от и до

— Джиро. Куда ты вчера закинул мои брюки? — кажется, это один из тех немногих случаев, когда Сабуро зовёт его по имени. Ну, справедливости ради, на «идиота» или что-нибудь ещё из этой оперы в таком состоянии он вряд ли отзовётся. Мозги соображают слишком туго, Джиро вчера затрахался в буквальном смысле этого слова, и сейчас отчаянно пытается проснуться до конца. После того, как они придут в себя и разбегутся по комнатам, нужно определённо ещё раз сходить в душ. С запозданием вспомнив о просьбе Сабуро, Джиро пытается... подумать, что он сделал с чужими брюками, стянув их с такой торопливостью, что те чуть не порвались? Ну, тратить силы на длинный бросок, он бы точно не стал, поэтому... — Они под кроватью, хах, — Джиро легко достаёт найденную тряпицу, отряхивает от пыли, мысленно извиняясь перед братом, поворачивается и наконец лицезрит тоже едва проснувшегося Сабуро. И в этот момент, кажется, внутренне умирает. Итак, его обычно ухоженный и причёсанный младший братец сейчас выглядит немногим лучше Джиро — встрёпанный, с ещё не оформившимся барьером, куда есть путь только Ичиро (и ему, в общем-то, тоже — только более своеобразно), рассеянным взглядом и совершенной в своей умильности заспанной мордашкой. Джиро, однако, взволновало отнюдь не это — заставать Сабуро в подобном состоянии доводилось не раз и не два. Похоже, дорогой младший братец сегодня даже слишком рассеян, иначе как объяснить то, что он ненароком взял толстовку Джиро? Легко можно понять, что одежда не его даже не по нетипичному синему цвету — просто их тела слишком... различаются. Миниатюрный Сабуро тонет в этой, оказывается, чертовски огромной, тряпке — та практически сползает с чужих плеч, открывая хороший вид на оставленные совсем недавно следы — Джиро даже помнит, как тот получил некоторые из них. В горле становится сухо. — Джиро? — ни о чём не подозревающий, Сабуро по-прежнему стоит с протянутой рукой, понемногу начиная раздражаться. — Чего встал, как вкопанный? Отдай мне их уже! — следующее его движение является (и кто тут теперь гений, а?) ошибкой — приблизившись, он позволяет Джиро ощутить знакомый до родного запах шампуня с небольшой примесью пота — после того, чем они занимались, это совсем неудивительно. Брюки в очередной раз оказываются выброшены в сторону — из-за накатившей дрожи у него не получается докинуть их до стола, но сейчас это не имеет значения. Джиро притягивает его — ещё более маленького в этой одежде — ближе. — Что ты делаешь? — нарочито ровным голосом интересуется Сабуро, несмотря даже на своё положение. Чуть раньше Джиро мог бы подумать, что ему действительно всё равно, но только не в данный момент. Чем больше Сабуро заводится, тем спокойнее он старается выглядеть — эта его фишка на удивление проста и понятна для мелкого любителя продумывать всё наперёд. Или, может, Джиро слишком хорошо его изучил. — Встречный вопрос, — он с довольным смешком запускает руку под балахоном свисающую толстовку, оглаживая изученное вдоль и поперёк тело, — мне кажется, сегодня ты кое-что перепутал, — практически готовый раствориться в его руках Сабуро вздрагивает — маска равнодушия разбивается вдребезги вместе с просочившимся из-под неё смущённым выдохом. — Это всего лишь случайность! Сейч... — И тем не менее, — ему хватает лишь слегка сжать полувставший член сквозь боксеры, чтобы оборвать чужую фразу — Сабуро позорно стонет, так и не договорив желаемое. О, в избавлении драгоценного братца от всех ненужных мыслей Джиро уже прекрасно преуспевает — тяжело, блин, не преуспевать, когда вы трахаетесь при первой удобной возможности. Раз уж на то пошло, охочий до секса Сабуро может переплюнуть в этом даже Джиро — сколько бы он ни ругался, а от своего не откажется ни за что — если вдруг сделать вид, что его упрямство достало, вцепится и не отпустит не при каких обстоятельствах. Даже если придётся умолять. В своей излюбленной манере — с гордо поднятой головой и упрямым, непоколебимым взглядом. Джиро любит до безумия, когда такой Сабуро просит его трахнуть. Раз уж на то пошло, самого Сабуро он тоже любит. — П-придурок, Ичи-нии скоро вернётся, — о, это довольно жалкое оправдание. Сегодня они поднялись (точнее, Сабуро поднялся — и, разумеется, разбудил Джиро) даже раньше обычного — Ичиро не появится дома в ближайшие пару часов. — Неправда, — он почти мурлычет, легонько (Сабуро вечно просит не оставлять там следов) прикусывая бледную шею, — я точно помню, что нии-чана не будет дома до полудня. Твои мозги дали сбой, вундеркинд? — разумеется, его дорогого тщеславного братца не может не задевать насмешка в голосе Джиро — он больно вцепляется в голое — даром, что одеться не успел — плечо, ещё покрытое царапинами прошедшей ночи. Сабуро, понимая, что крыть нечем, переходит к нанесению физического ущерба — словно предупреждая: спорить с ним чревато последствиями. Кусается он не слишком сильно, но ощутимо — предпочитает держать всё под своим контролем. Джиро с энтузиазмом принимает эту игру — о, строить из себя послушную собачку Сабуро — отдельный вид мазохистского удовольствия, от которого он не в праве отказаться. — Как же ты меня бесишь, — тому почти не приходится прилагать усилий, чтобы отстранить чужую голову от своей шеи — ему поддаются; смотрит Сабуро горящим злостью взглядом. Но на дне расширенных зрачков, делающих сияющие светлые глаза чернильно чёрными, можно увидеть затаившуюся похоть, готовую вырваться наружу лишь при помощи пары нужных слов и уместных действий. На губах словно затыкающая его рука — и Джиро мягко, ненавязчиво лижет её своим длинным языком, не раз обруганным, но больше — принёсшим Сабуро удовольствие, от которого он метался, как в бреду, раз за разом выстанывая его имя. Разумеется, рука тут же оказывается рефлекторно отдёрнута — Сабуро делает вид, что из-за отвращения, показательно брезгливо вытирая её о толстовку. Толстовку Джиро, по случайности (или нет?) оказавшуюся на нём... Сабуро в комнате Джиро, в одежде Джиро, пахнущий Джиро, принадлежащий Джиро. Мысль эта заводит его ещё сильнее — он приникает к чужим губам поцелуем, с удовольствием ощущая всю их нежность — его болезный братец чересчур чувствителен, а потому даже такая мелочь, как обветрившиеся губы, может приносить ему изрядный дискомфорт. Иногда Джиро удаётся слизать остатки сладковатой — практически девчачьей — гигиенической помады, но больше ему нравится чувствовать вкус самого Сабуро — его мягкой кожи, такой трогательно гладкой и безволосой... Он мысленно щёлкает себя по лбу — зачем увлекаться мыслями о том, кто сейчас совсем рядом с ним, стоит только руку протянуть? Влажные фантазии, неизменно сопровождающиеся чувством вины, в прошлом — сейчас он может получить то, что хочет, целиком и полностью. Без остатка. Повторный укус в шею выходит чуть жёстче планируемого, но Сабуро только выругивается шёпотом — «чёртов идиот», кажется. Джиро не слышит из-за бьющей в ушах крови — возбуждение опутывает его с головы до ног, стелется жаром по коже, плещет жидким огнём где-то в низу живота — от него перед глазами пляшут звёзды, и подрагивают мелко ноги, не в силах выдержать томительное напряжение. Каждый раз как первый. Когда Сабуро порывается снять с себя толстовку, из-за которой в этот раз всё и началось, Джиро останавливает его уверенным прикосновением: — Давай сегодня так. — Извращенец, — единственное слово, насквозь пропитанное ядом, Сабуро умудряется выцедить удивительно ровно — несмотря на то, что у него самого тоже ноги подкашиваются. Похлеще, чем у самого Джиро. Очевидно, кто из них настоящий извращенец. Обхватив его ногами, Сабуро следует своей неизменной привычке, требуя, подобно важной персоне, нести себя до кровати. Джиро не возражает — его звёздочке нравится чувствовать себя особенным, нравится ощущать собственную власть и контролировать ситуацию. Изучив все повадки дражайшего братца от и до, он смог выворачивать их в свою пользу, нагло играя на бесчисленных кинках Сабуро. Впрочем, это работает и в обратном направлении. Рука в волосах — ещё одно утверждение своего положение, даже придавленный телом Джиро к кровати, он не уступает, собственнически впиваясь зубами в шею — куда сильнее, чем до этого ему. Наверняка останутся следы. Сабуро нетерпеливо трётся о него подтянутой задницей — словно это не он шипел и отпирался от него буквально несколько минут назад. — Давай живее, — в его голосе, нарочито-спокойном и ровном, угадываются столь понятные Джиро нотки горячего возбуждения, перекрывающие любую фальшь. И это заводит. Сильнее прокусывающих кожу зубов и плотно прижатых к нему бёдер. Он стягивает джинсы с боксерами небрежно и торопливо, снова отбрасывая одежду куда-то в сторону — ему всегда плевать, даже если зачастую это означает как минимум несколько минут поисков в захламленной комнате. — Всё для тебя, — Джиро почти мурлычет, совсем сейчас непохожий на себя обычного. Что уж тут говорить, он тоже возбуждён и едва ли воспринимает притворно-злое шипение Сабуро за чистую монету. При возвращении в куда более спокойную повседневность они, словно не в силах отказаться от старой привычки, перекидываются колкостями, пусть уже и не столь обидными, как некоторое время назад. В любом случае, сейчас всё гораздо лучше, потому что тогда Джиро мог только мечтать о том, как Сабуро позволит вдавить себя в кровать, как будет метаться под ним, срывая голос высокими стонами и остервенело царапая спину. Прежде, чем наконец сорваться, он целует всё ещё облачённого в его толстовку брата, вновь запуская под просторную на этом маленьком теле одежду руки, осторожно оцарапывая худощавые бока. Ему наверняка сейчас жарче обычного, и Джиро мысленно извиняется, прикусывая ключицу и оставляя новый засос рядом с одним из старых. Если потянуться и пригладить шрам на плече, Сабуро обязательно вздрогнет; если зайти дальше и лизнуть, прогнётся в спине и застонет; если оцарапать зубами — обязательно вопьётся в плечо Джиро в ответ. Он относится к этому месту с особой нежностью, трепетно прикасаясь к белому (практически незаметному на фоне кожи Сабуро) рубцу, отчего-то испытывая чувство неприятное и застарелое, местами даже ностальгическое. И силится избавиться от него, забыть, как страшный сон, с головой отдавшись накатывающему удовольствию. Зализывая оставленную метку, Джиро сквозь трусы накрывает ладонью чужой член, ощущая, как чувственно вздрагивает тело под ним. Сабуро вновь что-то (быстрее, чёрт тебя дери!) выдыхает, елозит и трётся, постепенно распаляясь. Ещё немного, и он, не сдерживаясь, бесстыдно попросит, вероятно, громким, злобным и чертовски возбуждённым голосом. И Джиро охотно (с собачьей покорностью, — ехидно подметит Сабуро и тут же замолчит, прерванный особенно сильным толчком) выполнит любую его прихоть. Вероятно, ради него он мог бы и убить. О, подобный вывод непременно потешит самолюбие Сабуро, если тот не узнает, насколько он, на самом деле, серьёзен. Ради него Джиро достанет любую звезду с неба, умрёт и убьёт не колеблясь, станет самым отбитым отморозком из всех, кого только можно представить. Да что там, он уже отморозок — кто, кроме них, беззастенчиво трахается с собственным братом? Джиро наконец выпрямляется, любуясь представшим перед ним зрелищем — Сабуро взмокший и раскрасневшийся, со взглядом поплывшим и мутным, как стоялая вода в речке, дышит мелко и бесшумно почти, отчаянно силясь сохранить остатки самообладания. В задранной до груди толстовке Джиро, усеянный мелкими и не очень кровоподтёками. Все лишние мысли исчезают, когда Сабуро резво (о да, он может) толкает его в грудь, заставляя сесть, самостоятельно, рыча что-то нечленораздельно-нецензурное себе под нос, стягивает с себя бельё, плюёт на руку и заводит её себе за спину — спустя несколько повторений он научился это делать, не растягивая плечо. На член насаживается резко и довольно грубо — несмотря на то, что последний раз они трахались относительно недавно, Джиро всё равно приглушённо шипит от вспыхнувшей на секунду боли. Месть за излишнюю медлительность? Честно, он даже немного удивлён тому, каким может быть иногда неспешным — даже когда у него уже ноги дрожат от похоти, на прелюдии — зачастую не слишком быстрые — и время, и терпение всегда находятся. Раньше ему нравилось всё делать второпях — будто в последний раз. Но излишняя поспешность лишала его моментов, подобных этому — когда в край распалившийся Сабуро залезает на него сам, пытаясь снова взять ситуацию под свой контроль, отбросив всякий стыд и лишние слова. Джиро покрепче сжимает тощие бёдра, с рыком подаваясь вперёд и в очередной раз кусая открытую белую шею. Влажно лижет кадык, заставляя брата скулить — плакать практически — от иголками растекающегося наслаждения. Сабуро беззастенчиво впивается в его плечи ногтями, двигаясь самостоятельно, стараясь навязать свой собственный темп — быстрый, такой же жёсткий, как и он сам, грубый чрезвычайно, словно он (до сих пор) боится быть приласканным, боится проявить и получить нежность и тепло, будто для него подобное — из другого мира. Но Джиро понимает, Джиро не настаивает, вместо этого послушно терпя боль свою и чужую, лишь снова запуская руки под толстовку и поглаживая взмокшую напряжённую спину. Несмотря на свою растянутость, Сабуро всё ещё восхитительно узок, а его ритм — эгоистичный, показывающий, что заботится он исключительно о своём удовольствии — всё же идеален для того, чтобы довести до пика и Джиро. Брат жмурит слезящиеся от экстаза глаза, кусает губы, силится дотянуть до самого конца, пусть и руки у него уже дрожат от усталости, и сам он тоже дрожит. Ему никогда не хватает выносливости, — с внезапной нежностью думается Джиро, когда Сабуро останавливается, пытаясь отдышаться. — Тебе не очень удобно так сидеть, верно? — порыв ответить (наверняка нагрубив) он давит на корню, с усмешкой заправляя прядь недлинных смоляных волос за ухо. Сабуро ужасно красив — Джиро искренне не понимает, почему в школе все не теряют голову только из-за этого очаровательного лица, за обманчивой невинностью которого кроется отвратительный характер, помимо всего прочего покрывающий натуру нежного и довольно застенчивого подростка. Толстовка трётся о голую кожу — это, вроде как, должно быть неприятно, но отчего-то распаляет ещё больше, Джиро перекладывает руки на шероховатую ткань, чувствуя себя... непривычно. Им доводилось трахаться, почти не раздеваясь, но тогда это было не в постели, а в замызганных подворотнях, метро и богом забытых заброшках, где приходилось скрываться от преследующих их контрабандистов, вооружённых до зубов и угрожающих им нелегальными гипнотическими микрофонами. Сабуро наверняка хочется прикоснуться полностью, а не сквозь одежду, но свои желания он, как обычно, сдерживает, слишком гордый для их озвучивания. С него станется снять злосчастную толстовку самостоятельно. Точно так же, как он залез на Джиро. Хах. Но Сабуро лишь дрожит, подчиняясь неспешному, ровному ритму, вздыхая негромко и рвано, запрокидывая голову и избегая его тягучего взгляда. Толстовка сползла, обнажая вид покусанных плеч и ключиц, и зрелище — зрелище следов, свидетельствующих о том, что никому, кроме Джиро, он ничего подобного не позволит — заставляет его сорваться. Пальцы наверняка продавят в тонкой талии брата очередные синяки, но они оба знают, что ему нравится и лёгкая, сопутствующая этому, боль, и вид в зеркале после. Как-то утром — похожим на сегодняшнее — Сабуро любовался своим отражением, вдавив два пальца в одно из красных пятнышек — наверное, пытаясь воспроизвести в памяти недавно пережитые ощущения? Джиро не помнит, Джиро овладел им прям там, на полу перед зеркалом, заставляя смотреть на входящий в упругую задницу член, на то, как быстро разъезжаются его колени, на своё выражение лица — заплаканные глаза и вопреки всему крупица гордости во взгляде. — Ты такой красивый, — выдохнул Джиро ему на ухо, и Сабуро захлебнулся стоном, замер и обессиленно повалился, позволяя трахать себя, как только заблагорассудится. Будучи инициативным, но не слишком выносливым, Сабуро легко изматывается. И наблюдать за тем, как у него постепенно не остаётся сил ни на подмахивания, ни на стоны — сплошное удовольствие. Его можно изводить словесно и физически, и Джиро уже давным-давно облюбовал оба способа, каждый раз плавно подводя дорогого младшего брата к черте по-разному. — В тебе так хорошо, — протяжно выдыхает Джиро в алеющее ухо, прикусывает мочку игриво, тут же зализывая в знак извинения, — я хотел бы оставаться так вечно. Твоё тело будто создано для меня, хах, — по ощущениям, его слова — чистая правда, иначе Джиро не объяснит такого головокружительного удовольствия, которое до сих пор ни разу не уменьшалось. Сабуро цепляется за него покрепче, прижимается вплотную, натирая тканью обнажённую грудь — это даже почти больно, и оттого ещё более приятно — и кусает, глуша готовый вырваться стон. Когда он сжимается и обмирает, у Джиро перед глазами вспыхивают белые пятна — и становится плевать на прокушенное плечо, перепачканную толстовку и всё ещё придавливающего его весом своего тела Сабуро. Чудо, что ему удалось не кончить. — Ты ещё не?.. То ли он постеснялся спросить прямо, то ли не успел договорить — неважно. Джиро не без сожаления стягивает с него свою толстовку, почти промокшую от пота и семени, наваливается наконец сверху, вжимая худосочное тело в кровать. — П-подожди... я же... ха-а... только что... Он почти не слышит невнятного бормотания брата, опьянённый наконец осуществлённым желанием. В любом случае, его фраза обрывается очередным громким стоном — вместе с грубым движением Джиро, обжёгшим невероятно чувствительное после оргазма нутро. Да, он тоже может быть грубым. Выражение лица Сабуро становится непередаваемым, когда Джиро кладёт палец на мягкую губу, незатейливым движением приоткрывая рот, подобно ребёнку, играющемуся с зазевавшейся кошкой. Сабуро и сам весь как кошка — приходит и уходит, когда ему вздумается, принимает ласку по настроению и благосклонен к проявленной инициативе далеко не всегда. Однако, как и любая кошка, он всегда возвращается. Юркий язык покладисто лижет пальцы — Сабуро даже не кусается, как обычно, сейчас действуя больше по инерции, нежели осознанно. Член Джиро выбил из него все лишние мысли, оставив за собой только звенящую белую пустоту. Он не отреагирует ни на какие его слова, сейчас способный лишь тихонько постанывать, даже не в силах сдержать катящихся по щекам слёз. Джиро слижет их ласково и трепетно, в противовес грубым, животным движениям, навалится ещё сильнее, ускорится, выбивая из него последние остатки разумных мыслей, если они и были. Вечно напряжённый и хмурый, в его руках Сабуро превращается в сгусток похоти и эмоций, и Джиро это не может не льстить. Только ему дозволено видеть брата таким. Только ему Сабуро показывает эту сторону себя, ему и никому больше. Он немного смещается — к левому плечу, языком нащупывая знакомый рубец. Сабуро цепляется за его спину ещё сильнее, вздрагивает всем телом и подмахивается интенсивнее, вновь и вновь насаживаясь до основания. В чужих, различающихся друг от друга, глазах, ни тени фальшивых эмоций — только те, что Джиро непринуждённо вытащил уже в который раз. Есть там и щемящая нежность, и тягучее удовольствие, и тёмная-тёмная похоть, с головой выдающая то, что ему происходящее нравится куда больше, чем он готов показать. — Джиро-нии, — выдох на ухо становится последним, что он готов вынести. На мгновение кажется, что ему досталось всё удовольствие Сабуро в десятикратном размере, что они становятся одним целым, деля меж собою пережитое, деля одно дыхание на двоих. Каждый раз это похоже на падение в глубокую бездонную пропасть, откуда нет выхода, но есть два переплетённых тела, ощущение впившихся в плоть плеча зубов, обволакивающий член жар, сжавший его до звёзд перед глазами. Проходят минуты (или, может, часы) прежде, чем Джиро приходит в себя и наконец слезает с кончившего во второй раз Сабуро. Они оба вновь испачканы — а это значит, что придётся идти в душ... желательно, до прихода нии-чана. Ичиро отнёсся к ним с пониманием, но позориться всё равно неохота — если это, конечно, не некая игра на их способность молчать. Удивительно, как их ни разу не поймали. Из прокушенного плеча течёт тёплыми струйками кровь. На мгновение у Джиро возникает желание подсуетиться — но потом приходит понимание, что уже только из-за вчерашней ночи постельное ждёт неизбежная стирка. Что ему какие-то пару капель крови. — Это было больно, — он зажимает ранку, не особо-то и уверенный в собственных словах. На данный момент боли нет, но Джиро чувствует, как она подступает к нему, готовая накатить жжением в любой момент. Когда Джиро впервые прокусил кожу Сабуро до крови (у него, кажется, на ключице до сих пор бледнеют шрамы), тот прочитал ему целую лекцию на тему того, сколько опасны укусы грязных человеческих ртов. — Думаешь, мне не больно? — Сабуро возвращается в строй почти вслед за ним. Но всё же не отворачивается, потянувшись вместо этого за объятиями и поудобней устраиваясь у Джиро на груди. Со своим очаровательным хмурым выражением лица. — Я из-за тебя сейчас даже до ванны вряд ли дойду, придурок с огромным... либидо, — последнее слово даётся ему с явным трудом, и Джиро невольно прыскает, зажимая рукой рот, чтобы не смеяться вслух. Взбесится ещё — хотя, пожалуй, сейчас — навряд ли. Поэтому больше он не сдерживается, откровенно потешаясь над вновь покрасневшим братцем. Удивительно, как у него, недавно бесстыдно стонущего под ним, до сих пор есть некое стеснение. — Заткнись, ради всего святого, — Сабуро со стоном кладёт руку ему на рот, совершая одну и ту же ошибку во второй раз — достаточно лишь лизнуть мягкую ладонь, чтобы он отдёрнул её, как ужаленную. Мрачный взгляд не предвещает ничего хорошего, но ещё посмеивающийся Джиро понимает это слишком поздно — только когда к нему лезут со сердитым поцелуем. Он вновь тонет в ощущении мягких сладковатых губ, обвивая размякшее тело в объятиях. Сабуро, кажется, забывает, какой была первоначальная цель его поцелуя. Он забывает и про своё нытьё, притираясь телом ещё ближе. Хах, будет забавно, если сейчас мелкий полезет и вырубится прямо в процессе... Все их грандиозные планы рушатся раздавшейся вибрацией — кто-то решил позвонить Сабуро с утра пораньше. — Ичи-нии? — тщательно прочистив горло, спрашивает он голосом настолько ровным, словно они и не трахались пять минут назад. — Так и знал, что вы уже не спите, — хрипло посмеивается в трубку брат — сидящему рядом Джиро даже неловко от лукавых ноток в его голосе, — давайте, приводите себя в порядок и идите к метро. Нарисовалось одно дело... А, да, если нужно, то аспирин полкой ниже, чем обычно. До скорого! — когда нии-чан сбрасывает, Джиро усмехается — немного нервозно. — Иногда мне кажется, нии-чан знает всё на свете... — Нет, он просто знает нас. Отнеси меня в ванну, обработай рану и принеси аспирин, будь так любезен. Джиро улыбается такой незатейливой заботе. Берёт братца на руки, как принцессу. Им обоим не привыкать, но Сабуро всё равно каждый раз ужасно мило смущается. Он сам по себе... милый. Как злой котёнок. Разумеется, Джиро не скажет этого слух — ведь если кошек чересчур залюбить, они начнут царапаться.