Ролекс на запястье

— Ты знаешь, что такое инстинкты, Уэйд? — Нет. А ты? — Я знаю.

Питер всегда завидовал Уэйду. Почему? Потому что он был свободным. Свободным не только от того, что он откровенно чихал на моральные принципы, но и потому, что он — бета. Люди этого типа не стремились отстоять свой статус или доказывать что-то. Альфы же, в отличие от бет, постоянно соревновались: за лидерство или за внимание омеги. Питеру не было нужно ни то, ни другое, но он был вынужден участвовать. Иначе Человека-паука не воспринимали всерьез. Люди, подверженные гендерным стереотипам о том, каким должен быть Настоящий альфа или Настоящая омега, списывали со счетов все и даже больше только одному типу людей — бетам. Бетам можно было делать все. Все, кроме лидерства или создания домашнего очага. Абсолютно все. А Уэйду до смешного хотелось возглавлять какую-нибудь корпорацию монстров. Или родить дочь. Завести курочек в сарае в малоизвестном мексиканском городке и бросать им зерна с утреца, пока женушка или муженек готовит завтрак детям. А после обязательных рутинных дел скидывать халат с тапочками и завязывать галстук, застегивать ролекс на запястье. Начинать конференцию, поднимая насущные темы о том, куда деваются мухи зимой и как остановить рост миомы. И не то чтобы у него не было денег на дорогущие часы или возможности обустроиться в Мексике. Если хочешь — делай, так обычно говорят. Но его не станут слушать, потому что он не альфа, а значит, у него не было права голоса. Беты, разумеется, добивались успеха в науке или искусстве, но их успех не был так масштабен и велик, как успех альф. Потому что этим миром правят альфы. В такой реальности он жил, и это нужно принимать. Он принимал. Другого варианта у него не было. Питер, может быть, хотел однажды остепениться, завести семью, но очень давило это «надо» со стороны общества. Это мешало наслаждаться жизнью, каждым ее моментом. Эти моменты утрачивали своё волшебство из-за неудач в личной жизни. Общение с Уэйдом было тем глотком воздуха в вакуумном пространстве под куполом. Уэйд считал, что это все лишь купол цирка и нужно больше веселиться, развлекать себя и других здесь и сейчас, потому что жизнь проходит. У Уэйда не было шанса остепениться. У него ничего не было, кроме клоунской маски. Прозвучит странно, но Питер любил эту маску. Как и то, что находилось под ней. Он знал, что нельзя, что им не положено, не с их гендерными ролями и социальными статусами — наемник и супергерой, альфа и бета — но сцеловывал радостную улыбку, превращающуюся в гримасу боли под его губами. И Уэйд целовал в ответ, прекрасно понимая, что однажды Пит учует запах какой-нибудь понравившейся омеги и забудет его, как страшный сон, но в моменте, в котором растворялась каждая его часть, он собирал свою раненую душу воедино. Противоречиво, но это спасало. Питер тоже это понимал. Потому позволял брать верх над собой, отдавался сам, сжимал горячую руку своей и кусал губы. Слышал стоны над ухом, пока его целовали туда же, и чувствовал подступающий оргазм. Он и не должен был его чувствовать, альфы были устроены иначе, но Уэйд знал, что должен сделать, чтобы угодить. Если из Питера был альфа никудышный, измотанный правилами и образом жизни, то Уэйд отлично справлялся со своей ролью — ролью беты, которым суждено работать на благо человечества. Лучше всего справлялся с этим Уэйд, пускай и не справлялся вовсе. Внутри себя нет. Питер думал, что сможет справиться. До появления Уэйда деятельность Человека-паука было единственным в жизни Питера, что одновременно спасало и угнетало. Он занимался любимым делом, но настойчивая мысль-пропаганда, что он должен быть лучшим, тушила весь запал. Человек-паук был нужен городу, но только пока был примером. Альфа не должен быть с бетой, это противоестественно. Но как же объяснить то чувство, когда он смотрел на Уэйда, что строил из себя омегу? Как задирал подол платья и выставлял вперед изуродованную стройную ногу, чтобы привлечь внимание уже давно влюбленного Питера. Питер красил ему ногти и довольно закусывал губу, видя, как радуется результату Уэйд. Уэйд учил его проживать каждый момент жизни без чувства долга. А Питер показывал наемнику, что можно и без намека на лидерство вершить великие дела, если действовать от сердца. Разве не это должно быть определяющим между людьми? Внутреннее ощущение. Ощущение спокойствия и восторга от того, как все складывалось. Складывалось все прекрасно, до того как это случилось. И «это» должно было рано или поздно случиться, они знали. Питера привлек запах омеги — это инстинкты, это нормально. У нее были рыжие волосы, тонкая талия и пухлые губы. А глаза Питера намокали от слез, когда одна его часть страстно хотела эту омегу, а другая тянулась к лысой бугристой голове, сильному прессу и сухим губам, покрытым шрамами. Он ненавидел свою природу, и это всегда больше угнетало, чем спасало. Спасти не мог и Уэйд. Он мог только предложить пойти к ней или с ним — у Питера было немного вариантов. Быть, кем должно, кем правильно, или предавать свое предназначение и отказаться от всего, что должно быть его по праву, ради призрачного ощущения беззаботности и спокойствия. Призрачного, потому что реальность рано или поздно догонит его снова. Это пугало, доводило до оцепенения. Но пока Уэйд держал его за руку, готовый отпустить, если понадобится, Питеру было не страшно. Уэйд делился тем, что ему так не хватало: свободой. И пусть ее тоже было нужно отстаивать и доказывать, Питер начинал верить в нее. Здесь его сущность работала на него — он умел завоевывать и добиваться. А Уэйд делал то, что умел лучше всего: работать во благо своего альфы.