влюблен в Саматоки.
Когда Ичиро закрывает крышку и прячет свой первый и последний подарок от Саматоки в самый дальний угол шкафа — нет, он не может просто взять и избавиться от них, вопреки своему желанию наконец забыть — он надеется, что на этом его путешествие в мир воспоминаний окончено. Каково же его удивление, когда через пару часов он осознает — сознание продолжает неумолимо ускользать в прошлое. — Не нужны мне друзья! — ловит он краем уха обрывки очередной перепалки между младшими. — Отвали от меня со своими советами! — Тогда прекрати осуждать меня и моих друзей! Сам не понимая, почему, вместо привычного разруливания конфликта и отвешивания тумаков, Ичиро устремляет свой взгляд в окно и тихо вздыхает. — Друзья, да?.. День имени предательства лучшего друга вспоминать совершенно не хочется, но что делать, если это одновременно и тот день, когда он впервые поставил под сомнение свои чувства к Саматоки? Не исключено, что все началось раньше, возможно, даже намного раньше, чем так считает Ичиро (может быть, это та самая любовь с первого взгляда?.. да нет, бред, так бывает только в фикшене...). Тем не менее, в тот день Саматоки стал для него не только примером для подражания, но и самым настоящим спасителем. Оставалось к его образу только добавить божественное свечение — и можно было причислять к лику святых. Кто знает, сколько бы еще времени потребовалось Ичиро на реабилитацию после того, как их, как ему казалось, крепкую связь с лучшим другом безжалостно разорвали в мгновение ока. В тот момент он был слишком подавлен собственной трагедией (тогда это ощущалось именно так), чтобы задуматься о том, как тяжело было самому Саматоки. Однако, вопреки всему, он в первую очередь поддержал Ичиро, не дал пасть на дно отчаяния. Было ли это из-за чувства долга как старшего, «семпая», или искреннее желание помочь ему, Ичиро был безгранично благодарен за то, что Саматоки протянул ему руку в самый тяжелый момент. «Пока они живы, у нас все еще есть шанс поговорить с ними вновь». Он помнит, какими горькими были слезы и руку Саматоки на плече, как чувствовал себя маленьким ребенком, но не мог перестать рыдать. И эту фразу, которая согрела его сердце, вселила надежду. Спасла его. В тот момент они были нужны друг другу как никогда сильно, и общая беда сильно сблизила их, позволила открыться и сделать шаг навстречу. Шаг оказался, однако, роковым, потому что сделав его, краем глаза зацепившись уже не за образ, а за настоящего Саматоки, Ичиро начал всерьез ставить под сомнение свои чувства. А потом понеслось. Если бы его попросили описать эти самые чувства, то Ичиро не задумываясь назвал бы их отражением невыносимо долгой борьбы с самим собой. У него не было какого-то определенного момента резкого принятия себя, признания, что да, это то самое великое и невероятное чувство, что человечество воспевает не первый век. Просто начиная с того момента они росли, плодились в геометрической прогрессии, заполняя грудную клетку все больше и больше, будто грозясь в один прекрасный момент перекрыть доступ к кислороду. Ичиро читал мангу, где у персонажа была выдуманная болезнь — «ханахаки» — и он готов поспорить, что в те времена испытал нечто подобное. Радует, что это все плод человеческой фантазии, и Ичиро не пришлось отхаркивать цветы, перемазанные в собственной крови. «Когда людей безгранично уважают, их же не хотят при этом обнимать? Целовать, быть как можно ближе...» Однако, вопреки всем попыткам пресечь это, мозг неумолимо пытался дать точное название этим непривычным чувствам. «Я просто перечитал ранобэ...» — каждый раз думал Ичиро, ловя себя на том, что неприлично долго пялится на губы Саматоки. Романтические сцены в аниме отчего-то вдруг начали вызывать смущение, в образах героев периодически начинали мерещиться они с Саматоки. Ичиро даже представить не мог, что у него столь богатая фантазия на подобные глупости. Он что, какая-то старшеклассница — вот так рисовать в своих мыслях смазливые сцены признания взрослому мужчине? До этого любовь и все с ней связанное казалось таким далеким, существовавшим только на экранах или на пожелтевших страницах. Это было невообразимо глупо — особенно учитывая, кто был предметом его восхищения (восхищения, не воздыхания, правда!). О каких отношениях с влиятельным якудза могла идти речь? Особенно когда тот с вероятностью в девяносто девять процентов видел в Ичиро всего лишь ребенка, с которым приходилось возиться и которого нужно было опекать. Сам Ичиро не считал, что так себя ведет, но в силу его возраста... Он так долго убеждал себя, что всего-навсего перечитал слишком много манги, сваливал на глупую романтизацию первой любви, а в итоге постепенно сдался, поднял белый флаг, не в силах больше называть это чем угодно, только не любовью. Следующее воспоминание застает его врасплох у плиты, пытающегося приготовить завтрак и совершенно себе не свойственно не спалить при этом ничего, зависнув на волнующей сцене из прошлого. — Саматоки-сан, Вы когда-нибудь любили? Откровенно говоря, найти в себе силы и смелость задать этот вопрос Ичиро пытался очень долго. Еще дольше он сомневался, не выдаст ли его собственный голос, который то и дело рисковал предательски дрогнуть от волнения. Или странная интонация. Или взгляд, в который он пытается вложить минимум заинтересованности. К большому удивлению, вопрос звучит весьма непринужденно. — Хм? С чего вдруг такие вопросы? ... или нет? Волны неспешно подступают к тихому берегу Йокогамы и так же лениво отползают назад, лишь для того, чтобы вскоре вновь укрыть песок своеобразным водным одеялом. Багровое закатное солнце дарит паре на причале последние теплые лучи, прежде чем скрыться за горизонтом. Долгое время единственными звуками, нарушавшими покой двух членов легендарного дивизиона, были шум прибрежных волн да крики неугомонных чаек, но в один момент Ичиро решил нарушить это медитативное спокойствие. Саматоки не спешит с ответом, затягивается сигаретой, задумчиво изучает причудливый градиент, образовавшийся на небе благодаря закату. Выдохнув едкий дым, он наконец отвечает: — Любовь — то еще дерьмо. Сложное, запутанное и непредсказуемое. Вступишь в него — и не отмоешься. Описание очень в стиле Саматоки. Иного от него и не ожидаешь. — Хотя для меня это скорее что-то совершенно непонятное. Где эта чертова граница между симпатией? Уважением? Преданностью? Ты можешь очень долго думать, что кого-то любишь, вот так, по-настоящему, а потом абсолютно все в один момент обрывается и нет больше ничего, конец. Только мрачная зияющая пустота в сердце, — Саматоки вновь затягивается сигаретой. — Хер вообще знает, существует ли эта любовь на самом деле. Ичиро молча слушает монолог Саматоки, который в какой-то момент выруливает на что-то явно очень личное. Разочарование так и сквозит в его голосе — тяжело тактично воздерживаться от вопросов, что же такое произошло в его прошлом. Безумно сильно хочется знать о Саматоки как можно больше, разделить с ним и горесть и радость — но кто Ичиро вообще такой, чтобы нагло лезть в его душу? Еще недавно миловашаяся друг с другом пара чаек резко начинает истошно вопить друг на друга и возмущенно хлопать крыльями. Ичиро с легкой тоской наблюдает за ними, думая, размышляя. А что если и его любовь — это что-то ошибочное или недолговечное? — Втрескался чтоль в девчонку какую? — нарушает затянувшуюся паузу Саматоки, хитро скалясь. Вопрос застает Ичиро врасплох, хоть он и предполагал, что Саматоки вполне логично может задать его. И что ответить на это? Да, втрескался? Только не в девчонку, а в Вас, Саматоки-сан? — Типа того... Отвечает Ичиро, сам не замечая, как начинает нервно потирать шею и переводить взгляд на что угодно, кроме этих пронзительных глаз Саматоки. Он более чем уверен, что стоит их взглядам пересечься, как его прочитают словно раскрытую книгу. — Смотри, не обожгись. Это поначалу кажется, что все будет как в сказке. Дельные советы от Саматоки, от которых становится только больнее. Ичиро не боится «обжечься», самое страшное — вероятность того, что Саматоки отвернется от него. Легче похоронить в себе чувства, чем потерять настолько близкого человека. Это та истина, которую он вырезал на подкорке сознания, еще в тот день, когда пальцы Саматоки нежнее, чем того требовалось, касались его ушей. Ичиро считает, что ему очень повезло — Саматоки тактично воздерживается от дальнейших расспросов. Каким бы свирепым гангстером он ни был, его взгляды на многие вещи Ичиро с радостью разделяет. Во многом похожие, они понимали друг друга лучше, чем остальные сокомандники. Чем вообще любые другие люди. Последние лучи солнца исчезают и на прибрежный город мягко опускаются сумерки. Один за другим загораются фонари, а вдали радужными цветами вспыхивает колесо обозрения. Саматоки отворачивается от этого пейзажа, хлопает Ичиро по спине и предлагает подвезти на машине до дома. Ичиро благодарно улыбается, даже не представляя, что на тот момент у Саматоки уже появились догадки, а этот разговор еще немного приблизил его к их подтверждению. Саматоки явно проверял его. ... или такой вывод мог сделать любой наблюдатель со стороны, но никак не сам Ичиро, слепо веривший в собственные убеждения о невзаимности своей любви. Любые двусмысленные действия он истолковывал исключительно в сторону своей нездоровой фантазии, подорванной этой невыносимой первой любовью. Саматоки все чаще внезапно наклоняется к нему, касается пальцами то плеча, то запястья, иногда зарывается ими в непослушные волосы Ичиро. Как бы невзначай приобнимает его после очередной победы, прижимает сильнее, чем полагается дружеским объятиям. И постоянно наблюдает — внимательно, даже пристально — за реакцией Ичиро. Это все похоже на одно бесконечное испытание. А ведь Ичиро так сильно пытается подавить в себе свои навязчивые чувства, сделать откат в те времена, когда единственным, что он испытывал по отношению к Саматоки, было безграничное уважение. Делать это все сложнее, когда Саматоки сам того не понимая (не понимая же, правда?) подливает масла в огонь. Если Ичиро не расколется в один из таких моментов, то он будет готов водрузить памятник своему железному терпению. Удивительно, но памятник действительно можно ставить. Ведь Ичиро так и не сдался. Это судьба решила сделать все за него. Очередная сцена из прошлого разворачивается перед глазами настолько ярко и отчетливо, что Ичиро кажется, будто он проживает ее еще раз. Рев толпы, оглушительные басы сабвуферов, проклятия, летящие им вслед от проигравшей команды (удивительно, как им хватает сил еще что-то говорить; впрочем, это единственное, на что они еще способны). Эйфория переполняет все тело и рискует вырваться из него в виде бурных радостных криков — Ичиро, конечно, старается вести себя так, как подобает взрослому, копирует Саматоки, всем видом показывая, что иного исхода просто быть и не могло, и их победа — это нечто очевидное. «The Dirty Dawg» в очередной раз одержали безусловную победу. Такими темпами они завоюют всю Японию... — Вуху-у-у! Мы просто непобедимы! Онее-сан просто безума от нас, слышали, как они визжали на каждом нашем куплете? ☆ Идя вприпрыжку, Рамуда ни на секунду не умолкает, радостно размахивает любимыми леденцами — иногда кажется, что у него просто нескончаемый запас — которые вскоре оказываются уже в руках его товарищей по команде. Ичиро не может не улыбнуться мысли, что хотя бы Рамуда сейчас отображает его внутреннее состояние. — С нетерпением жду наше следующее сражение, — как полная противоположность Рамуде, Джакурай лишь сдержанно улыбается и коротко кивает головой. — Что ж, думаю, нам пора откланяться. Не так ли, Амемура-кун? — Так ли, так ли!~ — хихикает тот и хватает дока под локоть. — Ну-с, бывайте! — А куда вы? — не сдержав любопытства, интересуется Ичиро. — Се-екрет! Большой, бо-о-о-ольшой секрет! ☆ Как и всегда, Рамуда чересчур наигранно иллюстрирует свои слова, крутясь, прыгая, прикладывая указательный палец к губам и подмигивая Ичиро. Не то, чтобы тот верил, что услышит правдивый ответ. — Саматоки-кун, Ичиро-кун, — Джакурай учтиво кивает. — Бывайте, — Саматоки прикладывает ко лбу сложенные вместе указательный и средний пальцы и отводит в прощальном жесте. Сокомандники уходят, и Ичиро может позволить себе немного расслабиться, выглянуть из-за занавеса спокойствия, которым ограждал себя все это время, дать волю искренней радости. — Это было так круто, Саматоки-сан! — почти с детским восторгом восклицает он, оборачиваясь к мужчине. Тот стреляет взглядом, загадочно улыбается в ответ и без слов притягивает Ичиро к себе. Когда губы Саматоки касаются его собственных, в голове юноши не остается ничего, кроме белого шума, через который блеклыми красками пробивается надпись «должно быть, я спятил». Губы у Саматоки мягкие, противоположные его грубому образу. Тем не менее, Ичиро соврет, если скажет, что не представлял их такими. Слишком много времени ушло на любование ими, пусть и украдкой. Подключать язык Саматоки не спешит, оставляя их действу крупицу невинности. Поцелуй длится считанные секунды, хотя по ощущениям он занял целую вечность. Все происходит словно при замедленной съемке — и полноценное осознание случившегося приходит мучительно медленно. Где-то только на одну третью, наверное, и только в тот момент, когда Саматоки отстраняется, улыбается непривычно мягко, говорит, что Ичиро хорошо постарался. Белый шум в голове не проходит еще долго. С тех пор Саматоки начал во многом становиться первым для Ичиро. Первая любовь, так внезапно нагрянувшая и насильно утащившая за собой не нуждавшегося, как ему казалось, в этом Ичиро. Первый поцелуй, такой неожиданный и странный, прямо на улице, где-то в подворотнях (очень в стиле Саматоки), но такой волнующий и бесспорно незабываемый. Впервые Ичиро яро желал быть на кого-то похожим. Отсюда и первый пирсинг, первые сигареты (и последние – как это ни было печально, но ради Саматоки он мог разве что попытаться притереться к их запаху). Первый секс, настолько безбашенный, что Ичиро, по ощущениям, сумел отворить врата в Рай. Или упасть в самую горячую бездну в Аду. Но не было ни сцен с признаниями, ни разговоров, вообще ничего. Это просто случилось и останавливаться не собиралось, наоборот, активно набирая обороты. Первое время Ичиро боялся даже думать о том, что они, вроде как, встречаются. Они же встречаются? Как иначе назвать ставшие привычными поцелуи, своеобразные свидания на побережье и секс в дорогих отелях? Размышлять об этом дольше, чем несколько секунд было просто-напросто страшно — вдруг все с громким хлопком исчезнет, растворится, как в сказке — и Ичиро останется с тыквой вместо своей воображаемой кареты. О том, чтобы обсудить их отношения словами и речи не шло. Саматоки был не из тех, кто любил говорить. Он просто делал, и, что самое важное, их обоих это устраивало. Наверное, можно сказать, что все ясно было и без слов, они там лишние. По-крайней мере, хотелось так считать. И Ичиро, обретя благодаря своей эйфории крылья, полностью отдавался чувствам и слепой преданности Саматоки. В глубине души он переживал, что ответы на многие вопросы ему были недоступны. Кто он для Саматоки? Это серьезно или же просто временная игра? А может, потакание его «подростковым желаниям»? Задумываясь об этом сейчас, Ичиро не может ответить однозначно. Логично было бы предположить, что все это было не всерьез, учитывая, как отвратительно легко Саматоки возненавидел Ичиро — еще бы знать, за что. Но что-то мешало его уверенности. Этим «что-то» были воспоминания. О нежных прикосновениях, о тепле, с которым в моменты близости смотрел на него Саматоки, о его, казалось бы, незначительных, но таких говорящих действиях. Обрывки самых разных сцен, что Ичиро старательно прятал в своей памяти. В этих очередных воспоминаниях он видит свое отражение в глазах Саматоки, что завораживающе подсвечиваются разными цветами от взрывающихся салютов. Рамуда рядом что-то радостно кричит, прыгает и танцует с удивительной грацией на своих гэта, шутит про «сладкую парочку». Ичиро хочет отпустить ответную колкость в их с доком адрес, но не может оторвать взгляд от любимых глаз. Он готов поклясться, что так светились они не только из-за фейерверков. А вот они уже привычно гуляют по набережной Йокогамы и обсуждают своих младшеньких. Саматоки помнит каждую малейшую деталь о его братьях и видно, что они ему небезразличны. Искренне, он интересуется об их здоровьи и успехах в школе, хорошо ли они себя ведут и слушаются ли Ичиро. Разве мог он разыграть такое умелое представление, будь ему действительно все равно на его семью, на него самого? Научившись видеть через ледяную стену Саматоки, искусно выстроенную им вокруг себя, Ичиро был готов признать, что это все было искренним. В конце-концов, не Саматоки ли больше всех кричал о том, как он ненавидит лицемеров?.. Может быть, это то самое разочарование в любви, о котором он ему когда-то поведал, отвечая на нескромный вопрос? Сколько бы Ичиро не копался в своей голове, памяти, найти тот дефектный отрывок из прошлого, в котором он все испортил, он так и не смог. Всегда небезразличный, преданный, ласковый наедине — где он так непростительно оступился? Жаль, что Ичиро не может так же перегореть, как и Саматоки. Насколько бы легче стало дышать полной грудью и смотреть вперед, без оглядки назад. Когда Ичиро в настоящем застает врасплох дождь, он злится на ведущего прогноза погоды, который так старательно уверял зрителей в том, что день непременно выдастся солнечным. Ага, а как же. Солнце прямо-таки льется изо всех щелей. Злость быстро утихает, когда с мокрых волос по щекам начинают катиться крупные капли дождя и сильное дежа вю заставляет остановиться, прислушаться к эху голосов из прошлого. Судьба вновь услужливо подбрасывает ему повод вспомнить еще одну сцену, некогда начавшуюся практически идентично. Тогда казалось, что промокнуть вместе под дождем — это не так уж и плохо. Как минимум стоило промокнуть ради незабываемой картины, в которой Саматоки отбрасывает со лба мокрые пряди, выбившиеся из растрепанной прически, облизывается в предвкушении и впечатывает Ичиро в стену, жадно целуя. Холодные капли дождя дают особенный привкус страстному поцелую, а Саматоки, и так всегда источающий гипер-сексуальную энергетику, в своей мокрой версии бил все рекорды. Запомнится впоследствии эта сцена, конечно, в первую очередь не за это. Именно тогда, закончив свое мокрое свидание в постели, они впервые поговорили действительно по душам — насколько в их случае это возможно. — Саматоки-сан. Лежа на боку на огромной кровати роскошного отеля-люкс, Ичиро любовно перебирает еще не до конца высохшие серебристые пряди своего партнера. То, что он позволяет ему это делать, уже говорило о многом. Расслабленный и довольный — все еще непривычное зрелище — Саматоки молча курит, изучает массивную винтажную люстру на потолке, одной рукой приобнимает юношу за талию. — М-м? Ичиро чувствует, как щекотится смущение внутри груди, как горят уши. Выдерживает паузу, заводит одну прядь за ухо любимого. — Хочу всегда быть рядом с Вами. Он видит, как на долю секунды меняется в лице Саматоки — он удивлен и, возможно, даже слегка тронут услышанным. Есть в выражении его лица отголоски одновременно и теплой надежды и мягкой печали. — Что это еще за фразы из твоих книжек с картинками? — Саматоки-сан, я серьезно, вообще-то! Скрыть обиду непросто, поэтому, не удержавшись, Ичиро легонько толкает Саматоки локтем. Тот смеется и треплет его по волосам. — Ты знаешь, ничто не вечно. Но было бы действительно неплохо идти с тобой плечом к плечу так долго, насколько это возможно. От услышанного поначалу неприятно колет в сердце, ведь он говорил о вечности, но разве можно услышать что-то еще лучше от этого пессимиста (реалиста?). Потому быстро получается воспрять духом, улыбнуться и зарыться носом куда-то в его шею, чуть ниже мочки уха. Откровенно говоря, Ичиро не раз ловил себя на мысли, что если бы он был один во всем мире или не переживал о своих братьях, то он бы с легкостью все бросил и отправился за Саматоки хоть на край света. Поставить на кон все ради любимого человека на тот момент казалось несложным и, более того, верным решением. Тогда Ичиро расценил эти слова как признание его чувств и, вероятно, даже положительный ответ на них. Чем назвать это сейчас он совершенно не знает. «Ничто не вечно». Не тот девиз, под которым хотелось бы существовать, но иногда Ичиро кажется, что он как нельзя точно описывает законы жизни. И все-таки, их отношения стали невечными слишком быстро. — Ичи-нии, ты в последнее время сам не свой... Все в порядке? Ичиро реагирует не сразу, с неохотой покидая очередное затянувшееся воспоминание. Ему кажется, что он до сих пор слышит, как барабанит дождь по крышам — пусть в реальном мире он и закончился час назад. — Да, все хорошо. Просто задумался. Не переживай. Он переводит взгляд на Джиро, который смотрит на него с непривычно сильным волнением. — Джиро, и ты тоже? — Нии-чан, ты вот так задумываешься уже который день, — Джиро хмурится. — Ходишь такой весь тихий и даже немного грустный... — Ребята, вы стали какими-то слишком беспокойными, — Ичиро громко усмехается, но обстановку это не шибко разряжает. — Взрослая жизнь, она, знаете, заставляет периодически включить мозги и крепко над чем-то задуматься! — Ты уверен, что дело только в этом? — Сабуро наклоняет голову чуть вбок, прищуривается. Они не были бы его братьями, если бы не умели без проблем его чувствовать и видеть насквозь. Однако, как бы они не напирали на него, Ичиро не сможет — да и не захочет — грузить их такими сложными и болезненными вещами. Его братья и так ненавидят Саматоки, не хватало еще давать им повод разжигать в себе эту ненависть с новой, еще более разрушительной силой. — Сабуро так волнуется за тебя, а я в итоге переживаю в два раза больше уже за вас обоих... — Мне твое волнение сто лет не сдалось! — Слыш, я тут вообще-то проявляю заботу о тебе, а это все, что ты хочешь сказать мне на это?! Даже в такие моменты они умудряются сводить все к перепалке. Ичиро разнимает их, читает лекцию о том, как братья должны относиться друг к другу с уважением и жить в гармонии. У самого на душе в тот момент царит один сплошной хаос. Когда дождь и солнце совместной кистью рисуют на небе радугу, Ичиро думает о том, какому еще девизу научил его Саматоки. Нет, не своему коронному «жизнь несправедлива» — ведь сколько бы ни выпало тяжелых испытаний на долю старшего Ямады, он отказывался верить в правдивость этого высказывания. Зато Саматоки научил его смотреть либо вперед, либо высоко, очень высоко. Но никогда не под ноги или назад — чем он сейчас бессовестно занимался. — Ты никогда не увидишь радугу, если будешь смотреть вниз, Ичиро. Фраза, что так зацепила, прочно засела в сознании, была его прощальным подарком. А потом все оборвалось. Шум прибрежных волн, тепло их тел под холодным дождем, неловкие косвенные признания и уверенность, что каждый новый день они будут встречать и провожать вместе. Все разрушилось в мгновение ока, рухнуло, словно хрупкий карточный домик, отстраиваемый долго, с большим усердием, но утерянный так быстро из-за легкого дуновения ветра. Иногда ему снится та сцена, которую в своей памяти хочется полностью закрасить черной краской, сжечь и развеять пепел по ветру. Как бы сильно он ни хотел ее не видеть, почему-то именно ей чаще всего выпадает честь заставать его врасплох по ночам. Больше в пронзительном взгляде Саматоки нельзя проследить отголоски хорошо замаскированной нежности. В них пылает пламя — ледяное, совсем иное, нежели во время их страсти. Он прет вперед, снося на пути любые преграды, в числе которых оказался и Ичиро. В нем нет ни сожаления, ни тоски — лишь бесконечная ярость и желание во что бы то ни стало добиться своей цели. Жестокий и хладнокровный, словно дикий зверь, своими дерзкими куплетами он душит Ичиро, готовый вот-вот перегрызть ему глотку. Ичиро быстро догадывается, в чем причина такого поведения, с легкостью складывает два плюс два в своей голове — чего не скажешь о Саматоки. Находит время и силы беспокоиться о других, на секунду забываясь, пропуская сильный удар, принимая его целиком на себя. Он не как Саматоки и не может обернуть этот урон себе во благо. Ноги подкашиваются, он падает. От рваного вдоха пыль с пола залетает в горло, заставляет кашлять и хрипеть. Во что бы то ни стало, он обязан подняться на ноги. Бороться дальше. Даже если сердце разрывается от боли, а голова гудит от невозможности осознать происходящее. Все это кажется одним большим сюром, цирком, в котором они с любимым человеком калечат друг друга на потеху кровожадной толпе. — Прошу, не нажимай! Если ты это сделаешь, мои братья!.. Полный ледяного презрения взгляд, что снится ему и по сей день, перечеркивает все те теплые мгновения, которыми так дорожил Ичиро. — Думаешь, я не знаю? Рухнуло колесо обозрения, опустела набережная, фейерверки выцвели и опали на землю жалкими обгоревшими останками. Привычный мир дает трещину и в мгновение ока разлетается на сотни осколков. Слишком грустный конец у подававшей большие надежды истории. Ноги сами приносят его на переход со станции Икебукуро на линию Сёнан-Синдзюку. Несмотря на название, она никак не была связана с Джакураем — зато некогда была чуть ли самой частой в маршруте Ичиро. Он старается не думать о том, что делает, что соврал братьям о работе, что рискует быть замеченным на вражеской территории. Опускается на сиденье, надевает наушники и отключается от всего мира. Чуть позже ему будет неловко за совершенно несвойственное себе поведение, несущее в себе, кажется, какие-то отголоски из его бунтарского подросткового периода. Совсем скоро он обязательно придет в себя, выбьет всю дурь из головы и будет жить только настоящим, смотря ровно вперед, в светлое будущее. Пока же он хочет еще чуть-чуть побродить в своем внутреннем лабиринте. Впервые за все время ему не хочется перебивать светлые воспоминания их печальным концом. Наоборот, взглянуть на них в последний раз, прежде чем вновь отложить в самый дальний угол. Набережная Йокогамы совсем не изменилась — впрочем, двух лет слишком мало для того, чтобы кардинально изменить облик города. Все те же здания, все тот же размеренный шум волн, все те же чайки, вечно участвующие в разборках друг с другом. Вдалеке, ловя последние лучи солнца, виднеется знаменитое колесо обозрения. Ичиро встает ровно по центру, там, где они любили вместе наблюдать за городом, чаще ночным, облокачивается на перила и устремляет свой взор вдаль. Невольно улыбается, когда вспоминает свои вспотевшие ладони и совершавшее пируэты сердце. И счастье, такое искреннее и безграничное, просто от того, что любимый человек рядом. Они встречались совсем недолго, но за это время Саматоки успел открыть ему целый новый мир, оставить на память самые невероятные эмоции и впечатления, которые и по сей день, как оказалось, все еще играли бурными красками. Ичиро верит — они могли бы спасти свои отношения, если бы Саматоки не решил, что они слишком хрупкие и восстановлению не подлежат. Сколько же разочарования в осознании, что тому было достаточно одного недоразумения, чтобы растоптать все в пыль. В чем вина Ичиро? Что не поднял белый флаг, не сдался без боя, пожертвовав своими братьями во имя «любви»? Разве сам Саматоки не говорил о том, что важнее семьи в этом мире ничего нет?.. Насколько проще было бы ненавидеть Саматоки в ответ, но Ичиро не может заставить себя это сделать. Все, что он испытывает при каждой их встрече – щемящую тоску и безграничную печаль. Гнев из него Саматоки достает железными тисками, что запускает глубоко в душу, когда начинает злословить его братьев, специально выводя его из себя, действуя как обиженный ребенок. В такие моменты кажется, что все, ничего в сердце не осталось, только деструктивная ненависть. Потом же он приходит в себя и начинает идти все по той же зацикленной дороге. Сколько бы Ичиро не пытался, но променять любовь на ненависть — выше его сил. «Хочу всегда быть рядом с Вами». Стальной взгляд Саматоки в его памяти медленно смягчается. Когда-то ведь он смог до него достучаться. Вот бы сделать это еще раз. Потому что он никогда не сможет отпустить их совместное прошлое до конца. К своему удивлению, Ичиро чувствует, как неприятно щиплет глаза. Он стойко переносил случившееся все это время, но, в конце-концов, слишком долго пробыв в тех воспоминаниях, что пытался похоронить, он не выдержал. Если бы только они смогли начать все сначала. Если бы только им выпал второй шанс. Если бы... «Мужчина плачет только когда погибает кто-то из его семьи. Понял?» Иронично, но от того, чтобы проронить пару слез из-за Саматоки, Ичиро останавливают его же слова. «Пока они живы, у нас все еще есть шанс поговорить с ними вновь». Ичиро подносит к лицу руку, небрежно стирает рукавом слезы и поднимает голову вверх. Задирает так высоко, как только можно, и на секунду ему кажется, что в сумрачном небе он ловит еле видный силуэт радуги. — Твоя правда, Саматоки, — тихо отвечает он мужчине из своих воспоминаний. — Пока человек жив... пусть и мизерный, но шанс есть. Озаряемый багровым закатом, Ичиро клянется, что отныне будет жить без оглядки назад. Вдоволь насладившись и помучив себя запретными воспоминаниями, он мысленно прячет их, запечатленных в виде фотографий, в такой же выдуманный кейс с замком, ключ от которого отправляет в плавание в уже такие родные воды Токийского залива. Серьги, конечно, в такое же — уже реальное — плавание отправить не дает глупое чувство в сердце, пережившее, по ощущениям, целый атомный взрыв, но их он тоже прячет как можно дальше, в самое недоступное ни для кого место. Он обещает себе, что будет жить надеждой и верой в светлое будущее. То будущее, в котором имеют место быть прощение и воссоединение. Однажды он сломает ограду, за которой скрывается Саматоки. Разнесет ее так же, как стены Чууоку. Возможно тогда они наконец смогут сделать новые шаги навстречу друг другу. Однажды.Часть 1
5 февраля 2021 г. в 22:14
Игнорировать тоску по некогда близкому человеку легко ровно до того момента, как подсознание любезнейше включит на внутреннем проекторе самые дорогие сердцу воспоминания. Вызовет бурный резонанс, заставит его вновь биться чаще — и испытывать тихую агонию от осознания, что эти чувства так и останутся потихоньку выцветающими фотографиями на самой дальней полке в хранилище памяти.
Ичиро не сразу вспоминает, что в их доме есть памятные вещи, которые лучше не открывать — они как ящик Пандоры — если открыл, то готовься быть затянутым в глубокий водоворот из воспоминаний. Озаряет его этим осознанием только тогда, когда он приоткрывает крышку одной из неприметных коробок.
Внутри лежат они — два маленьких, но ослепительно ярких рубина, игриво поблескивающих на свету. От них веет той же дерзкой аурой, которую Ичиро излучал во времена старшей школы. От одного их вида сердце болезненно сжимается, а в голове против воли включается невидимый проектор, из-за которого перед глазами начинают мелькать картины прошлого. Черно-белые, они постепенно начинают окрашиваться в разные цвета, стоит лишь сделать тяжелый вдох и буквально на секунду — правда, всего на секунду — прикрыть глаза.
Ичиро слишком хорошо помнит этот особенный день. Вот Саматоки подзывает его к себе, когда остальные члены «The Dirty Dawg» расходятся по домам, вот он загадочно ухмыляется в ответ на вопросительный взгляд Ичиро. А вот он небрежно протягивает ему небольшую коробку со словами «это тебе». Совершенно не привыкший к подаркам Ичиро берет загадочный презент в ладони, едва заметно дрожащие от волнения, неуверенно открывает его и теряет дар речи. Внутри оказываются серьги-гвоздики — и не просто обычные металлические, но украшенные двумя кроваво-красными камнями — точно в цвет глаз Саматоки. Ичиро и сейчас плохо разбирается в драгоценностях — что уж говорить про то время — однако, зная Саматоки, он ни секунды не сомневается, что перед ним самые настоящие рубины.
— Саматоки-сан... — в горле предательски пересыхает, поэтому слова приходится буквально выдавливать из себя.
Реакция Ичиро ему льстит — это видно невооруженным глазом по тому, как засияли глаза Саматоки, по расплывшейся на лице довольной ухмылке.
— Харэ откладывать это в долгий ящик, пора уже добавить огоньку твоему имиджу, — Саматоки покачивает в руках специальным пистолетом.
Разговор о проколе ушей они уже заводили ранее, но Ичиро даже представить не мог, что его первый пирсинг случится так... спонтанно. По-крайней мере, для него. «Тебе пойдет» — слова Саматоки тогда мгновенно отпечатались в его сознании. «Я же буду как Саматоки-сан» — вторая мысль, которая не оставляет его с тех пор — и которая каждый раз заставляет порхать этих проклятых бабочек в животе.
Ичиро из настоящего приоткрывает глаза и не может сдержать мягкую, но печальную улыбку, полную ностальгии. Сцена с прокалыванием ушей не была ни тем моментом, когда Ичиро понял, что влюбился, ни первым поцелуем или чем-то больше, но она была невероятно важной и действительно особенной. На тот момент Ичиро уже признался самому себе в том, что его восхищение Саматоки перешло все мыслимые границы и превратилось в нечто более серьезное. Как бы сильно он ни пытался отрицать свои истинные чувства поначалу, с каждым днем они только крепли. Оттого он и помнит так хорошо тот день — первый подарок от Саматоки, безграничная радость от осознания, что он станет чуточку ближе к нему и... первая абсолютно невообразимая близость с ним. Нет, не секс, но то, что в воображении Ичиро могло вполне сойти за него.
Ичиро позволяет себе снова провалиться в воспоминания.
Саматоки находится близко — очень близко — когда наклоняется над Ичиро, без задней мысли опирается коленом на стул прямо между его ног — делает так, как удобнее для него, но никак не для Ичиро, отчаянно умоляющего высшие силы сжалиться над ним и не дать его чувствительному юношескому телу возбудиться. Руки Саматоки, вечно холодные, касаются его лица. Такие холодные, но отчего-то обжигающие каждый раз, даже когда это едва уловимое прикосновение. Дышать просто невозможно — остается лишь медленно задыхаться и тонуть под тяжестью собственных чувств.
— Не дергайся только, — голос у Саматоки непривычно тихий, можно сказать, от него веет некой интимностью.
— Понимаю, не дурак.
Ичиро отвечает и совершенно не узнает свой голос. За него будто говорит кто-то другой, и он с уверенностью может сказать, что этого человека он не знает и знать не хочет. Лишь бы Саматоки не уловил эти странные изменения в его поведении...
Он ни за что ему не скажет.
Увлеченный своими переживаниями, Ичиро даже не замечает, как на правом ухе остается прокол.
Ни за что не разрушит те доверительные отношения, что они успели построить за все то время, что были рядом.
Второй прокол не заставляет себя ждать — и Ичиро, вопреки своим мыслям, еле сдерживается, чтобы не прильнуть щекой к ладони Саматоки.
Не сейчас. Не сегодня. Никогда.
В то время он был так невероятно, до боли сильно и очевидно безответно