатан, выдернув сестру из оцепенения. — Чего застыла? Садись. Джонатан поставил кружки на стол и не спеша налил в них желтоватую жидкость. Легким движением насыпал в одну из кружек сахар и подвинул ее к Эбби. Подхватив свою чашку, брат хмыкнул: — Адди не хотел бы, чтобы мы окончательно скисли. А мы только и делаем, что киснем. — Да, — Эбби кивнула, уставившись в лакированную поверхность столешницы. — Могу я поспать у тебя на софе? Еще в детстве отец снисходительно позволил втащить старую широкую софу в комнату Джона, где Эбби могла спать не стесняя брата и себя. Так там она и стояла, словно дожидаясь этой ночи. — А я думал сам предложить. Голос Джонатана прозвучал тихо. Все они были дружны с раннего детства. Особая связь любила повторять Зофия, часто восхищаюсь дружбой детей МакДилан. Это особая связь тянулась сквозь их жизни, из года в год становясь только крепче. И вот, одному уже двадцать два, другой двадцать, а третий в могиле. Судьба чертовски любит издеваться над людьми, кто знает, может она дочь самого Дьявола. Эбби бы рассмеяться от собственных мыслей, в конце концов, вдумчиво философствовать она не любила, но губы даже улыбаться не желали. Девушка пригубила напиток, который успел немного остыть. Ночь будет полна кошмаров, как все эти три дня, а присутствие рядом Джона неизменно их отгоняет. Может быть, со временем, им и правда станет легче.***
Иногда свет мерцал, откидывая причудливые тени на шкафы, стены, стол, лицо сестры. Она то хмурила брови, то печально улыбалась, то стискивала зубы, пытаясь не расплакаться. Наверное, в том, что сестра выросла упрямой и своенравной, а не такой, как диктует аристократия, была заслуга именно его, Джонатана, и Адди. Друзей в детстве у них не было, всегда было достаточно общества друг-друга. Сейчас они с Эбби просто говорили. Вспомнила детство, виртуозно обходя события последних дней, при этом умудряясь делать Адди центром этих воспоминаний. Иногда голоса срывались до хрипа. Джонатан хотел запомнить брата улыбчивым. Он еще помнил тембр его голоса и смех, но он знал, что это вскоре забудется. Будет тонкое воспоминание, но, даже закрыв глаза, напрягая все свои чувства, Джон так и не сможет вспомнить его голос, точно также, как голос мамы. Да и сейчас перед глазами стоял образ отнюдь не улыбчивого брата, а его лицо, навсегда измененное маской смерти. Бледная холодная кожа, неподвижные веки и кровь на губах. Так много крови. Джонатан часто ловил себя на мысли о том, что Адди просто захлебнулся ею. Пусть он и повернул Аддисона на бок, когда начался приступ, но спасти его не смог. Нужно было найти лучших врачей. Взять тяготы компании на себя, как только все началось. — Джонатан, — взволнованный голос сестры заставил вынырнуть из воспоминаний, — Джонатан, ты слышал? Он ничего не слышал, слишком сильно погрузился в собственные мысли и сейчас лишь хмурил брови, уставившись на сестру. — Кто — то шумел под дверью, — Эбби напряглась, приподнявшись. — Может быть, Логан опять напился? — Да плевать на него. Джон фыркнул, крепче сжав пальцами тонкий фарфор. Идти проверять он не собирался. В полночь к ним не придут с соболезнованиями, а Логан пил часто, много и непременно приходил к ним домой. Джонатан и Аддисон часто затаскивали пьянчугу в коморку, оставляли таз, воду и давали время отоспаться. Но сейчас Джону совершенно не хотелось таскать кого-то на себе. Да и он предупреждал, что больше не пустит Логана в дом, если он явится пьяным. Все же львиная доля мягкости и понимания досталось Адди, а не ему. Эбби возмущенно цокнула языком. Снаружи лил дождь и завывал ветер, вполне возможно, что за несколько часов там можно и окоченеть. Его ответ, Джон знал, ее не устраивал. — Ладно, — проговорила она, — пойду, посмотрю сама. Может это вообще бродячий пес или кошка. — Дурная совсем среди ночи двери в одиночку открывать? -буркнул Джон, — Клодон это тебе не Эдем, где в небе вечно радуга и солнце. Пришибут и не заметишь откуда прилетело. — Так ты идешь или нет? Джонатан ничего не ответил, лишь застонал, поднимаясь на ноги. Он ворчал до самой двери, вспоминая и остывающий чай, и что они не обязаны, и поздний час, но все же послушно плелся за сестрой, которая наотрез отказалась дожидаться его на кухне. Сестрица всегда умела манипулировать ими. Даже суровый отец и тот шел на ее уловки, позволяя очередной живности с улицы поселиться в их доме. А с другой стороны собственная болтовня помогала. По крайней мере, в голове было еще и недовольство, а не сплошное самобичевание и едкая скорбь. Когда они добрались до двери, Джон потеснил Эбби, ненавязчиво пряча ее за собственной спиной. Район где они жили, был довольно процветающий, но это не значило, что по соседству с богачами не живут бедняки дошедшие до ручки из-за голода и лишений. Людям свойственна жестокость и, пожалуй, именно ее Джон никогда не осуждал. МакДилан распахнул дверь, и тело тут же пронзил ледяной ветер. Он шумел над крышами, кидал в лицо ледяные капли дождя. В такую погоду хороший хозяин и пса на улицу не выгонит, но пьяницам все нипочем. Логан, если хотел, могу уснуть и в сугробе, при этом ничего себе не отмораживая. Джонатан с шумом выдохнул воздух, обводя улицу цепким взглядом. Тьма освещенная масляным фонарём. Никакой массивной фигуры их кучера. Джонатан шагнул на первую ступеньку, Эбби за спиной нехотя убрала руку с его плеча. Затем ноги спустили его еще ниже, а затем еще и еще. Фонарь был слишком далеко, чтобы осветить стену возле дома, а свет с коридора походил на узкие полосы, которые обрывались аккурат у последней ступеньки. Джонатан никогда не жаловался на зрение, но в такой тьме он, пожалуй, не разглядел бы что-то дальше вытянутой руки. Но чей-то толи стон, толи несвязанное бормотание заставило парня шагнуть во тьму, к самой стене их дома. Это могло стоить жизни. Это было опрометчиво. Но Джон не славился вдумчивостью, он всегда сначала делал, а потом думал. Эбби было шагнула следом, но Джонатан остановил, мотнув головой. Силуэт, слившийся с ночью, явно не принадлежал Логану. Он был хрупким, сжавшимся от холода, да и вряд ли желал кому-нибудь зло. Возможно, это был даже воспитанник местного приюта. Как только им исполнялось по восемнадцать, двери для них закрывали. Зофия в тайне подкармливала этих детишек, и они знали куда идти. Джонатан, пробираемый холодом, тяжело выдохнул, вдруг осознав, насколько сильно он устал. Ноги едва ли двигались. Зато глаза постепенно привыкали к темноте. — Обещай, что если я впущу тебя в дом, то не пожалею об этом, — едва слышно прошептал Джон в пару больших шагов сокращая расстояние между собой и сжавшееся фигурой. Когда Джонатан наклонился, чтобы лучше разглядеть незнакомца, сердце больно ухнуло в груди. Ноги теперь и вовсе не двигались и поэтому он просто рухнул на колени рядом. Протянул дрожащую руку, чтобы дотронуться до лица, но в последний момент, ухватил за плече, притягивая к себе. Он дрожал в его объятиях. Собственное сердце грозилось разорваться на части, но он лишь крепче прижал Адди к себе. — Но двадцать четыре часа прошло, а ты… Джонатан всхлипнул, сжимая пальцами жесткую ткань сюртука на спине брата. Адди молчал, но Джон слышал как легко он дышит. Без хрипов, без боли и стонов. И сердце бьется. Размеренно и ритмично. — Джон, все нормально? Джонатан! Голос Эбби прозвучавший откуда-то сверху был взволнованным, но Джон мог только всхлипнуть в ответ. Слезы застелили глаза и все, что он мог сейчас делать, так это плакать и убаюкивать брата, безвольно обмякшего и такого родного. Он слышал быстрые шаги сестры, слышал, как она бежит по лужам, а затем сдавленно охает. Они прижимается к ним, также как и он, Джонатан, не сдерживая слез. Гладит Адди по голове, что-то шепчет, но Джон не может разобрать. Джонатан никогда не задумывался, был ли феномен проклятием или благословением. Но сейчас он понял, что феномен не просто благословение. Это шанс начать заново. Шанс милостиво дарован природой или Высшими силами. Он теперь его не упустит. Джонатан сделает все, чтобы они втроем больше никогда не испытывали то, что довелось испытать ему и Эбби. Он не позволит Адди умереть еще раз, будь то болезнь или рука человека, он низвергнет это в Ад. А пока он будет просто реветь, не замечая холода, но отчетливо слыша биение сердец и мирное дыхание брата крепко прижавшегося к его груди.