Танец над бездной

      На Староместской площади в этот поздний вечер было светло, как днём, и очень людно. Горели, ослепляя, гирлянды рождественской ярмарки, тёплый свет струился из-за прилавков со сверкающими ёлочными игрушками, марципанами и горячим шоколадом. Ёлка, возвышавшаяся над площадью, сверкала так ярко, что казалась нарисованной на чёрно-синем бархатном небе. Люди собирались здесь, преисполненные светлых надежд и ожидания чуда. Закрыв глаза, Этан мог услышать биение множества сердец, давившее на него сильнее гулкого колокольного звона. Он заметил свою цель среди прочих — смуглую девушку, закутанную в пушистый шарф. Ребекка, стоявшая в очереди у одного из прилавков, вдруг обернулась и — Этан готов был поклясться — сквозь толпу посмотрела прямо ему в глаза.       Ну конечно. Глупо было бы надеяться, что охотница, на чьём счету не один десяток убитых вампиров, его не заметит. «И что же ты сделаешь? — мысленно обратился он, хотя не был уверен, что бывшая Чаша его услышит. — Снова убежишь?»       Её походка легка, нетороплива: словно одна из туристок вышла прогуляться. И всё же его бывшая Чаша отличалась от остальных, уверенно лавируя в толпе, ускользая от столкновений в последний миг. Этан шёл следом, сосредоточившись на её энергии. Стоит на миг выпустить нить, и толпа укроет её, ознаменовав очередное поражение. Слишком много энергий, звуков, запахов, голосов: на площади погоня невыносима. Невыносимей только мысль, что, если захочет, она вновь исчезнет — на неделю, на месяц, на год, незримая и недоступная для него, и он не сможет, наконец, закончить эту жестокую игру.       Ребекка движется к окраине человеческого моря, туда, где меньше украшений, тепла и смеха, в холодный заснеженный переулок. Сердце подпрыгивает в груди, и Этан победно усмехается: здесь, в стороне от толпы, её не потерять.       Ненадолго остановившись, прежде чем свернуть за угол, Ребекка оглядывается.       Она ждёт его.       Впереди может скрываться засада. Интуиция подсказывает, что за тёмным окном может притаиться кто-то из других охотников, но Этан поддаётся на зов и следует по пятам за возможной смертью. Часть него надеется, что его наконец-то встретит серебряная пуля.       Но Ребекка, когда их разделяет всего пара метров, жестом манит за собой. Всё сильнее, всё яростнее, хлещет ветер: снегопад усиливается, и Этан по старой памяти ёжится, как живой. Вот бы преодолеть расстояние в считанные мгновения, нагнать, прижать к себе, согреться теплом.       Разорвать на части.       Она легко предугадывает его тактику, впрочем, как и обычно, и круто сворачивает к дверям гостиницы. Она знает: он не нападёт на глазах у людей. Да, одинокого портье несложно загипнотизировать, но никто, увы, не отменял установленные в фойе камеры. Чуть помедлив, Этан поднимается по обледенелым ступенькам следом. Больше не видя, он идёт по выцветающему следу её ауры, пока тот не истаял совсем, как аромат дешёвых духов: покачивается, рябит в глазах узорчатая плитка, мелькают лестничные ступени. Дверь одного из номеров приоткрыта. Остатки осторожности вынуждают сосредоточиться: нет ли там, за дверью, кого-то ещё?       Как будто одной Ребекки, чтобы убить его, недостаточно.       В гостиничном номере бело-золотые стены и тёмно-бордовый ковёр. Из-за резкого контраста кажется, что на полу разлилось кровавое море. Мерцающая гирлянда на соседнем здании то вспыхивает, то гаснет, озаряя тёмную комнату нежным светом. Ребекка ждёт: сидит, закинув ногу на ногу, на краю кровати, и новая вспышка вычерчивает контур насмешливой улыбки. — Здесь красиво, не правда ли? — спрашивает она, как если бы продолжала прерванную на полуслове беседу. — Люблю этот город. Он был таким же, когда ты жил здесь?       Мысли путаются, сердце щемит, и никак не выходит нащупать под плащом пистолет. Ребекка невозмутимо прихлёбывает холодный чай, держа кружку обеими руками, и сейчас она особенно похожа на ту, какой он знал её когда-то.       На человека.       Но во рту красноречиво поблескивают тонкие, острые клыки совершенной охотницы. Орудие убийства, отравляющее и лишающее сил. Этан знает цену её укусов. Знает и то, как фальшивы и смешны попытки её убить. Ночуя в заброшенных подвалах, прячась в товарных вагонах и тёмных переулках, он верил, что преследует Ребекку ради мести. Что его долг — вырвать её сердце. За Велиата, Владимира — за всех вампиров, чьи жизни эта хищница забрала. Будь жизнь книгой, сейчас настало бы время финального акта. Это ведь так символично: отомстить за убийство ближайшего друга, с которым столько времени прожил в Праге, именно здесь.       Молодая охотница отставляет чашку, разглядывая его из-под полуопущенных ресниц. Когда свет исчезает, вспыхивают её глаза, холодно-голубые, манящие, словно маяк.       И в который раз Этан делает шаг навстречу.       Мягкая ладонь скользит по щеке, по шее, груди, замирая ненадолго на напряжённом запястье. Ребекка не могла не заметить пистолет: она позволяет ему оставить оружие при себе, играет, как кошка с мышью. В их случае сравнение на удивление точное. — Я скучала, — шепчет она и льнёт всем обжигающе горячим телом. Суд над убийцей вновь отложен: мститель замирает, не в силах выстрелить, и оставляет оружие сам под её гипнотическим взглядом. Этан каждый раз ищет оправдание, но реальность безжалостна: сыворотка из крови древнего вампира, обратившая некогда маленькую Ребекку в то, чем она стала теперь, дала ей только оружие, чтобы убивать, но не способность зачаровать. Всякий раз он сдаётся в её плен, поддаётся нежности рук и теплу осторожных губ по своей воле. — Почему ты меня не убила? — хрипло повторяет Этан на выдохе, сжимая её, по-змеиному гибкую, в объятиях. Он целует и гладит, пытаясь насытиться близостью до того, как хрупкая связь, в которую, быть может, верит из них двоих лишь он, рассыплется горсткой праха. Он не ждёт ответа. Ребекка вдруг выскальзывает из тесного кольца рук, чтобы взглянуть ему в глаза, и грустно улыбается: — Я люблю тебя. — Ты бы бросила охоту ради меня?       Ранящими осколками впивается в сердце смех: — А ты бы смог больше не пить кровь? Ради меня?..       Реальность не только безжалостна, но и, увы, неизменна. Та реальность, в которой ему не перестать быть вампиром. В которой сама суть его возлюбленной — вечная охота.       Ночь слишком коротка, чтобы надышаться, запечатлеть в памяти и наутро — отпустить. Этану мало её поцелуев, мало царапин на спине, мало сбивчивого дыхания, спутанных волос и лихорадочного блеска глаз. Отражаясь в этих глазах, он видит, чувствует, что их короткой близости мало и ей. Ребекка сжимает его руки в своих, и на несколько часов всё снова как прежде, в те светлые дни, когда их связывало что-то большее, чем эфемерные чувства. Она откидывает тёмные волосы назад, и он, поддавшись, жадно впивается в шею, пьёт дурманящую, ядовитую кровь, от которой головокружение становится невыносимым. — И скольких, — Этан на самом деле не хочет знать, — ты целовала так же? — О, до поцелуев обычно не доходит. Достаточно заманить в укромное место и сразу перекусить горло.       Как она может быть такой невыносимой? Рассуждать об уничтожении ему подобных и аккуратно ерошить волосы, дарить ему дразнящие ласки и не раскаиваться ни на миг в убийствах, которые совершила? — Ты чудовище.       Она вновь смеётся: — Ты тоже.       Он должен был решиться, должен был убить её, но вместо этого прижимается и неровно дышит, предлагая взамен свою кровь, всю, без остатка. Этан знал, что так и будет, когда направлялся сюда: уже наготове бинты, чтобы перевязать долго не заживающий отравленный след. Отстранившись от прокушенного запястья, Ребекка целует его, удерживая немеющую руку в своей. Две ладони, смуглая и молочно-белая, жгучее солнце против прохладного лунного света. И одна безумная, неутомимая жажда, связавшая их прочнее даже, чем разорванные некогда узы вампира и его Чаши.       Для них уготованы две пылающие пропасти, в одну из которых однажды придётся сорваться — но пока они танцуют на тонкой леске посередине. И он, и она ждут, кто первым сделает выбор, чтобы без колебаний рухнуть в огненную бездну следом.       «Убить тебя».       «Остаться с тобой».       Леска режет босые ноги, они бьются в агонии, обливаясь кровью, но прикасаясь так же страстно и отчаянно, как в дни прежнего единства. Сердце охотницы, созданной убивать, сердце хищника, ставшего жертвой, так же близки, как прежде, и бьются в унисон.       Она прижимается к его спине, по-звериному принюхивается. След горячего дыхания скользит от затылка к выпирающим позвонкам, и Этан молит в бреду, чтобы она поддалась жажде, укусила его и выпила до дна. Окончить их общее безумие сможет только Ребекка — ему уже не суметь. Он проиграл ещё тогда, когда вместо выстрела в сердце подарил жаркий поцелуй, вместо смертельного укуса — новую клятву. — До встречи, Этан, — её шёпот растворяется среди вспыхивающих и гаснущих рождественских огней, и он вновь один, живой, но пустой, проклинающий себя и её за неизменную слабость.       Тихо кружатся за стеклом снежинки, жмутся в надежде согреться к горячему стеклу уличного фонаря. Но тепло не должно касаться снега: снежинки сбегают к земле талыми ручейками. Они катятся по щекам его отражения, словно слёзы.       Ребекка никогда не звала и никогда не прощалась до конца. Всякий раз, ускользая, она без сомнения говорила: «До встречи», — и он повторял, замыкая порочный круг: — Я приду, Бекки. Однажды я приду.