Терпимое

Началось лето в мае, закончилось в июле. Третьи сутки подряд непроглядной стеной лил дождь. Бурлил в водостоках, унося за собой сбитые с деревьев листья, как боевые трофеи, барабанил по окнам и крышам, заставлял дворники на машинах работать, как рабов на галерах, снова и снова превращая Москву в красный проклятый пробочный ад. И почему в любую непогоду этот чертов город стоит? Стук в дверь, робкий и слабый, как удары сердца во сне, поначалу утонул, растаял в вое ветра и ливня. Дома было уютно. Высокие потолки смягчали ворчание злых капель, буржуйка уютно шуршала огнём, а очередное домашнее чтение криминального характера, приевшись, нагоняло сон. Есеня вздрогнула, выдернутая из обнимающей дремы, когда в дверь отчаянно бухнули, словно в гонг. Удар волной отлетел в потолок, мячиком для пинг-понга отскочил в стены. И кого только принесло среди ночи? Пиццу из доставки она уже успела давно уничтожить. Она почти не удивилась, увидев за дверью Женю. Промокшего насквозь, в липнувшей к коже рубашке, искромсанной в клочья, пропитавшейся кровью, пятнами расплывающееся на ткани. Бледного, тяжело дышащего, но почему-то улыбающегося. А вот это уже удивляло. Она спрятала пистолет обратно в кобуру. — Тук-тук, здравствуй, это я, — прохрипел он, вваливаясь внутрь, не дождавшись приглашения, — потерялся ключ в кармане. — Твою мать, Женя, что случилось? — С собаками за кусок мяса подрался, — он подпирал собой косяк, пытаясь заставить себя не свалиться перед ней без сознания, — Ничего, если я немного тут пол намочу? У тебя всегда так чисто было. — Ты в таком состоянии к нам мимо больницы поперся, идиот?! — она сорвалась на визг, подхватывая его и сгибаясь под его тяжестью. На ее голос из глубин дома выплыл хмурый, помятый со сна Меглин, на ходу закуривая, как будто сигареты и под подушкой прятал, смотрел на них с каким-то смирившимся неудовольствием. Быстро же смирился. Один-один, Родион Викторович. — До вас было ближе, честно-честно, — язык уже начал заплетаться, глаза заливала дождевая вода с волос, — Бандитские разборки обычно не устраивают у больниц, знаешь ли. А так удобно было бы. Ей удалось без посторонней помощи дотащить его до дивана и не кинуть мешком картошки, а аккуратно усадить, хотя он и стиснул зубы от боли. Дрожащими пальцами она стягивала с него куртку с рубашкой, пытаясь оценить масштабы ущерба. — Как же давно ты меня не раздевала, — с закрытыми глазами — сил уже не было — улыбаясь, прошептал Женя, стараясь поймать ее за ускользающую ладонь, да хоть за кончики холодных и мокрых пальцев. — Огнестрел? — участливо спросил нависнувший над ними Родион. — Ножичек, — отозвался Женя, с усилием открыв глаза и посмотрев на Меглина. Ему доставляло извращенное удовольствие смотреть на Меглина и видеть, как он тихо, сдерживаясь при Есене, бесится от одного его присутствия. — Блядь, да тут штук пятнадцать ножичков, — прошипела Есеня, внимательно, как ему давно хотелось, рассматривая его. Меглин тем временем молча поставил на столик бинты, спирт, хирургические иголку с нитками и, бросив последний взгляд, удалился к двери. — И куда это ты собрался? — обернулась к нему Стеклова, сдувая налипшую на лоб прядь волос. И когда успела отрастить? — За подпольным хирургом. Но надеюсь, что он сдохнет раньше. Родион скрылся в дожде, не захватив с собой зонт. — И не боится же оставлять тебя со мной одну, — протянул Женя, блаженно закрывая глаза, ловя невесомые прикосновения ее рук. — А есть, чего бояться? — Учитывая потерю крови, думаю, нет. Он дернулся, зашипел, когда она наконец начала обрабатывать раны, стирая свернувшуюся кровь и грязь. Так вот, как оно. Два-один, Есения Андреевна. — Ну-ну, большой мальчик уже, — она усмехнулась, когда он сердито посмотрел на неё. — Мне вообще-то больно. — А представь, как будет, когда я зашивать начну? — спросила она, наклонившись на ним, заслоняя свет, затмевая собой мир. Он бы потянулся к ней, чтобы сорвать поцелуй, да только вот не мог. Силы вытекали вместе с кровью. — Садистка ты, Есеня. — От садиста слышу. — Да перестань, я же бросил. — Давно это? — С апреля ни-ни. Выпить есть? — спросил он, заметив, что она закончила и теперь нерешительно поглядывала то на него, то на иглу с ниткой. Она принесла бутылку, вытащила пробку, протянула ему. Он выпил прямо из горла. Ну вот отлично. Теперь потерю сознания ускорит спирт. Зашила она его на удивление быстро, будто специально на курсы кройки и шитья ходила. Он то шипел, то скулил побитым щенком, то орал благим матом, но скорее для проформы. Чувства притупились. Хотелось, чтобы она не заканчивала. Продолжала случайно прикасаться к нему, бросать взгляды, следя за реакцией, стараясь не делать лишний раз больно. Продолжала ругаться, обзывать идиотом. Она оставила его спать на диване, накрыв двумя одеялами, ворча про инфекцию и про то, что ему всё-таки надо в больницу. Эх, Есеня, ну какая ему больница. В больницы ему уже года три вход заказан. Придётся обойтись без госуслуг. Он слышал, как глубокой ночью вернулся Меглин, проснулся. Тот смотрел на него с минуту нечитаемым взглядом. Женя поставил бы на взгляд убийцы. Не выйдет, Родион Викторович, не страшно совсем. — Так вот, как ты себя чувствовал, когда я мешался под ногами. — В точку. Сто очков на барабане. Меглин постоял ещё секунду, потом положил на столик блистер с таблетками. — Рецептурное обезболивающе, — сухо прокомментировал. Женя улыбнулся. — А где же обещанный подпольный хирург? — Посадили, как оказалось. — Так я тебе и поверил. Меглин удалился без комментариев. Надежды не оправдались. Под утро Есеня вылезла из-под одеяла попить воды. Женя, отоспавшись под таблетками, поймал ее за руку, когда она проходила мимо. Потянул на себя, заставил сесть рядом. Она долго смотрела на него. Погладила по волосам, у самого лба, прошлась пальцами по лицу. — Долго ты будешь сваливаться, как снег на голову? — Пока ты его не бросишь и не вернёшься ко мне. Она наклонилась, поцеловала его в лоб. — Дурак ты, Женя.