Время собирать осколки

Уже на свежую голову, после сытного завтрака и успешно перехваченных балбесов с порошком, под «Спидпанк FM» в едущей на участок «Кинеме» Гарри решил, что полон сил и готов сразиться со своими мыслями. Ах да, конечно, он лишь думал, что готов. Одна мысль, вторая, третья, прочие — они набросились, как хулиганы в толпе, и принялись мять аргументированными кулаками бока хрупкого осознания. В смысле, блядь, влюбиться? Вот с Дорой — да, это было оно. А это что? Это другое! Это называют дружбой! «Настолько хорошей, что боишься потерять?» Да! Такая бывает, ты, просравшее все на свете мудило. Бывают такие друзья, которых ни за что не хочется отпускать. Можно спросить кого-нибудь из коллег с участка… «Спросить про дружбу? Тебя осмеют с ног до головы, несчастный ты ублюдок. Такие вопросы дети задают». Да, пожалуй, это будет глупо. «Эй, док, а я могу дружить так сильно, что смерть друга мне снится в кошмарах?» Тьфу. Даже мысленно это прозвучало бредово, а вслух... он скорее себя пристрелит, чем скажет такое вслух. Еще одно ребро у воображаемой «любви» сломано. Продолжаем, господа-аргументы, не останавливаемся! Гарри, ты же уже взрослый, ты знаешь, что любовь — это секс. Физическое желание другого человека — женщины, предательской женской плоти. Мягкой, чувственной, такой сладкой на вкус, что она исчезает, едва ты ее распробовал. А тут? Алло, есть желание на связи? Он бросает украдкой взгляд в сторону. Солийское лицо — далеко не то, что он представлял себе, спуская в кулак одинокими ночами. Где мягкие окцидентские черты? Где длинные золотистые локоны? И уж тем более — где грудь? — Что? — произносит Кицураги, не отрывая взгляда от дороги. — А? — на миг ему показалось, что напарник услышал его мысли. Боже, он же не говорил все это вслух… нет? — На что вы смотрите? — Да там, эм… — быстро, придумай что-нибудь! Или будешь оправдываться, что оценивал его на дрочибельность! — грязь на стекле. Вспоминаю, сколько уже не мыли «Кинему». — Почти неделю, — немедленно откликается Ким. Кажется, его эта мысль очень даже занимает. — Я собирался заняться этим вечером, после доклада. Кстати, — он на короткий миг отвлекается и глядит в сторону напарника. — Хотел предложить, если будет время, сегодня же и поставить колпаки. У вас нет никаких планов на вечер? — Да нет… Никаких не было. — Хорошо. Нет, не хорошо. Он все еще ждет ответа, это слышно по натянутому молчанию между ними. — Разумеется, я присоединюсь, — уточняет Гарри в ответ на незаданный вопрос. Удовлетворенный кивок ставит точку в этом диалоге, и Дюбуа отворачивается, зарекшись смотреть в сторону напарника. Слишком уж было накладно объяснять истинную причину. «Пытаюсь понять, то ли я в тебя влюблен, то ли нет». Аргх! Вот для таких ситуаций придумали сигареты, нет? Но он больше не курит. Держится больше двух месяцев, и коллеги уже даже шутить по этому поводу перестали — боятся, что сорвется. Все боятся, кроме Кицураги — во всяком случае, тот не демонстрирует никаких признаков беспокойства. «Итак, минус еще один пункт. Ты его определенно не хочешь», — довольно произносит тот внутренний голос, что отвечает за нормальность и заглядывание на симпатичные задницы. Женские задницы. «Да, он жестковат», — мысленно подтверждает Гарри. Сухой и подтянутый, как большинство солийцев — сплошные хрящи, кости, мышцы, кожа… «Интересно бы потрогать», — обыденным тоном вставляет голос, который отвечает за эксперименты. «Заткнись», — хором отзываются голос номер один и хозяин бедовой многоголосой головы. *** Звезды им благоволили. Подробный доклад, передача смены — и они спустились в служебные гаражи, соединенные со зданием переходом. В гаражах имелись тряпки и кран от городского водопровода. Никто не знал, платили они за эту воду или нет. Водопровод давно существовал на территории Ревашоля как отдельное, хаотичное и, возможно, даже немного разумное существо. Пока Кицураги разбирался с подключением шланга, Гарри поднялся в небольшую кухню при участке. У них в доступе всегда имелся слегка черствый хлеб и кипяток, много кипятка. Баночки же с кофе и чаем по негласному соглашению — личные. Там же, на кухне, находится и Жан — отдыхал после доклада, закусывал домашним бутербродом. Вид у него был усталый. Между ними до сих пор сохранялись несколько напряженные отношения, однако Викмар умерил агрессию, когда понял, что бывший напарник больше не собирается мариновать себя в алкоголе неделями. Можно даже сказать, что у них теперь получалось общаться — с учетом, что они едва ли общались наедине, чаще в присутствии коллег и строго по делу. Поэтому было странно просто молча прийти, пошуршать и уйти, так что Гарри решился на обмен парой невинных реплик: — Неплохо вы сегодня справились со шпаной, а? Слова, произнесенные, чтобы разбить неловкую тишину, каким-то образом делают их совместное пребывание на кухне только более неловким. — Кхм. Да. У Жюдит настоящий дар убеждения, — после затянувшейся паузы отвечает Викмар. Кажется, он отвлекся от каких-то своих мыслей, и теперь сам пытался понять, о чем они вообще могут переброситься парой фраз. Точно. Он почти смог забыть, что бывший напарник от него избавился ради собственного блага. А вот с Жюдит Жан, насколько можно было судить, достиг идеальной гармонии в напарничестве. Они походили скорее на семейную пару, нежели на полицейскую двойку. Жан даже как-то помолодел за эти пару месяцев. Укол совести. Раны понемногу затягиваются. Неудивительно, что он с такой охотой спихнул напарника на нового коллегу — надо же хоть кому-то свалить этот гениальный, безумный, забывчивый полутруп. Чайник только начал закипать, и ему предстояло провести минимум три неловкие минуты на кухне. Сжав зубы, Дюбуа вознамерился провести их в тишине. — Знаешь, Гарри, мы ведь с тобой даже не общались толком с тех пор, как Кицураги к нам перевелся, — внезапно начинает мужчина. Судя по тому, насколько спокойно и уверенно он это говорит, эта тема уже давно была у него на уме. Вот только не предназначалась для публики, а это была чуть ли не первая их беседа с глазу на глаз после перевода Кима. Нет. Пожалуйста, только не разговор по душам. Я и так знаю, что ты сейчас скажешь. А чайник только начал нагреваться. — Ты, наверное, удивился, что лейтенант стал твоим напарником, как только появился? Раз уж этого не избежать, то пусть уж он сам будет тем, кто все выскажет. К черту, надоела вся эта медленная, иголками под ногти боль. — Не удивился, — заявляет Гарри. Голос, пожалуй, более резкий, чем следовало бы. — Да? — Жана это, кажется, застает врасплох. — Я догадывался, что тебе не терпится от меня избавиться. — Слова звучат жестче, чем хотелось бы. — Потому что я чертов мудак, который изводил тебя годами. Я удивлен, что ты не пристрелил меня раньше. Мне жаль, если что. В смысле, мне жаль, что изводил тебя. Хотя, иногда и жаль, что не пристрелил. Ни слова не раздается рядом. И когда Дюбуа переводит взгляд, он видит искреннее потрясение в серых глазах. — Я… нет, — Жан качает головой. — Может… нет, Гарри, не до такой степени. Викмар вдруг морщится, будто проглотив горькую таблетку, смотрит прочь. И вот тут-то он чувствует, что достиг максимального пика неловкости в этом разговоре. Ошибся. Лоханулся. Лажанулся так, что ухитрился обидеть и оскорбить их обоих. — Что ж, значит, у меня сложилось неверное впечатление, — бормочет Гарри. Кровь приливает к ушам. Он отворачивается к чайнику. Закипай уже, скотина. — Ну… не полностью неверное. Иногда мне и впрямь хотелось тебя убить. Но никогда — по-настоящему. Я хотел быть твоим другом. Этот разговор сворачивает в совершенно неожиданные стороны. Гарри решает, что самой надежной тактикой впредь будет молчание. — Знаешь, я много раз задавался вопросом, что я делаю не так? Почему ты раз за разом сходишь с ума, теряешь себя? Могу ли я помочь? Дюбуа достает чашки. Свою — металлическую, с пластиковой ручкой, обмотанной изолентой. Кима — когда-то белую, но изнутри почерневшую от чая и кофе. Привез с собой с прошлого участка. — Когда лейтенант Кицураги переводился сюда, он принес заявление лично. Хотел подать к заявлению дополнительный запрос. Что работать будет с тобой. Ох, молчание и впрямь оказалось отличной тактикой. Секрет раскрывается, словно ландыш по весне — неожиданный, робкий, яркий. — Капитан вызвал меня на беседу. Попросил рассказать новому сотруднику о твоем состоянии. Наверное, хотел, чтобы я отговорил от этого безумства. Ну, я рассказал, что ты беспробудно пьешь. Употребляешь наркотики, как конфеты. Куришь вагонами. И примерно пару раз в неделю у тебя срывает крышу по бывшей, и ты совершаешь абсолютно безумные поступки, вроде попыток послать в Граад гору подарков или звонить по одному и тому же номеру без ответа… Длинные гудки. В тот раз он взял себя в руки и, подчиняясь странному, болезненному предчувствию, повесил трубку прежде, чем получил ответ. Предчувствию и тому, как устало смотрел на него лейтенант, ничего не знавший об этой странной мании, но бегавший за ним весь день по песчано-ледяным дюнам. Хотевший уже подвести итоги дня, а не баловаться с таксофоном. — Я рассказал, что мы пытались это прекратить — по-разному. И Готлиб, врачебными методами, и мы все, как коллеги. Что ты уже терял память и, скорее всего, войдешь в цикл опять. А там… неясно, сколько еще выдержишь. Что откажет первым. — Обосрали по полной, я понял, — не удерживается Гарри от ремарки. Не столько ядовитой, сколько самокритичной. Ни капли лжи, одна только голая, постыдная правда, которой Киму пришлось внимать, глядя его товарищам в глаза. — Он все это выслушал и кивнул. «Хорошо» — и все, больше ничего не сказал. Нет, Жан, ты не помогаешь. Эта загадочная «влюбленность», чем бы она ни была, становится только сильнее от таких новостей. Как назло, Викмар молчит, оставляя Гарри наедине с его странными, спутанными мыслями и бьющимся сердцем. Чайник давно молчал. Жан не спешил продолжать. — И? — приходится даже изменить тактике молчания. — Спасибо, конечно, что поделился со мной приватной информацией, но зачем? «Зачем рассказываешь, как вывалил перед Кимом на стол кучу помоев с подписью «здесь срал Дюбуа», а тот ответил «Хорошо»?» — Я извиняюсь, что не смог быть хорошим напарником и другом. Надеюсь, что у лейтенанта выйдет лучше. Он явно старается. И у него получается. Вот это неожиданно. И, кажется, стоило больших усилий — каждое слово. — Тебе не за что извиняться. Он… просто оказался в нужном месте в нужное время. «И точно тем, кто мне был нужен». — Если будешь снова надираться — лично изобью, — спокойно предупреждает Жан. Болезненный проблеск искренности снова спрятан под циничной маской. От этого становится легче и привычнее. — Не хватало еще, чтобы и лейтенант Кицураги тебя из этого дерьма вытаскивал. У Гарри вырывается нервный смешок. — Я не планирую, будь спокоен. — Тем не менее, обещаю. Все, что останется от их дружбы — это обещание? Гарри хотелось бы в это верить. Он и так достаточно боли причинил этому человеку, чтобы требовать хоть чего-то еще. *** Горячий чай и изысканные бутерброды из черствого хлеба и ничего оказались в самый раз. В четыре руки они быстро справились с помывкой «Кинемы» и любовались делом рук своих под чай. — Знаешь, я чувствую настроение, — заявляет Гарри, когда стаканы опустели. — Настроение? — Настроение поставить эти колпаки. Погнали? — Почему бы и нет. — Нам нужны какие-то инструменты? Домкрат? — Домкрат?.. — повторяет Кицураги и удивленно смотрит на напарника. — Нет. Отнесите лучше кружки, я достану колпаки. По итогу Гарри был почти разочарован. Вся операция не заняла у них и десяти минут. — Я думал, нам понадобится снимать колеса, привинчивать намертво… — бормочет он, помогая прикручивать последний колпак. — К счастью, нет. Иначе бы мы застряли здесь на всю ночь. «Эхем. Зачем ты это сказал, о добрый сир?» «А что он сказал? Просто трезво оценил длительность операции в случае, если бы мы снимали колеса…» «Уволь, мысли твои кружат вдали от этих колпаков». «А может, хватит спорить у меня в голове?» — мысленно вздохнул Гарри. Но все лучше, чем та подозрительная картинка, что буквально на удар сердца появилась перед глазами. Не привлекает сексуально — мысленно повторять каждую минуту. — Вы меня слышите? — судя по нетерпению в тоне, Ким повторил это минимум второй раз. — Да, конечно, — очнулся Дюбуа. — Слышу. Исчислял, сколько бы мы занимались колесами. «Бога ради, хватит об этом!» — Достаточно долго, — ему показалось, или в темных глазах мелькнула искорка смеха? — Я отвезу вас домой. Из «Кинемы» Гарри наблюдал за ночным городом за окном. Огни и люди. Лужи и деревья. Ревашоль, чарующий и вечный. Он был готов смотреть на этот город хоть всю ночь. Однако сейчас ему хотелось бы закончить с сегодняшней загадкой. По одной загадке в день — хорошее упражнение для детектива. — Знаешь, мы там с Жаном успели поболтать. Он сказал, что предупредил тебя при подаче заявления на перевод обо всех моих пагубных наклонностях. — Хм? — Кицураги не оборачивается. Наблюдает за дорогой. Но почему-то Гарри чудится, что он весь обращается в слух. — И ты сказал что-то в духе «Ну и ладно». Ким хмыкает себе под нос. Некое болезненное внимание, которое Гарри уловил в начале, полностью исчезло. Напарник снова расслаблен. — Нет, серьезно. Я впечатлен. Тебе вывалили характеристику абсолютно съехавшего с катушек чувака — каким я, кстати, и являюсь. Ты же в курсе: голоса в голове, наркотрипы, звонки бывшей — все вот это. Скажи, как на такое можно ответить просто «окей»? Стекла очков вспыхивают блеском в свете редкой встречной машины и снова становятся темными — прозрачными. В глазах перетекают мысли. Складываются в фразы. Лицо не дрогнуло, но губы зашевелились: — Я не увидел «съехавшего с катушек психа». Со странностями, да. Местами — саморазрушительными. Но в первую очередь ты — великолепный детектив, да и просто яркая личность. Звездная, если можно так сказать, — мимолетная улыбка. — Бояться здесь нечего. И снова замолчал. — Всего-то? — Гарри не может поверить. — Значит, ты не являешься тайным агентом медицинской организации, который собирается выкрасть мое пропитанное алкоголем тело для опытов? — Нет. — И даже не засланным шпионом соседнего участка, который планирует разрушить сорок первый изнутри? — Не-а. — Поверить не могу! — Гарри откидывается на спинку. — Я разочарован, Ким. Ты всего лишь очередной поклонник упитой вусмерть звезды. Как же я разочарован. Ким не выдерживает и тихо усмехается, не отрывая взгляда от дороги. Довольный этим маленьким представлением, Дюбуа тоже позволяет себе несколько раз хохотнуть. «Кинема» уже подкатила к дому, когда Гарри понимает, что еще забыл. А зачем Киму вообще было набиваться конкретно к нему в напарники? Но он попросту струсил спрашивать — нет-нет, вообще-то, было уже слишком поздно, чтобы и дальше донимать лейтенанта вопросами, — и открывает дверь мотокареты. — Спокойной ночи, детектив. — Спокойной! Провожая красные огни «Кинемы» взглядом, Гарри вдруг осознает еще одну вещь. Сегодня Кицураги впервые обратился к нему на «ты». *** Незаданный вопрос почему-то казался очень важным. Словно бы это ключ для разгадки дела. Какого дела? Что даст раскрытие? Умом не понимал, а спутанные мысли, гомонившие в извилинах мозга, только мешали на пути к ответу. Тем не менее, Гарри решил, что спросит завтра. Пережив еще одну ночь с неприятно реалистичным кошмаром, он добрался до участка как раз к пересменке, на которой известили: крупная перестрелка на берегу в Гран-Курон, ночная смена с 41-го и 57-го уже там, вы за подкрепление. Выехали две двойки — Дюбуа-Кицураги, Викмар-Мино. По дороге получили детали по радиосвязи: две банды делят территорию, в итоге обе застряли, одна в многоэтажном здании, грозящем развалиться на части, другая — в укрытии, которое не рискуют покинуть. Кажется, берут друг друга на измор и не отступают. Дюбуа ненавидел такое. Прямолинейная агрессия, сплошь убийства и огнестрельные ранения. Никакой дедукции, индукции, знай себе разнимай великовозрастных хулиганов, да не получи сам пулю в голову. И эти дела никогда не заканчивались «чисто». Дневной смене повезло — иначе это было не назвать. К моменту, когда две мотокареты остановились, ночная смена вязала выживших, а лучший убийца 41-го участка, Маккой, идет навстречу. — Доброго дня, товарищи, — сверкает он металлическими зубами. Поза расслабленная, совершенно не боится, что ему выстрелят в спину. Некому. — На нас — веселье, на вас — оформление. Так уж вышло.  — Джон! — восклицает Жюдит. — Но ваш отпуск заканчивается завтра… — Торсон позвонил, а я оказался неподалеку. Хороший конец отпуска, — весело отзывается мужчина. И шествует дальше, оставляя за собой запах крови и сгоревшего пороха. Их ждали трупы, раненые, еще больше трупов и раненых. Маклейн перевязывал раненых, Торсон вытаскивал из здания тела. Эмиль и Чад помогали ему. Среди полицейских раненый был только один — из двойки 57-го участка, бывшей здесь почти с самого начала перестрелки. Над ним уже хлопотал без особой спешки выездной врач участка. Еще одна двойка из 57-го координировала процесс. Они мельком, но тепло поприветствовали Кицураги и обменялись с ним новостями. Гарри отстраненно порадовался, что их избавили от самой грязной части работы. Но возня с умирающими, ругающимися, пытающимися сбежать бандитами — все как на подбор молодежь, у некоторых даже голос не сломался, — тоже безумно выматывала. Собрать оружие, описать трупы, связаться с моргом, встретить труповозку и перетаскать туда тела, а потом в другой труповозке — они бы замучились гонять «Купри» — отправить выживших в 57-й… Утрамбовать плюющийся ядом гадюшник в одну машину оказалось самой изнуряющей частью работы. Они норовили друг друга избить даже сейчас, будучи задержанными. Пришлось связать каждого так, что бандиты двигаться не могли и покрывали пол, извиваясь и истекая слюной сквозь кляпы, как самые настоящие змеи. Как и ожидалось, провозились они с этим до вечера. Уставшие и грязные, вернулись в участок и были уведомлены, что получили отгул до следующей смены. Пост приняла запасная двойка — Маккой с напарником. Отгул… Какой еще отгул. Лично он едва нашел силы после принятого в участке душа дотащиться до крыши и усесться там в одинокое кресло у пепельницы, остановив взгляд на ломаном горизонте и синей полосе океана, уходящей в рыжеватое небо. Над головой нависало бетонное полотно — автомагистраль 8/81. Оттуда же раздавался приглушенный шум двигателей и шорох шин — самая оживленная транспортная артерия города. Он любил здесь курить, глядя на океан, пронзая взглядом невозможно далекую Серость, дотягиваясь мыслями до несуществующей в его реальности изолы. Гарри понял это по тому, как пальцы сами потянулись к ежику из бычков. Впрочем, а где он раньше не любил курить? Спустя несколько месяцев стало заметно легче. Все еще безумно тяжело смотреть на то, как пьют, курят, ширяются другие, но эта тяжесть стала привычной. Он мог ее снести. «И стоило оно того?» — исходила стенаниями внутри оголодавшая до звериной злобы зависимость. — «Ты даже не можешь нормально уснуть. Потерял весь свет, всю радость! Никакого веселья, одна работа. Никакого отдыха — одна работа. Ну же, всего одну. Позволь себе расслабиться». Гарри снова покосился на сигареты. Одна-две затяжки… Звучит и впрямь не так страшно. Он так вымотался сегодня и заслужил хоть какую-нибудь мелкую награду… Мужчина смотрел, как его рука тянется к бычкам и прикасается к одному из них — самому длинному. Тонкая, с золотистым ободком и кофейным ароматизатором — такие курит Маклейн. Шершавая папиросная бумага, плотный столбик пружинит в пальцах. Когда он вообще в последний раз держал в руках сигарету? «Увидел, с чем приходится иметь дело», — пробормотал тогда тридцатичетырехлетний мужчина, которого он своими выходками довел до хронической депрессии. Гарри отдергивает руку, будто ожегшись. Нет. Нет-нет-нет. Встал, подошел к краю крыши, оперся о перила — подальше от коварной пепельницы. Не слишком-то далеко, всего пара метров, но расстояние уже безопасное. Закат таял на крышах. Мелкие служащие их участка — девушка-экономист, оживленно болтающие о чем-то своем химики, техник, — как раз расходились. Рабочее время кончилось. Наступала ночь, и на посту оставались только дежурная двойка и связист. Надо было тоже найти в себе силы и вернуться домой. Может, утро порадует интересным дельцем и подарит еще пару искр диско ревашольским трущобам. Город шептался вокруг и расцветал огнями. Гарри не мог оторваться от этого зрелища. Оно очаровывало. Кто-то поднимался по металлической лестнице на крышу. Гарри попытался угадать. Маккой и его верный пес до сих пор в поле, это не они. Кто сегодня связист? Жюль? Ему вообще даже вставать с места не положено… Дверь, скрипнув, отворилась. — Детектив, — этот голос с едва заметными нотами эмоций он узнал с первого же звука. — Вы еще не ушли? — Как видишь. Ноги сами привели, — Гарри неопределенно машет в сторону пепельницы. — Место хорошее, — согласился Кицураги, вставая у перил по ветру. Щелкнул зажигалкой и сделал вдох. Краем глаза детектив отметил вспыхнувший красный огонек. Выдохнул дым — тающий шлейф ушел в сторону. Гарри проводил шлейф взглядом с легким сожалением в душе. Никакого пассивного курения, Дюбуа. Ты едва не покурил по-настоящему, никаких поблажек тебе сегодня. — Наверное, здесь очень классно курить после работы, — Гарри снова отворачивается к тонущему в ночном пурпуре небу. — Особенно если домохозяин запрещает курить в съемном жилье, — раздраженно признает Кицураги. — А на улице? — «Добро пожаловать в Ревашоль», — передразнивает Ким каких-то уличных зевак и делает еще затяжку. Кажется, он сегодня тоже вымотался. Обычно напарник более скуп на эмоции. — «Сигаретки не найдется? Мелочи на пропитание?» — Серьезно? Ты им удостоверение показывал? — Каждый раз — новый расист, — бурчит Ким, выдохнув дым носом. Гарри качает головой, усмехаясь ночному небу. — Надеюсь, однажды они все тебя запомнят и будут обходить стороной. — Запомнят? — тут уже Кицураги сдерживает порыв рассмеяться. — Детектив, они же расисты. На непонимающий взгляд напарник слегка оттянул пальцем веко, заставляя и без того узкий глаз стать уже. Ах, точно. Все на одно лицо. — Кто ты и куда дел Кима, мерзкий солиец? — подыгрывает Дюбуа. Окей, он не стоит против ветра и не дает понюхать сладкий дым, однако от этой мимолетной улыбки на душе делается теплее, и это приятнее, чем сигаретный дым. Слова льются свободно, и ему хочется, чтобы этот момент длился вечно. Может, сейчас? — Слушай, Ким. Мне неловко поднимать тему еще раз, но я хотел бы уточнить один момент про твой перевод. Смягчившиеся черты застывают. Блеск в глазах покрывается сумрачной тенью. — Конечно, детектив, — и голос снова непроницаемо спокоен. — Жан сообщил что-то еще? Ого. Это еще что за реакция? — Да нет, все тогда же… просто вылетело из головы. Ты при подаче заявления на перевод лично у капитана просил, чтобы тебя поставили со мной в двойку. Почему? Прямо на глазах напарник терял мягкость позы. Он напрягся, при этом не делая ни единого движения — словно бы вместо обычного вопроса ему под лопатку ткнули ножом, и есть всего один шанс избежать укола. — Как вы тогда и сказали, я понял, что могу помочь с зависимостью, — каждое слово подобрано и звучит четко. Как щелчки неверных комбинаций к сейфу. — Было бы непростительно потерять такой кадр. Я оценил отрицательный эффект от ухода из пятьдесят седьмого участка и сравнил с положительным от перехода в сорок первый. Положительный перевесил. Детектив пошевелил губами, вертя услышанное то так, то эдак. Лейтенант поднес сигарету к губам и сделал затяжку. — А если серьезно? — он пытается сохранить ровный тон, но скрыть изумление не удается. — Ты вроде что-то говоришь, а смысла нет. Отрицательный эффект? Положительный? Что за казенщина? — Мне больше нечего добавить, — еще одна затяжка, явно последняя. Безобидный вопрос, на который напарник реагирует, будто его поймали за руку на взятке в тысячу реалов. И объяснение — как из рапорта содрано. Такие же общие фразы Гарри в последний раз написывал, когда они объяснялись на жалобу, почему гнались за насильником, а не искали жертве ее дорогое, утянутое прохожим платье. Кицураги тогда диктовал. — Нет, Ким, постой. Люди не переходят из участка в участок из-за какой-то эффективности. С чего ты сразу решил со мной в двойку? Да еще после того, как Викмар тебя отговаривал? Ладно жаться, ответь уж. — Я ответил, — точным движением Кицураги тушит окурок о перила. — Ни черта ты не ответил! Реакция еще не подводит — хватает за плечо, когда лейтенант хочет отойти от перил. — Ты наплел чушь про положительный эффект. Ты кто угодно, Ким, но не калькулятор, в такое я не поверю. Серьезно, дай нормальный ответ. Клянусь, даже если это «меня послали шпионить за сорок первым и его лучшим детективом» — окей, пусть. Это будет лестно. — Почему вас это так интересует? — Просто, блядь, любопытно! С чего ты так перестраховался, что аж лично капитану про это задвигал! И вместо того, чтобы ответить что угодно по-нормальному, строишь из себя коммуниста на допросе. Что ты там скрываешь? Планы на мое жилье? Хочешь украсть мою гребаную гениальность трубочкой в мозг? Ким выдыхает носом. Смотрит на пальцы, держащие за плечо, но Гарри не отпускает, лишь слегка ослабляет хватку. А потом Кицураги поднимает глаза, и, черт возьми, этим взглядом можно заморозить насмерть. — Тогда я должен предупредить, — тихо, холодно чеканит лейтенант, — что после ответа вы перестанете считать меня другом. И, скорее всего, попросите дать другого напарника. Такой «нормальный» ответ вас устроит? — Ах, все-таки трубочкой в мозг? — Прекращайте шутить. — Если ты ничего не скажешь, то у меня не будет повода менять напарника? — Да. — А если ты скажешь кому-то? Ну, не мне? К холоду в темных глазах примешивается раздражение. Конечно, товарища-детектива на классическое сужение поля подозрения вопросами не возьмешь. — Данное обстоятельство не имеет отношения ни к кому-либо еще, и не вызовет катастрофических последствий при умалчивании, — отрезает Ким. Мозг работает на полных оборотах. Кусочки складываются. И образуют поразительное озарение, от которого Гарри не может подавить смешок. Кицураги щурится на эту реакцию. — Подожди-ка, Ким. Не скрывая нервной улыбки — почти что тика, задергавшего щеки, — Дюбуа разжимает пальцы и делает шаг назад. — Я, кажется, понял! — И что же вы, кажется, поняли? — подозрительно осведомляется Ким, машинально потирая руку. — Тс-с. Подожди! Я формулирую. Кицураги мрачно смотрит на него, держась за плечо. — Сильно пережал? — Что вы там формулируете? — не хочет откладывать. Поскорее разобраться и забыть. — А, точно… формулирую… Он не собирался держать все в тайне до скончания веков. Как минимум, потому что его напарник был достаточно проницателен, чтобы обо всем догадаться. А Гарри терпеть не мог, когда его обыгрывали на его же поле. И поэтому уже задумывался о том, как честно заявить в лоб, проигрывал пару-тройку сценариев в голове. И, вот поразительно, сталкивался с точно такой же по форме стеной! «Что, если он перестанет быть моим другом». «Что, если он перестанет быть моим напарником». «Что, если он исчезнет». В последней, самой свежей версии кошмара Кицураги так и делал. Он удивленно поднимал брови, цедил нечто невнятное, разворачивался и удалялся от него по улице. А прохожие шли мимо и кидали снисходительно-презрительные взгляды и шептали: «Бедный Гарри, как же он эпично налажал», «Лучше бы ты молчал, болван», «Да, ты все еще можешь броситься ему вслед, как Доре. Смотри, тут даже вывеска видеопроката есть!» Те же декорации, тот же сценарий. Те же неподвижные ноги и накатывающий густой туман. И вот, словно в зеркале, он видит такой же страх в чужих глазах. Спокойнее умолчать, чем признать. Лучше оставаться на половинчатых правах, чем потерять полностью. «Ты можешь ошибаться, гениальный дурак!» — шипит в голове многоголосая гидра отговорок, поводов молчать. — «Ты настолько умен, что принимаешь желаемое за действительное!» Какова цена ошибки? Новые кошмары и новые амнезии? Ха, да он только этим и жил последние несколько лет. Принесите что-нибудь новенькое, гурман устал. Новенькое, например — надежду. — Ты идиот, Ким, — произнес он, широко улыбаясь. — И я идиот. Как тебе такое? Кицураги сдвигает брови. От холода в глазах не остается и следа, одно лишь замешательство — ведь Гарри буквально сияет. — Дело в том, что у меня тоже есть одна штука. И если я ее произнесу, друзьями мы уже не будем. А если все пойдет совсем плохо — то разойдемся по разным углам участка. Звучит похоже, не правда ли? — пальцы, кажется, дергает тремором. В висках постукивает. Адреналин, страх, предвкушение — о, как давно он не ощущал себя живым! — И раз уже я хочу получить твой ответ, то дай скажу первый. Если после этого ты перестанешь быть мне другом — то можешь отвечать мне что угодно, не боясь за это, не так ли? Реакция оказывается совершенно поразительной — Ким втягивает воздух и забывает выдохнуть. Ожидание, перемешанное с желанием — нежеланием — услышать. По автостраде шумят колеса. Внизу зажигается фонарь над крыльцом. — Я люблю тебя! — объявляет Гарри и мысленно дает себе пять, что не налажал с порядком звуков. А легко бы мог, от волнения. Спохватывается: — Не как друга. Точнее, как друга тоже, но это другое. Окей, концовку с объяснением он не слишком продумал. Плохо продумал. Не продумал вообще. Просто внезапно решил, что тут могут быть какие-то двойные толкования, и лучше сразу расставить точки над «и». Да, с импровизацией вот он налажал. Не стоило. Терзания за импровизацию теряются на заднем плане. Потому что вот эту реакцию он не представлял ни в одном варианте развития событий. Недоумение? Нет. Отвращение? Нет. Радость — этот вариант тоже рассматривался, как один из высочайших уровней абстрагирования от реальности. И не радость. Сначала Кима будто ударили — широко открывшиеся глаза, дрогнувшие губы. А потом на лице медленно проступает ничем не скрываемая печаль. Словно бы Гарри брякнул нечто вроде «иди и сдохни». Хотя, нет, даже на такое не было бы… такого. — Ты же понял, что я сказал? Точно расслышал? — Расслышал, — вздыхает Кицураги. Продолжает смотреть в чужие глаза словно бы по инерции, взгляд же его становится стеклянным, пустым. — Гарри, это невозможно. — В каком… В смысле, невозможно? — Ты гетеросексуальный мужчина сорока четырех лет, — наверное, именно таким голосом лейтенант когда-то объяснял малолетним нарушителям прописные истины из разряда «убивать — плохо». — Ты влюблен в Дору Ингерлунд, проживающую в Мирове. Ты до сих пор хранишь билеты в аквариум, куда с ней ходил. Поэтому — невозможно. Знакомая боль в груди от ее имени… Полного имени. Он даже узнал про Мирову. Позаботился навести справки, куда пьяный Гарри вечно срывался отправлять увядающие букеты… И даже каким-то невообразимым образом узнал про забытые билеты в потайном отделении журнала. Нет, не это сейчас главное. Главное — невыносимая грусть в слове «невозможно». Спокойное смирение с реальностью. Точно как в том кошмаре. Неужели ему опять придется проламывать бетон голыми руками? Нервная дрожь сменяется растерянностью. Что тут можно сделать, как убедить? — Ты думаешь, я бы стал говорить такое направо и налево, если бы не был уверен? Может, мне как-то по-другому сказать, чтобы ты понял? Кицураги смотрит на дверь. Его тяготит этот разговор. Он хочет уйти. — Говори. — «Только побыстрее» слышится в каждом звуке. Все, что он скажет — пройдет мимо. Хоть соловьем тут разлейся, все споткнется и разобьется о ту самую фразу, абсолютную уверенность. Его выслушают, кивнут, а наутро — привет, Гарри, мы все еще напарники. Я прощаю тебе эту трогательную нелепость. Давай жить дружно и не говорить о твоих глупых фантазиях. Он стоит и смотрит на еще одного напарника, готового разбиться. Нет уж, никаких слов, никаких объяснений. Не дождешься. Гарри делает четыре шага вперед и заключает отвернутое лицо в ладони, поворачивает к себе. Прижимается губами к губам, лишь в процессе поняв, что стоило бы слегка склонить голову набок. Кицураги так и стоит, не шевелясь. Удар сердца. Губы сухие, потрескавшиеся. Еще удар сердца. Кожа под ладонями холодная от ветра с океана. И еще один удар сердца. Ни вдоха, ни выдоха. Он отстраняется и открывает глаза. За прозрачными стеклами — все еще пустой, но уже надтреснутый изнутри взгляд. — Это невозможно, — с непонятным упорством пытается втолковать Ким сдавленным шепотом. — Остановись. И на долю секунды Гарри колеблется. Однако решает попытаться еще раз. На этот раз он склоняет голову набок и немного углубляет поцелуй. Сухие губы на самом деле оказываются очень мягкими, стоит слегка прихватить их своими. Дымный привкус от недавней сигареты. Затем — неподвижная теплота, полусомкнутая преграда, которую он осторожно изучает языком. Наклон чуть сильнее, проникновение чуть глубже. Стекло очков врезается в щеку. Ким наконец начинает дышать. Дрожащий выдох с дымным запахом. Ладони ползут вверх по бокам — не отталкивающие, но нерешительные. Ответное движение чужого языка — мягкое прикосновение, оборачивающееся вокруг… И все же он отрывается, чтобы удостовериться наверняка. — Все еще невозможно? Ким открывает глаза. Ни следа печали — лишь теплый туман. — Невозможно. Интонация совершенно другая. Она — а еще обнимающие руки, излучаемое тепло и мягкий взгляд, — говорят о диаметрально противоположном смысле. — Придется и дальше тебя переубеждать. Это решение не встретило сопротивления. Они забылись под темнеющим небом. Один медленный поцелуй перетекал в другой, одна рука — придерживает затылок, вторая — поддерживает за спину, пока чужие ладони прожигают его собственную легкую куртку. Дыхание, поначалу медленное, ускорялось. Первоначальная аккуратность забывалась. Скользкая дорожка слюны из уголка рта, столкновение зубов — в какой-то момент очки оказались убраны в карман. Стук в висках. Они были слишком близко, чтобы скрыть хоть что-то — например, желание друг друга. Гарри подался вперед, стремясь облегчить наливавшуюся, пульсирующую тяжесть в паху, распирающее до боли удовольствие в налившемся члене, вжать его в теплую жесткость чужого тела — тазовая кость, то, что надо, — сам бессознательно двинул бедром. Тихий стон, сорвавшийся в рот, пустил импульс вдоль позвоночника — вниз… и вверх. Мысль, возникшая в разгоряченной голове, его ошеломила. И понравилась. Потихоньку, шаг за шагом Гарри стал оттеснять напарника вглубь крыши. Неловкие движения разгоняли волны жара по телу. Ким и вцепился в чужое плечо, когда его мягко толкнули прочь. Покачнулся, но остался стоять на ногах. — Что ты… — бормочет он, и Гарри едва не отвлекается от своей цели на этот глубокий, хриплый голос. Но вовремя останавливает себя. Скоро он услышит еще. Поскольку напарник упорно не желал отцепляться, пришлось медленно опуститься вниз вместе с ним. Только почувствовав под собой кресло, Кицураги ослабил хватку и позволил Гарри отодвинуться. Но когда почувствовал, как руки зашарили в районе ремня — схватил за запястья. — Не здесь, — выдыхает он. — Спокойно, — щеки, когда-то холодные, теперь горят под губами. — У меня появилась отличная идея. Обещаю, ты будешь не против. Секунда на размышления, и хватка ослабла, позволив расстегнуть ремень и ширинку. Ким горячо выдохнул ему в шею, ощутив на члене сжавшуюся ладонь. На несколько секунд неподвижно принимал прикосновения — мужчина изучал его, примеривался к ширине, оттягивал плоть и скользил пальцами по чувствительному кольцу. Игрался, как со своим. Однако когда Кицураги сам потянулся вниз, Гарри опустился ниже и вжался лицом ему между ног, поглотив целиком. Он был награжден сладчайшим звуком — что-то среднее между всхлипом, вздохом, хрипом. Чужие пальцы конвульсивно стиснулись на спине. Вот что, значит, имеют в виду, когда сравнивают курильщиков с педиками. Да, в чем-то было похоже. Нечто общее имелось между тем удовольствием, которое Гарри получал от того, как прикусывал сигарету зубами, мимолетно облизывая ее кончик, оказавшийся во рту, и между тем, как он хотел, ритмично двигая головой, облизывать, прикусывать чужой член. Его можно было назвать небольшим, но Гарри так не казалось — влажная, подрагивающая плоть заполнила рот и тяжестью ложилась по всему языку. Он увлекся, изучая аккуратную форму и горьковатый — сигаретный, — привкус. Он пропустил, когда стиснутые пальцы сползли вниз, от плеч к пояснице — тяжело дышащий Кицураги медленно свернулся над ним и уткнулся лицом между лопаток, плотно прижался к спине, чтобы заглушить вздохи, почти незаметные стоны, вырывавшиеся с каждым движением. От такого ему самому стало тяжело дышать — по ровно всем возможным причинам. Гарри ускорил движения, просунул одну руку себе меж ног и изо всех сил сдавил, неряшливо дергая в такт, пульсирующий жаром, болью, желанием член, намертво зажатый в штанах. Он мог предсказать момент, когда Ким кончит ему в рот, с точностью до секунды. Вот он весь напрягся, сжимая его за спину, и член невыносимо разбухает, пульсирует во рту. Последнее движение — и он дергается, стекает теплой, терпкой жидкостью по глотке. Ким вздрагивает всем телом, когда он сглатывает, по-прежнему с членом в открытом рту. Совсем немного времени — на вдох. На выдох. И еще раз. Пока не восстановится дыхание. У них обоих. Один — уткнувшийся лицом в теплый пах, другой — свернувшийся над чужой спиной. Замерев в странном подобии объятий, они приходили в себя. Гарри ощутил липкую теплоту между ног, но сразу же забыл о ней. Сам кончил — и ладно. «Отличная была идея», — первой же мыслью похвалил он тот голос, который отвечал за импровизацию. Голос невербально отсалютовал в ответ. Наконец Кицураги выпрямился. Гарри, получив возможность отодвинуться, откинулся было назад, но пошатнулся и оперся об чужое колено. Стук в висках, до сих пор не стихнувший, молотом ударил изнутри головы. Морщась, мужчина обхватил голову руками, сдавил посильнее. Привет, возраст. Привет, поднявшееся давление. Вы же не грохнете меня инсультом вот прямо сейчас, на руках у Кима после первого нашего секса? Это было бы всем диско диско. За бессильной попыткой утихомирить разбушевавшуюся головную боль он не обращал внимания на то, как Ким приводил себя в порядок. Ощутил только, как его облокачивают вместо чужой, теплой ноги на мягкое кресло. Затем — удаляющиеся шаги и хлопнувшая дверь. О нет. Кицураги все-таки бросил его. Но прямо сейчас Ким мог делать все, что угодно — мужчина не воспринимал ничего, кроме взрывающейся головы. Он не понимал, сколько просидел там вот так, в одной позе, пока снова не услышал хлопнувшую дверь. — Пейте. Колеса. Господи боже, колеса. То, что нужно. Гарри проглотил их и запил предложенным стаканом воды. — Спасибо, — шепчет, стараясь не провоцировать барабанную дробь сосудов на более решительные действия. — Я отвезу вас домой. Он неохотно поднялся, цепляясь за протянутую руку. Постоял еще чуть-чуть, пережидая головокружение и яркие круги перед глазами. Спустился вниз — медленно, вымеряя каждый шаг. Рев «Кинемы» чуть не отправил его на тот свет, но к моменту, когда мотокарета оказалась у дома, боль стала терпимой. — Завтра, пока, — скомкано прощается Гарри и вываливается наружу, мечтая доползти до комнаты, пока обезболивающие не уронили его спать прямо на лестничном пролете. Он сумел закрыть за собой дверь, прежде чем бессильным кулем сполз на пол и закрыл глаза, провалившись в мир без снов и боли.