Золотые листочки

Сижу в парке на огромной деревянной скамейке, не спеша доедая ванильное мороженое. Июньская жара в разгаре, солнце в самом зените. Сегодня даже мне — огромной любительнице брючных костюмов и джинсов — пришлось надеть лёгкий чёрно-белый хлопковый сарафан на бретельках. Но несмотря на палящую жару, в парке много детей и взрослых, а ещё — собак. Хвостатые друзья с громким лаем бегают то за детьми, то за мячами, то за другими игрушками. Обычно я люблю посидеть в тишине, но сегодня меня не беспокоит суета напротив. Наоборот, даже почему-то успокаивает. Внимание привлекает мужчина средних лет, сидящий на траве и читающий темноволосой девочке большую яркую книжку. Кудри мужчины развевает лёгкий летний ветерок. Он приглаживает разлетевшиеся пряди, но ветер-озорник снова и снова наводит беспорядок. Девочка лет семи-восьми смотрит с открытым ртом на мужчину. А он, то и дело отрывая взгляд от книги, гладит малышку по голове и ласково улыбается. Даже с большого расстояния вижу в его глазах любовь, трепет и восхищение. А ещё гордость. Так на ребёнка может смотреть только родитель. Прикрываю веки, и в окутавшей темноте выхватываю образ собственного отца. Погружаюсь в одно из первых отчётливых детских воспоминаний, и лето вокруг в одну секунду обращается в осень. Ноздри вдыхают запах золотой листвы, которая рассыпается повсюду, окрашивая черноту яркими мазками… На улице середина октября. Мне лет пять-шесть. Сижу на заднем дворе нашего дома в красном пальто и любимом алом берете… Маленькой мне кажется, что ковёр из листьев занимает весь мир. Оранжево-бурые, красные, жёлтые, зелёные — они разлетаются от ветра. Причудливый узор меняется, заполняясь новыми кусочками своеобразного пазла. Поднимаю руки и ловлю листики, опадающие с деревьев. Почему деревья расстаются с листвой, и она летит только вниз? Становится грустно, и я хочу видеть её полёт вверх. Ещё секунда — букет в руках взлетает и устремляется к веткам. Ещё мгновение — огромные кучи собранных листьев, которые так старательно сгребал сегодня отец, разлетаются на сотни разноцветных брызг от взмаха ресниц и тоже устремляются в небо. Смеюсь и чувствую себя абсолютно счастливой, глядя, как голые деревья опять покрываются листвой. Наверное, столько безграничной, чистой радости я больше никогда не испытывала, ведь моё первое осознанное желание сбылось. Моими же силами, пускай и необычными. Тогда они впервые открылись. И не только мне… Из дома выбегает отец, и в одну секунду все листья с веток вновь падают на землю, а разлетевшиеся цветные «сугробы» собираются обратно в кучки. Папа подбегает ко мне и хватает за плечи. Его глаза, одновременно счастливые и обеспокоенные, смотрят с такой любовью, и я замираю. Понимаю, папочка не будет сердиться, но что же его так обрадовало и… напугало? — Адди, солнышко, наконец-то! Милая моя! — шепчет он и целует меня то в щеки, то в лоб. — Но пообещай мне, что ты не будешь так больше делать! Это будет нашим секретом? Договорились? Смотрю на отца и не понимаю, что же всё-таки случилось. Он рад, но так делать нельзя? Ох, уж эти взрослые, ну ничего у них непонятно! — Я расстроила тебя, папа? — дрожащими губами произношу я и вдруг начинаю плакать. — Нет, родная! Я самый счастливый отец в мире! — Он прикладывает палец к губам и тихо шепчет. — Но ни маме, ни Аманде мы о летающих листочках не скажем! Его глаза, такие добрые и глубокие, смотрят с восхищением, и я готова подчиниться ему, сделав это нашим секретом. Хоть и не понимаю, почему. Ветер развевает папины чёрные кудри, а он смеётся и снова целует, начинает кружить на руках… В следующую секунду сумрак сгущается, и доброта, любовь и гордость в глазах отца сменяются яростью. Он кричит и активно жестикулирует. Поседевшие волосы, всегда аккуратно зачёсанные назад, растрёпаны, а пряди забавно подпрыгивают от его нервных движений. — Ты понимаешь, что натворила, Адриана? Ты понимаешь, чем это грозит нашей семье? Четырнадцатилетняя я стою в углу его кабинета. Не моргая, смотрю отцу в глаза, испытывая терпение. Обожаю играть в игру «Кто отведёт взгляд первым?». Обычно мне проигрывают. — Они обижали Аманду, — уверенно и чётко произношу я. — Их было четверо, она — одна! — Одна? Если бы Аманда была там одна, мне бы сейчас пришлось, очевидно, разгребать другие проблемы, а не твою самодеятельность. — Отец еле сдерживается, чтобы не начать громко орать, ведь ни мама, ни Аманда не должны слышать тему нашего скандала. Это касается только нас. Как обычно. — У меня не было другого выбора, — вяло огрызаюсь, продолжаю смотреть в упор. — Не подскажешь, дочь, какого чёрта я плачу такие деньги за твои тренировки по айкидо? — Он не перестаёт удивлять. — То есть ты хочешь сказать, мне нужно было избить тех девочек, которые издевались над Амми? — Я хочу сказать, если уж другого выбора не было, лучше б ты разбила нос несносной Мэри Стюарт, будь она неладна! Применила физическую силу, но никак не раскидала четвёрку по сторонам одним взглядом. — Я уже сказала тебе, меня даже Аманда не видела! Может, перестанешь орать? — сквозь зубы произношу я, зная, как отца сильнее бесят попытки его успокоить и споры. Но так-то он тоже тот ещё игрок в мою любимую игру. Задыхается от злости, сопит. Глаз не отводит, и я вижу, как он зеленеет, бледнеет и краснеет одновременно. Как те листья на заднем дворе из детских воспоминаний. — Всё, Адриана Лора Де Марко! — Отец хватает со стола стопку документов. — Твой поступок — последняя капля! Я отправляю тебя в закрытую школу в Лондоне. Одно дело, если бы ты не умела управлять своими способностями, но другое дело — я больше не могу управлять тобой. С того дня больше любви и гордости в его зелёно-карих глазах я не видела. Да и мои, абсолютная копия отцовских, больше никогда на него не посмотрели с обожанием. Та самая магия притяжения взглядов полностью развенчалась его беспрекословным решением. А карусель воспоминаний бежит дальше… И вот я вижу Аманду, свою близняшку, стоящую в углу нашей комнаты. Мама собирает мои вещи в сумку. Я сижу на полу, желая придушить сестру, доводящую своими истеричными рыданиями. — Почему папа с нами так поступает? — Аманда с залитым слезами лицом и мокрым насквозь платком трясётся и час не затыкается. Ну, хоть посмотрю, как моё лицо выглядит, если поплакать. — Разве он не понимает, что нас нельзя разлучать с Адди? Я не могу без неё! — А я уже могу без тебя, — зло шепчу я, — потому что если ты сейчас не перестанешь размазывать сопли, я тебя придушу. — Адриана! — вскрикивает мама. — Как ты разговариваешь с сестрой? Аманда, захлебнувшись рыданиями, выбегает из комнаты. У меня никогда не было от неё никаких секретов, только этот, совместный с отцом. И ужасно раздражает, что я не могу рассказать Амми истинную причину нашей с ней разлуки. Так на кого я больше злюсь теперь? На неё или на себя? Или… на отца? — И в кого же твой характер, дочка! — Мама качает головой, но продолжает укладывать вещи в сумку. Уверена, она знает ответ — в отца… Наша с Амандой комната в секунду трансформируется в учебный класс закрытой школы для детей с паранормальными способностями. В моем классе по возрасту три мальчишки и я одна девочка, цветочек недоделанный. Билли, обладающий телекинезом, способный поднять на пару дюймов предмет над столом. Алексей, читающий мысли спонтанно. И Франц с очень сомнительным даром предвидения. В общем, та ещё шайка-лейка… — Смотри, смотри! — толкает меня в бок Билли, опять поднимая карандаш над тетрадкой, пока наш Наставник не видит. Кидаю вялый взгляд на этого идиота, потом на карандаш, но ничего не делаю. Пока одноклассники не настолько достали демонстрацией своих «талантов» в попытке произвести впечатление на единственную девочку в классе, чтобы я вскипела и отправила их в далёкий полет, который разве что ограничится стенами школы. Но лава внутри опасно закипает в такие минуты. И любая сильная эмоция даёт моей энергии толчок. Лучше б им ко мне не лезть… Иначе всё закончится, как в мою первую ночь пребывания здесь. — Интересно, у неё есть вообще способности? — шепчет толстая Марва, умеющая разговаривать с призраками. — Замарашка какая-то кучерявая, явно из провинции, — громко заявляет Дженни, аккуратно касаясь моего лица тюбиком пасты. — Я из Вашингтона, округ Колумбия, — произношу я, распахивая глаза. — Знаете, где это? Вот и отправляйтесь туда! Девочки в одну секунду с криком летят в разные стороны комнаты. Слыша их недовольное ворчание, лежу и думаю — первый день в новой школе станет последним. Интересно, примут ли в семью обратно умышленно выброшенного из гнезда птенца? Сомневаюсь. Отец найдёт мне новую школу, возможно, ещё более закрытую… и со строгим режимом. Но я ошиблась. О ночном происшествии наш куратор не узнал. Подругами мы с соседками по комнате не стали, но и пошутить надо мной они больше не пытались. — Твой дар — нечто среднее между телекинезом и телепортацией, — лица Марвы и Дженни расплываются, и перед мысленным взором появляется профессор Паркинс, мой куратор в школе. Он поправляет очки и нелепо улыбается. — Смотри. Взглядом он поднимает книгу со стола, и она в следующую секунду оказывается в противоположном углу комнаты. Ещё мгновение — у него в руках. Я не заметила движения, она пропала и появилась в другом месте. — Дома я сегодня забыл кое-что. — Щелчок пальцами, и клетчатый платок оказывается в его руке. — Это фокус? — прищурив глаза, спрашиваю я. — Я так не умею. — Ты просто пока ещё не полностью осознала свои возможности. Постепенно ты узнаешь все стороны своего дара. Но пока… На протяжении нескольких дней за закрытыми веками попытайся рассмотреть образ, который возникает в момент, когда твой дар пробуждается. Ты можешь увидеть там вспышки пламени, шторм, ураган или землетрясение. Другие Посвящённые, вроде меня, уже в курсе, какой силой ты обладаешь. Но тебе важно увидеть её самой. И научиться управлять… — Я тоже знаю, — отвечаю уверенно и быстро. — Огонь. Я вижу бушующее пламя в момент пробуждения силы. — И мы должны научиться делать пламя более послушным, — кивает Паркинс. — Чтобы оно не обращается в опасный напалм. Помни, сила небезгранична, способна расходоваться. В момент выброса энергии, когда её не останется в солнечном сплетении, ты можешь умереть. Но также важно неконтролируемыми всплесками не навредить другим. Сильные эмоции — гнев, ярость, ужас — в миг раскручивать воронку дара, порой без приложения осознанных усилий. Тогда окружающие могут увидеть твою красную энергию в зрачках. Ты же почувствуешь жжение в глазах. Повторюсь, Адриана, это опасно и для тебя, и для тех, кто рядом, если ты не умеешь подчинять дар… Он в миг может стать убийственным. Воспоминания отправляют дальше. Утро. Подпрыгиваю на кровати и понимаю — проспала экзамен. Напяливаю на себя первые выпавшие вещи из шкафа, умываюсь наспех и представляю, как профессор Паркинс отчитывает за опоздание. Останавливаюсь перед дверью комнаты, чётко и ясно представляя недовольного профессора в аудитории перед горсткой студентов. А воздух вдруг раскаляется, начинает дрожать. Закрываю глаза, ощущая разрастающийся и внутри жар, прогревающий мою обычно холодную кожу. Секунда — я стою посередине нашего класса, а профессор Паркинс, слушающий ответ другого ученика, роняет книгу из рук, завидев меня, появившуюся из ниоткуда. — А вот и следующая ступень проявления твоего дара, к которой мы плавно подбирались. Но ты справилась… сама, — тихо говорит он и замолкает. Да, вот так, на практике, я узнала о способности в секунду оказываться в любой точке мира. Вот только чтобы процесс переноса был успешным, у меня должно быть чёткое представление места, куда я должна попасть. И то всегда есть шанс травмироваться о предметы, врезаться в стену или упасть с обрыва. Поэтому не рискну отправиться в путешествие к Египетским пирамидам, так как видела их лишь на открытках. Обычно в первый раз еду на место, избранное точкой выхода, чтобы тщательно его осмотреть и запомнить. И без острой надобности не пользуюсь даром. Во-первых, кто знает, что в той точке могло измениться за время моего отсутствия. Во-вторых, переходы испивают слишком много энергии, и после них нужно восстанавливаться несколько часов, чувствуя бесконечно бегущую дрожь по телу. Ещё одна уникальная способность обнаружилась столь же внезапно. Я проучилась в школе в компании Билли, Алексея и Франца три года. Билли так и не впечатлил своими трёхдюймовыми полётами предметов, а Франц был очень замкнутым мальчиком. До него за годы учёбы даже куратору не удалось достучаться. Учителя твердили, что у него огромный скрытый потенциал. Но, отучившись в школе и университете, он покончил жизнь самоубийством, разом отрезав лезвием ножа пути к блестящему будущему, которое ему пророчили. А вот с Алексеем, русским мальчиком, я подружилась. Алекс неплохо говорил на английском, но в целом не отличался разговорчивостью. Это мне в нём и нравилось. Я не любила болтливых. Он тоже испытывал трудности с контролем своего дара: от спонтанной телепатии у него часто болела голова. Не придумали таких таблеток, способных облегчить страдания Посвящённых в моменты бесконтрольного выброса энергии. А наши учителя, усердно стремившиеся её обуздать и подчинить, часто оказывались бессильны. Запах пожухлой листвы сменяется ароматом цветов. Зелёный сад, кованые скамейки, беседка у фонтана. Мы сидим с Алексеем и читаем одну книгу на двоих. Внезапно Алексей резко вскрикивает, и книга летит на землю. Он хватается за голову, дрожит. Я испуганно оглядываюсь — никого рядом нет. — Алекс? Опять? — Беру его за руку и пытаюсь заглянуть в глаза, но он крепко жмурится и не реагирует. Сердце сжимается. Вот оно — самое слабое место в моей скованной внутренней броне. Не выношу чужую боль. Если вижу, как кто-то страдает, его ощущения будто бы пронзают меня, разрывая внутри нервы и органы. Особенно, если больно кому-то из близких людей. И в момент, когда Алексу в очередной раз становится плохо, чувствую, как в мои собственные виски вонзаются свёрла. Жмурюсь, закусываю губу и откидываю руки Алексея от головы. Интуитивно, следуя неким неизвестным внутренним порывам, кладу ладони на его затылок и лоб, закрываю глаза. И вдруг ощущаю, как с пальцев начинает струиться светлая энергия. Внутренне содрогаюсь от увиденного, но держу ладони на прежнем месте. Нити моей силы красные, теперь я отчётливо умею их видеть… Но сейчас белые тонкие жгутики входят в виски Алексея, и головная боль растворяется также внутри моей черепной коробки. Открываю глаза — вижу, как Алекс смотрит с открытым ртом. — Как ты это сделала? — испуганно произносит он. А я и сама дрожу от страха, не в силах проронить ни звука. И вдруг… Алексей приближает ко мне лицо и целует взасос… В памяти этот день навсегда высечен двумя событиями: первый поцелуй и осознание — мои прикосновения лечат чужую боль… Следующее воспоминание переносит в события прямо перед выпуском из школы. Мы с Алексом сидим на той же лавке, вновь с книгами на коленях. — О чём мечтаешь? — спрашивает Алексей, рассматривая моё задумчивое лицо. — Да так… Глупости, — отмахиваюсь я, продолжая улыбаться сказочным мечтам. Неожиданно солнечный свет передо мной гаснет, мир погружается в темноту, а голову пронзает острая невыносимая боль. Я вскрикиваю и падаю со скамейки на землю. — Ланселот? Рыцарь круглого стола? Адриана, ты серьёзно? — как ни в чём не бывало произносит Алексей. — Какого чёрта? Ты влез в мою голову? — Начинаю различать очертания окружающей действительности, но кажется, что череп вот-вот расколется пополам. Поднимаюсь с земли, отряхиваюсь. — Я чуть не потеряла сознание! Мне так… больно. — Да, влез. Я теперь могу управлять своей телепатией, и головная боль, преследующая меня, бесследно исчезла. Но я знаю, от моего вмешательства голова может болеть у тех Посвящённых, — он хищно улыбается, — кто слабее. Однако так я могу заполучить желаемое. — Никогда! Слышишь, — ору я, — никогда так больше не делай! Если ты ещё раз залезешь в мои мысли, клянусь, я больше не заговорю с тобой! Лицо Алексея и его надменная улыбка растворяются, и вот я сижу на собеседовании в университете «Лойола» в Сан-Франциско, куда меня направили после учёбы в школе и колледже при Верховном доме в Лондоне. В мире существует десяток высших учебных заведений для Посвящённых. Студенты более осознанные люди, и для университетов и колледжей прикрытие уже не такое глобальное, как для школ, в которых с первых дней ученикам внушают, что демонстрировать свои способности на публике нельзя. И наказание даже за безобидные фокусы может быть крайне строгим, а за серьёзные проступки — фатальным. — Ваше Посвящение, Адриана, назначено на следующую неделю, — как по бумажке произносит декан. — Вам выдадут все инструкции. После этого вы, наконец, полностью войдёте в круг Избранных. Не все обладают разного рода способностями, очень многие из нас обычные люди, часто учёные, работающие на благо «Наследия». Вы знаете: ключевым моментом Посвящения и проявления дара являются кровные линии, которые тянутся с древних веков до нашего времени, и сейчас в наш круг практически невозможно попасть тем, чьи предки не входили в состав общества. Чей-то род, как ваш, обладает способностями на протяжении столетий, и с каждым новым поколением дар усиливается и передаётся лишь одному ребёнку в семье. Такие люди крайне важны для нас. — Выходит, если я могу перемещаться в пространстве, то и мой отец тоже? — ошарашенно спрашиваю я, наконец поняв одну вещь. Как же я могла быть настолько слепа? — Необязательно, иногда способности развиваются от преемника к преемнику. Ваш отец мог бы обладать способностью перемещать предметы на расстоянии, но у вас она могла развиться дальше. Но, Адриана, вы серьёзно до сих пор не в курсе, что ваш отец спокойно перемещается, как и вы? — Его очки ползут вниз, он внимательно рассматривает меня с лёгким недоумением. А вот мои брови ползут вверх. Вспоминаю слова Паркинса о плавном пути к новой ступени моего дара. Получается, они всегда знали, что я должна развить дар от перемещения предметов усилием воли до телепортации себя в пространстве. Ведь именно такая форма дара уже переделалась мне по наследству. И усилилась способностью к исцелению болью? Но… Почему я только сейчас узнаю об этом? Опять вижу отца перед глазами в тот вечер, когда он привёз меня в школу и оставил там одну. — Адди, мы будем посещать тебя только по праздникам, ты же понимаешь, путь в Лондон неблизкий, — сухо произносит отец, невесомо касаясь моих волос. — Скоро ты привыкнешь. Он разворачивается и уходит, а я смотрю ему вслед, прижимая сумку, которую мама заботливо собирала вчера. На дворе конец августа. И свою семью впервые снова я увидела только на День благодарения. Кажется, мама настояла… Аманда вновь рыдает в углу, теперь уже моей комнаты в школе. Мама гладит мои волосы и шепчет: «Как ты выросла, дочка!» Будто мы с Амми чем-то отличаемся внешне. Отец молчит и отводит глаза. Тогда я не понимала, чем я ему не угодила, а сейчас думаю — а не вина ли его терзала? Почему же он не приходил? Мою душу столько лет точит обида на него. Он ведь мог навещать чуть ли не каждый день. Значит ли это, что отец всего лишь… не хотел меня видеть? Громкий лай собак ненадолго возвращает из воспоминаний. Жмурюсь от солнца, отгоняя мысли об отце. Опять прикрываю веки и вижу карие глаза, слышу строгий голос… — Де Марко, у вас завтра зачёт по антропологии, о чём вы думаете? — грозно произносит Дерек Рейн, профессор антропологии и мой куратор из «Наследия» в университете. Прячу глупую улыбку и отвожу взгляд в сторону. Александра Моро, однокурсница и моя лучшая подруга, противно хихикает, зажав смуглой рукой рот. Её черные кудри смешно дрожат от разрывающего её хохота, выдавая с потрохами неуместное веселье. — Моро, что смешного? Или завтрашний зачёт вас не касается? — Дерек приглаживает волосы, которые уже покрыла инеем лёгкая седина. Теперь моя очередь хмыкать. Профессор Рейн грозно смотрит то в мою сторону, то на неё. — Вот что! — строго чеканит он. — Я обсудил один вопрос с Верховным домом. Если вы обе завтра сдадите зачёт, а спрашивать я буду дотошно и с пристрастием, будете стажироваться в моем Доме. Сердце подпрыгивает и глухо ударяет в горле. Мне снится? Или я сошла с ума от непонятных чувств к человеку, который почти на двадцать лет старше? Как меня угораздило вообще влюбиться в мужчину настолько старше? И в единственного человека в моей жизни, с кем я не хочу спорить и кому я хочу… подчиняться? Но как же до безумия сильно я хочу работать в его команде. Только об этом и мечтаю с момента, как узнала о грядущей стажировке. Зачёт мы сдали. Не спали в ту ночь ни минуты, но вся теория по антропологии отскакивала от зубов. Дерек хмурил брови и молчал, пока слушал ответы, а в конце поздравил нас и широко улыбнулся. С его открытой улыбки и начался новый этап в моей жизни. И вот перед внутренним взором вижу свою комнату в замке Рейна на острове Эйнджел. Вожу пальцем по замысловатым золотистым узорам на обоях, затем подхожу к окну и рассматриваю лучи солнца, отражающиеся от водной глади залива. Мечта попасть сюда сбылась, и теперь это мой дом, мой новый дом… Четыре года проносятся в памяти вихрем. Я изучила сотни артефактов и древних книг, работая на фонд «Луна» — официальное прикрытие для Дома Сан-Франциско, столкнулась с различными неизвестными паранормальными явлениями, духами, призраками, вампирами и оборотнями. Я и думать раньше не могла, что наш мир населён сверхсуществами в таких количествах. Нас планомерно готовили к этому в школе и университете, но пока я не почувствовала зловонное дыхание монстров на своей коже, я не до конца верила в их существование. Все, кто работал в замке Рейна, жили в нём же. Я, Дерек, Ник Бойл, Алекс и Джулия Уокер. Не просто одна команда. Семья. Вот только даже ощущая себя её членом, я всегда осознавала, что мой внутренний контроль каждый раз осыпается рядом с Дереком, как те золотые листочки в мой самый счастливый день в жизни. Он относился ко мне как к дочери, был добрее и терпимее моего собственного отца. А я тянулась к нему, испытывая сильные чувства. Но только недавно поняла — Рейн давал мне то, что я недополучила от своего родителя. И вряд ли была готова к серьёзным отношениям с ним, если бы вдруг он мне их предложил. Просто тогда, будучи юной и неопытной, я путала привязанность, искреннюю благодарность и чувства к ставшему мне близким человеку, который так рьяно заботился и оберегал, с любовью к нему. В доме Дерека и рядом с ним мне всегда было уютно и спокойно… Но тепло нашей семьи разрушилось в один дождливый день… — Джулия мертва, Адриана, её больше нет! — шепчет в трубку Ник, рыдая. — Падший ангел из гробницы завладел телом продавца в старинной лавке. Он убил и повесил её в поле вместо… вместо пугала. — А ты… в порядке? Дерек? — не своим голосом спрашиваю я, присаживаясь на стол в кабинете. Алекс отошла за кофе. Меня и её Рейн оставил в замке, улетев в Ирландию с Ником и Джулией за последней пятой гробницей. — Дерек жив… Мы вернёмся завтра. — Ник плачет, но пытается взять себя в руки. — И, судя по всему, не одни. Гробница попала в руки матери и маленькой девочки. Рейн уверен, что им грозит опасность. Кладу трубку, и слёзы текут ручьём из глаз. Джулия убита духом… Действительно ли кто-то выпустил наружу запертого чёрного ангела, повернув ключ в замке? И с чем нам придётся столкнуться, когда завтра гробница окажется здесь?.. …Звон стекла. Вихри из бумаг, щепок, мебели, книг, страшный рёв и моргающий свет. В библиотеке царит настоящий хаос, а за окном сгущается непроглядный лиловый туман. Падший ангел уже завладел несколькими ключами, обманув Алекс, Ника и приехавшего помочь нам Филиппа. Дух может принимать любое обличье, искушая и совращая. Сейчас его цель — ключ на шее у Рейна. И ещё один, последний, который Дерек отдал маленькой Кэт из Ирландии. Если проклятой душе удастся заполучить оставшиеся два ключа, заключённые в гробницы четыре ангела вырвутся из заточения и убьют на своём пути всё живое. Нельзя допустить… — Ты не мой отец! — кричит Дерек, и его лицо искажает ужас, а голос звучит совсем глухо. Рядом с ним стоит мужчина с горящими глазами, тянущий руку к Рейну. — Дерек, нет! — ору я, ощущая, как теряю контроль. Не знаю, где остальные, даже не знаю, живы ли они. Сила разрывает изнутри, и я позволяю течь энергии через каждую клетку своего тела. Раскидываю руки в стороны, прикрываю глаза — жжение в них и боль становятся просто невыносимыми. Дерек пронзает духа мечом, тот падает и зловеще смеётся. Ему всё же удаётся сорвать ключ с шеи Рейна. Он поворачивается ко мне и принимает обличье Джулии. И пламя полностью поглощает мой разум и тело, покидая очерченные границы зрачков. Смотрю на ключ, пытаясь притянуть его к себе. А «Джулия» лишь зловеще хохочет. Я готова разорвать её в клочья, но она не материальная. Часть моего сознания понимает — убиваю себя, а не падшего ангела. Уже всё равно. — Адриана, его так не одолеть! Ты погубишь себя, остановись! — Крик превращается в шёпот. Дерек пытается спуститься со второго яруса библиотеки ко мне, но то ли сила духа, то ли моя сбивают его с ног раз за разом. Не могу остановиться, огненная энергия бьёт пылающим фонтаном. Понимаю, в солнечном сплетении остались жалкие искры, и сейчас моё сердце остановится. Потеряла контроль. Полностью. Неожиданно сознание озаряется серой вспышкой, и я погружаюсь во мрак… Умерла? — Адри, очнись. — Алекс гладит меня по щеке. Распахиваю глаза. Лежу в своей постели. На улице день. — Что? Всё закончилось? Как вам удалось их остановить? Где Дерек? — Вскакиваю на кровати, видя сидящую передо мной Алекс. — Успокойся, все живы… Дерек отдыхает. Эта ночь забрала много сил у всех нас. — Алекс опускает глаза. — Ты тоже истощена. Нет, я не просто истощена. Выжата до последней капли. Проходят первые сутки… Вторые… Третьи… Валяюсь, глядя в белый потолок, пытаюсь восстановить контроль над разбушевавшемся и иссушившим меня пламенем. И над чувствами заодно. На восьмой день решаю: мне здесь больше не место. Решительно встаю и иду, не позволяя себе шататься, в кабинет Рейна. — Куда ты отправишься? — спрашивает Дерек, едва заслышав про мой уход, и хмурит брови. — В Академию ФБР, — твёрдо произношу. — Я не готова потерять кого-то ещё. А мы ничего не смогли сделать, мы не смогли защитить Джулию. — Адриана, — голос Дерека дрожит, — тебя там даже не было, ты ничего не могла сделать для Джулии. Это я принял решение отправить её туда. — Он нервно сглатывает, но продолжает говорить: — Но мы все рискуем. Каждый день. Таков наш выбор. В этом суть Посвящения — служить и оберегать мир живых от мира мёртвых и теней. Иногда ценой своей жизни. Память о Джулии всегда будет жить в наших сердцах. Однако если ты всё-таки уйдёшь, я хочу, чтобы ты помнила: тебя всегда ждут. Здесь твой дом… — И ты просто так исчезнешь? — кричит мне вслед Ник, когда я иду с собранной сумкой по коридору. — Ты же знаешь… Те, кто уходят из «Наследия», не могут в него вернуться больше? Сначала Филипп, теперь ты. Струсила? — Не смей мне говорить, что я струсила! — Резко разворачиваюсь и со всей силы впечатываю кулак в его челюсть. — Думаешь, тебе одному тяжело? Думаешь, ты один любил Джулию и скучаешь по ней? Не все умеют показывать свои чувства и страдать открыто, проливая слёзы! И это не значит, что мне не больно! — Сжимаю зубы и перехожу на рык. — Мои способности, о которых так мечтают многие люди и простые Посвящённые… Они бесполезны, если я не могу защитить близких! Значит, я пойду туда, где смогу научиться защищать тех, кого люблю, иначе! Помню, пока шла по замку, потирая кулак, одна-единственная мысль сверлила мозг. Кто ж эти близкие, кого я собираюсь защищать? Те, кто остаются в замке? Без меня? Других ведь нет. Хороша же тогда защитница! Чтобы просить отставку, мне пришлось лететь в Лондон. В кабинете Верховного Наставника слышу много речей о моем древнем роде, о положении отца в системе «Наследия». Молчу, жду, когда Уильям Слоан закончит пафосную тираду и даст мне подписать бумаги, что я никогда не буду демонстрировать свои способности на публике и ни с кем не буду о них говорить. Полную отставку мне всё же не дали, отправили в мир обычных людей на испытательный срок, так сказать. Но уходила я в него с мыслями, что навсегда закрываю дверь в мир паранормального и не буду больше пользоваться огненной энергией, всё равно от неё толку ноль. Наивная дура… Воспоминаниям не прикажешь, и сейчас перед глазами возникает свадьба Аманды через три недели после моего ухода из «Наследия» и поступления в Академию ФБР. Счастливые глаза сестры, взволнованная и рыдающая мама, молчаливый отец, проронивший три или четыре слова за всё время, что я гостила в родительском доме. А вот и будущий муж Аманды возникает в воспоминаниях. Темноволосый брюнет с серо-голубыми глазами, приторный до жути, наркоман и алкоголик с неистребимой тягой подняться наверх и осчастливить мою сестру. На семейном ужине он ласково гладил её по волосам и убеждал в собственном стремлении положить весь мир к ногам. И, конечно же, завязать с вредными привычками ради любви. Ведь любой человек заслуживает второй шанс. Похоже, только в моих мыслях билось лишь одно слово — мерзость! Нельзя так вспоминать о покойниках, но иначе не получается, хоть прошло несколько лет. Он умер через полгода после свадьбы от передозировки. Счастливой Аманду не сделал, как я и предполагала. А она, безумно любившая и верившая в силу чувств, не смогла его вытянуть, только подорвала своё здоровье в попытке спасти человека, явно не желавшего, чтобы его спасали. Картинки карьеры в Бюро мелькают в памяти так быстро, что не успеваю уследить за ними. Словно передо мной сцены из фильма на перемотке, а не моя жизнь. Но и рабочие будни в ФБР были в серой массе похожи друг на друга… Опять я стажёр, которого прикрепили к опытному агенту Джону Доггетту в качестве напарника. Чёткое воспоминание о нашей первой встрече. Ярче всего в памяти сверкают его глаза цвета стали, круглые и недовольные от осознания, что он будет работать со стажёром. Теперь припоминаю его лицо, и мне смешно. А вот тогда смеяться совсем не хотелось. «Вы всё делаете не так, агент Де Марко», — первые полгода эту фразу я слышала ежедневно по раз пять. Иногда я его ненавидела, но терпела и молчала. Джон никогда не придирался просто так, чеканил замечания всегда по делу. Два года мы работали напарниками, а потом вдруг оказались в одной постели и стали… партнёрами? Сомневаюсь до сих пор, ведь так и не услышала ни слов любви, ни любого другого выражения того, что я вообще ему нужна. Мы просто вместе. Два сильных человека, которые боятся показаться слабыми и поделиться тем, что рвёт душу в клочья. Чувствую укол в сердце, и воспоминания ведут дальше, обходя стороной причиняющее боль… Не знаю, стало ли кому-то в Бюро известно о наших отношениях, но спустя два года нас развели по разным отделам. И я выгрызала зубами дорогу по карьерной лестнице, выдержав все упрёки опытного напарника и чётко запомнив его наставления. Заместитель директора Картрайт, по известной только ему логике, вдруг назначил меня ведущим агентом по делу «Улья», подпольной лаборатории, незаконно проводившей эксперименты над людьми. В ФБР долго не знали, как подступиться к лаборатории, но на наше счастье кто-то из руководства «Улья» заприметил Аманду Райз как перспективного учёного и предложил работать на них. Меня не должны были подпускать к расследованию из-за родственных связей, но, видимо, мой шеф решил — нам это только на руку. И путь в подземный бункер навсегда изменил не только жизнь Аманды, но и мою. После проведённого расследования я стала начальником отдела по особо тяжким преступлениям. Какими прозвищами только ни награждали за повышение коллеги… Называли стервой, сучкой-цербером, распластавшейся под Картрайтом ради должности. Да как угодно. Я же знала настоящую цену, которую я заплатила за свою стальную хватку и веру — наш возобновлённый тандем с сестрой не проиграет… В воспоминаниях возникает лицо Аманды в ту нашу встречу, когда она — воодушевленная — уезжала в Неваду работать под прикрытием. Амми блестяще закончила медицинский и, на радость отцу, стала заниматься вопросами бесплодия и генетических заболеваний. Пошла по его стопам, в отличие от меня. Но радужные перспективы покрылись налётом серой копоти. Спустя несколько месяцев кропотливой работы над проектом «Ева» Аманда узнала новость о себе. Точнее, приговор. Неоперабельная опухоль головного мозга. И прогноз на жизнь: максимум год. С этого момента в моей памяти лицо сестры всегда светит только бледностью, а не оптимизмом и жизненными силами. — Адриана, ты должна знать. — Мы обе стоим под большим зонтом, с которого стекают струйки воды. У Амми выходной, и мы встретились в городском парке, попав под ливень. — Мои испытания провалились. Ни один эмбрион не прижился у моих пациенток. Проект подлежит закрытию. Но… Я решилась на крайний шаг и сама стала пациенткой. И у меня получилось. Я беременна, Адди, — говорит Аманда, и её глаза вдруг начинают сиять. — Да ты с ума сошла?! Ты хоть понимаешь, что натворила? Какая беременность? Она же выпьет из тебя все соки. И не факт, что ты доносишь… — Замолкаю, шокировано смотрю на неё, закусив губу и перестав дышать. — Не будем. Ты должна мне помочь. Пообещай… Там, в «Улье», есть один человек… Подопытный. Его нужно увезти с базы. Есть план. Следующими перед глазами быстро мелькают больничные сцены почти восемь месяцев спустя. Аманда после рождения Николь так и не вышла из госпиталя, слабея с каждым днём всё больше. Она хотела, чтобы Никки была с ней, но в последние дни не могла ухаживать за ней сама, полностью доверив малышку мне и Одри, своей лучшей подруге. Каждый день, глядя в глаза близняшки, я снова ненавидела свой дар. Он и здесь оказался бессилен. Я опять стала им пользоваться, когда Аманда, день за днём, кричала, стонала и теряла сознание от боли, не снимаемой даже сильными обезболивающими. Но я избавляла сестру лишь от мучающих её ощущений, не в силах побороть разрастающуюся опухоль. Мама тоже умерла от рака восьмью годами ранее, но она хотя бы так не страдала, как Аманда. Просто не проснулась… — Я хочу, чтобы ты отвезла мою дочь Коннору, — поджав губы, яростно и уверенно произносит Аманда, глядя мне в глаза. — Я никогда тебе не прощу, если ты не сделаешь этого! Я отняла у него право выбора. Но он должен знать, что у него есть дочь, и сам принять решение. Так я узнала, что отца Николь, оказывается, зовут Коннор, а не «пробирка номер…»! Пару месяцев назад в ответ на ту её просьбу о помощи я очень нехотя, но помогла спланировать и организовать похищение полуживого «образца #122», однако его образ никак не складывался в голове. Меня там не было, и я, погруженная в детали операции, даже не спросила, как на самом деле зовут того, кого моя сестра так «осчастливила» и ради кого я рискую карьерой. Вот интересно, а думала ли Аманда о моих чувствах? В тот вечер, когда я узнала про её решение отдать Николь, я почувствовала себя преданной. Мне было больно и обидно настолько, что я ушла на середине разговора, хотя она умоляла остаться… Вновь просила помочь ей. Сейчас слова, летящие мне вслед, острыми кинжалами часто настигают в кошмарах. — Адди, ты нужна мне! Пожалуйста, вернись, помоги… Я вернулась только на следующий день, и доктор Спенсер встретил на пороге клиники. По его глазам я всё поняла без слов… Резкая чёрная вспышка… Похороны сестры. Бело-розовые деревья, чёрные люди. Моё сердце разорвано напополам. И вторую часть хоронят вместе с близняшкой. На этом свете удерживает только крохотная копия нас с сестрой, которую я прямо теперь поеду забирать. И не отдам её никакому Коннору. Я не обещала… Она только моя… — Вашу племянницу забрала по письменной заверенной доверенности Одри Стивенсон. Простите, мы ничем не можем помочь. Вот доверенность, мы убедились — она подлинная. — Администратор клиники разводит руками, бледнея на глазах, будто бы она допустила непростительную ошибку. Разворачиваюсь и молча ухожу. Одна… Совсем одна… Смерть забрала Аманду и маму. Остались только отец и тётя, с которыми я не общаюсь. На острове Эйнджел вроде близкие мне люди, но от них я ушла сама. И стоило мне только обрести смысл жизни в родных серо-голубых глазках, как и его забрали… Почему, чёрт возьми, Аманда так поступила со мной? Даже сейчас, в воспоминаниях, ощущаю ярость от осознания — Амми решила подстраховаться за моей спиной, заручилась помощью подруги. Одри забрала Николь втайне и повезла её Адаму Дженнерсу, врачу, бежавшему вместе с Амандой из «Улья». Дженнерс несколько месяцев выхаживал и поставил на ноги этого Коннора, чтоб его… Когда я поняла, что Николь уже у Дженнерса, в ту же секунду возненавидела Коннора Дойла… Имела ли я право ненавидеть того, кого даже не видела никогда? Предполагала — Коннор окажется брюнетом со светлыми глазами. Такой типаж нам с сестрой всегда нравился… Что ж, тогда я была уверена только в одном — так просто не сдамся и не отдам этому «типажу» Николь. Воля сестры исполнена, но ведь и она не была уверена, согласится ли Дойл принять дочь, которую не планировал и не желал. И когда я впервые приехала в дом Дженнерса, не застала там новоявленного отца. — Коннор на расследовании, я пока ничего ему не говорил. Пусть приедет и своими глазами увидит ребёнка. — Седовласый доктор Дженнерс качает головой. Я могла забрать Николь, попросить растерянного Дженнерса ничего не говорить. Могла ведь не позволить Коннору Дойлу узнать, что у него есть дочь? Но, глядя на Никки, трепыхающуюся в руках Дженнерса, у меня не вышло увезти её. До сих пор не понимаю почему. Я думала, внутри всё обледенело или умерло, но в ту секунду моё сердце сумасшедшим ритмом проламывало рёбра. Хотя до безумия доводил один лишь вопрос. Что с ней сделает Коннор Дойл, столкнувшись с даром? Отправит в закрытую школу? Или в приют, желая избавить себя от «особого» ребёнка? Знаю, его Управление помогает «одарённым» детям, но не могу предугадать, как Дойл отнесётся к способностям собственной дочери… которые она проявила в первые же дни своей жизни, в отличие от меня… Перед глазами снова встаёт больница. Вхожу в палату сестры и вижу, как над колыбелькой Николь парит в воздухе её одеяльце. Внутри всё обмирает. Аманда спит и ничего не видит. Аккуратно опускаю одеяло вниз. Малышка просыпается и начинает плакать. Меня прошибает леденящий ужас. Если с парением столкнётся Аманда — ещё полбеды. А если кто-нибудь из врачей? Одри? Нет никакого способа сдержать проявления дара, однако Никки слишком мала, и всплески энергии не могут быть частыми и длительными. Плюс — из-за родственной связи могу чувствовать их внутри себя. Могу наблюдать за ней и стараться, чтобы мои стремительный перемещения никто не заметил… Полтретьего ночи. Пробираюсь в комнату, где стоит кроватка Николь. Доктор Дженнерс спит в соседней комнате, слышу его громкий храп. Кажется, папаша Николь, вернувшийся с очередного расследования, приезжал сегодня, но на ночь не остался. Интересно, почему? Всё-таки нужно было забрать её тогда, какого чёрта я не решилась? Теперь вынуждена ночь за ночью, рискуя быть обнаруженной, бесшумно двигаться к кроватке и прижимать Никки к груди. С каждым днём могу чувствовать нашу с ней связь всё сильнее. Взглядом поднимаю с пола выброшенные игрушки и кладу их в колыбельку, не выпуская мою малышку из рук. — Тшшш, солнышко, это пока наш секрет! Скоро, Николь, совсем скоро я встречусь с твоим отцом, и, дай Бог, всё решится так, как я хочу… А вот и долгожданная встреча, играющая сине-красными цветами в памяти… Коннор Дойл входит в дом доктора Дженнерса, смотрит на меня серыми, как я и предполагала, глазами, и его тело сжимается от спазма, выбивающего воздух из лёгких. Ликую без малейшего намёка на улыбку, видя, как он в ужасе пытается взять себя в руки. Явно не понимает, что с ним и почему он так реагирует на моё лицо. И я так не хотела, чтобы он увидел его раньше нашей встречи. Ведь, узнав имя, Дойл вполне мог найти фотографию или информацию обо мне в интернете. Правда, найти сведения об агенте ФБР не так просто, а вот о профессоре Уильяме Де Марко — раз плюнуть. Дальше можно раскрутить цепочку самостоятельно. Поэтому я хотела, чтобы он увидел во мне Аманду. Не сомневалась — внешность сестры, работавшей в «Улье», осталась неприятным отпечатком на задворках его памяти. И ожидала: так он быстрее дрогнет и засомневается, нужен ли ему ребёнок от той, которая косвенно участвовала в проектах, заставивших пройти его через настоящий ад. Да и за неделю он уже должен был понять и осознать, насколько не готов к роли отца. И я буду завершающим штрихом в пугающей картине. Захочет ли Дойл видеть вечное напоминание о пережитых кошмарах? Пусть даже не сомневается, я неотступно буду следовать за ним всю жизнь и участвовать в воспитании Николь. Та, которую бросили, не оставит свою родную племянницу без поддержки. Да и зачем Дойлу двухмесячная малышка, зачатая в пробирке без любви? У него только жизнь началась заново, зачем ему себя так обременять? Я же могла лишить его бремени. — Николь останется со мной. Я её отец. И не собираюсь отказываться от прав на дочь. Точка, — гремит в ушах его уверенный голос. Мысленно содрогаюсь. Шах и мат, Адриана. Кажется, я недооценила своего противника… Быстрым шагом выхожу из дома и иду в лес, откуда могу совершить безопасный переход в свой дом. Там, на кухне, хватаю чашку с полки и с яростью разбиваю её об стену. За ней летит вторая, третья… Когда чашки заканчиваются, в ход идут тарелки. Но успокоение не приходит. Поднимаю взглядом стол, стулья. Швыряю их в разные стороны, разбивая в щепки. Истошный крик соединяется с отчаянным злобным рычанием. Обессиленная, падаю на пол. Вот только мысли продолжают точить разум. Как Аманде вообще пришла в голову дурацкая идея забеременеть от пациента, на котором чёрт пойми что испытывали? Любительница сложных отношений и мужчин с демонами внутри! И я — мать Тереза в прошлой жизни — помогла этот «экспонат» вывезти из стен лаборатории… Кто бы мог подумать, что он вообще очнётся, да ещё и отцом себя возомнит? Как мне забрать ребёнка? И как же я ненавижу тебя, Коннор Дойл!.. Полтора месяца спустя стою в палате Дойла, всматриваюсь в его бледное лицо и чувствую, как внутри всё сжимается. Продолжаю люто ненавидеть… себя. За те мысли. Готова рвать волосы от понимания — ничего не могу сделать для него. Только стоять, смотреть, как он медленно умирает, и заниматься самоуничижением. Дойла настигли последствия апробированных на нём препаратов по ускоренной регенерации тканей. И жить ему осталось всего ничего, если мы срочно не добудем вакцину. Меня же настигли совесть и осознание, что за пару месяцев нашего знакомства моё отношение к Дойлу изменилось до неузнаваемости. Николь уже потеряла маму, теперь её отец на пороге смерти. Как же я могла быть такой эгоисткой, думая тогда лишь о себе и о том, что у меня забрали Никки? Я должна найти способ ему помочь, должна… Больше всего боюсь, что однажды уйду, оставив его здесь, и опять столкнусь в дверях клиники с врачом или с кем-то из команды Дойла, узнав, что и эта кровать опустела… Как случилось с Амми два месяца назад. Поэтому… Нельзя бездействовать. Разворачиваюсь на каблуках и выхожу из палаты. Картинки начинают быстро мелькать перед глазами. Перелёт обратно в Вашингтон. Ночь. Женский центр Сперви. Джон орудует отмычками. Мы проходим одни двери, другие… Оказываемся внутри импровизированной лаборатории. Вакцина для Дойла оказывается в моих руках. Сердце замирает, внутри всё сжимается от страха опоздать, когда ладони сжимают его единственный шанс на жизнь. — Адриана, тут на Дойла есть ещё одна папка, на ней написано… — Тшшш! Я вроде услышала шаги. Бью охранника по голове прикладом пистолета и выбегаю первой из лаборатории. Вижу, Джон замешкался, зову его. Вместе бежим по длинному коридору. Испытываю облегчение, завидев входную дверь. Ещё секунда — оказываюсь за ней и резко торможу, услышав выстрел за спиной. Боже! Джон! Дёргаю ручку двери и пересекаюсь взглядом с мужчиной в чёрной униформе. Джон лежит на полу. Живой… Внутри всё обмирает — мужчина целится Джону в голову. Моргаю, и в следующую секунду пистолет вылетает у незнакомца из рук. Не могу вдохнуть, теряю контроль от страха за жизнь возлюбленного. Как тогда, в замке Рейна. Воздух вокруг становится горячим и вибрирующим. Смотрю на фигуру впереди. Скорее всего, это тот же мужчина, несколько дней назад всадивший в Николь иглу и травмировавший Дойла. Кто ударил Джона тогда, не знаю. Да и знать не хочу… Мне достаточно. Огонь устремляется по венам вверх. Взмах ресниц — незнакомца сбивает невидимая волна. С глухим криком он летит через весь коридор, ударяясь о противоположную стену. Рассматриваю скрюченное тело на полу без сожаления, затем перевожу взгляд на Джона и вижу, как он обмякает на полу. — Джон! — Кидаюсь к нему, переворачиваю лицом к себе. Он ведь просто без сознания? Куда его ранили? Судорожно начинаю искать рану, первым делом осматривая туловище. Замечаю кровь на ноге. — Джон! — Глажу по щеке, пытаясь привести в чувство. — Джон! Ты слышишь? Рана ведь совсем несерьёзная, сущая царапина. Но почему тогда он не приходит в себя? — Ты точно обезумела, Адриана! Что же ты наделала? Вздрагиваю от громогласного голоса за спиной. Вот только его здесь и не хватало. — Здравствуй, папа! Какого чёрта ты здесь забыл? — яростно шиплю я, поднимаясь с колен. Какая неожиданная встреча. Мы с похорон Амми не виделись и даже не разговаривали. Не знаю, как Аманда его убедила, но отец полностью смирился с её решением отдать Николь биологическому отцу и даже поддержал её. Если бы мы с Амандой не были близнецами, я бы засомневалась, а родная ли я дочь? Моё мнение в семье никто никогда не слушал. — Если ты не пользуешься нашей связью, это не значит, что я ей тоже не пользуюсь! Ты опять потеряла контроль над собой, да? — Он смотрит на меня в упор, хватает за плечо и резко разворачивает к себе. — И снова применила способности на глазах у другого человека! — Это ты его усыпил? — восклицаю я, заметив, что пистолет Джона лежит у противоположной стены. А где-то за этими самыми стенами начинают выть полицейские сирены. — Нужно убираться отсюда. В одну секунду отец оказывается у противоположной стены, проверяя пульс у того, кого я отправила в полёт. Иногда мне кажется, он обладает более сильными способностями по перемещению в пространстве, чем я. Но отец не умеет снимать боль прикосновениями, он разве что может заставить уснуть, пропустив через голову другого человека нить энергии, или наполнить жизненной силой. Такое может сотворить любой сильный Посвящённый. Но, надеюсь, он не собирается ицелять человека, который чуть не убил Джона. — Отец! — вскрикиваю я. — Сейчас здесь будет полиция. Пистолет Джона у меня уже за поясом. Где же эта чёртова папка на Дойла? Куда она улетела? Попала под стеллаж с другой стороны от двери? Я могла бы поднять шкафы взглядом, но есть опасения — придётся своей силой тащить Джона. Чуя приближение к порогу истощения, приходится задумываться, на что лучше потратить энергию. — Я помогу тебе с ним! — Отец в секунду вновь оказывается рядом, и помогает мне поднять Джона. — Живо в машину и заводи мотор! Бегу к автомобилю, и оказываюсь в следующем воспоминании. — Прекрати, дай мне его разбудить, — ору я, глядя на отца. Мы стоим в гостиной в доме Доггетта. Джон лежит на диване, и я никак не могу привести его в чувство. — Только после того, как ты пообещаешь мне, что перестанешь использовать свой дар направо и налево! Что с тобой? Ты совсем голову потеряла от любви? — Он тоже кричит и машет кулаками недалеко от моего лица. — Тебе давно не пятнадцать лет, чтобы ты раскидывала людей и… — Отец замирает и краснеет от злости. — И? — тихо шиплю я. — Ну? Говори! — Ты скоро сама поймёшь, что сделала, — вздыхает он. — Уже слишком поздно. Я не хочу вмешиваться, своими словами умышленно формировать ещё и привязанность. — Перестань говорить загадками! Что я сделала? — Действительно не понимаю, о чём он говорит. — Адриана, — отец наконец-то перестаёт кричать и берет меня за локоть, — послушай, ты знатно поиграла с огнём и продолжаешь играть. В Верховном доме хотят инициировать процесс сбора информации, чтобы разобраться в твоих действиях. Они что-то подозревают. И скоро вызовут тебя на разговор. — Интересно, и кто же их навёл на подозрения? Кто может чувствовать то, что я пользуюсь даром? — Прищуриваюсь и поджимаю губы. — Дай угадаю! Ты? Отец снова краснеет и покрывается пятнами. Что-то кричит, но уже не слышу его слов… Перед глазами возникает следующая картинка. Есть ещё один человек, который способен меня чувствовать. Но мне будет проще поверить, что отец информирует Верховный дом о моем «злоупотреблении» даром, чем тот, второй… В больнице, спустя неделю после введения вакцины, Коннор делает несколько шагов к двери и вдруг, пошатнувшись, оказывается в руках Линдсей. Она охотно помогает ему устоять на ногах, а меня от их объятий передёргивает. Хм, или всё же от слабой вибрации телефона в кармане? Текст смс вызывает куда более сильную дрожь: «Адриана, ты срочно мне нужна! Дерек». — Линдсей, ты сможешь отвезти Коннора домой? Кажется, у меня изменились планы. Дойл пока не знает о моих планах остаться в его квартире почти на неделю, чтобы присмотреть и за ним, и за Николь. Вряд ли эта новость заставит его улыбнуться. Но теперь мне нужно уйти. Я вернусь к нему сразу же, как только смогу. Переход… Замок… Такой до боли родной цветущий сад, моя любимая беседка. Как же я скучала… В своём кабинете Дерек вручает мне небольшую чашу с причудливыми узорами и надписями. — Её доставили к нам из Дели, коллеги зашли в тупик, пытаясь прочитать послание на ней. — А я тебе зачем? — Шокировано смотрю то на него, то на предмет в руках. — Дерек, мы не виделись… Сколько? Два или три года, и ты присылаешь мне смс, что я срочно тебе нужна. Ты не представляешь, какие мысли были в голове, пока я сюда шла. И вот я стою тут… с чашей, на которой написано нечто такое, что ты не смог прочитать сам? Ты шутишь, что ли? — Два года не виделись, но ты всё та же. — Он усмехается и садится в кресло, сцепив пальцы и уложив их на стол. Голос и взгляд опять становятся серьёзными. — Есть предание, в нём описана чаша. Испив из неё, человек излечивается от всех недугов. Но мы не можем прочитать условие, никто из учёных не знаком с этим языком. — И? — Смотрю на него выжидающе. Он отвечает мне тем же, словно желая услышать от меня первой признание. — Я подумал, что у тебя отлично получалось расшифровывать письмена и древние надписи. Может, поможешь? Отказать ему не в силах. Наверное, если бы он тогда, в девяносто шестом, попросил остаться здесь и не поступать в Академию, я бы осталась. Но сейчас мне почему-то хочется стукнуть его этой чашей. Ведь Дойл… Стоп! Неужели Дерек знал, что я неделю не спала из-за предсмертного состояния Дойла и желания его спасти? Смотрю на Рейна, Рейн смотрит на меня… И наш молчаливый поединок затягивается. Знаю, он ничего не скажет и не спросит, это не в его правилах. А вот подсунуть мне спасительную чашу с целью, чтобы я догадалась сама, как её применить, вполне. — Дерек, ответь мне на один вопрос… Тебе известно что-нибудь о моей нынешней жизни? — Адриана, — он наклоняется вперёд, — ты забываешь, что даже закрыв дверь замка, — его голос звучит как во времена моей учебы у него, — ты не перестала быть членом «Наследия». И моя с тобой связь, как Наставника, учителя и куратора не стала слабее с твоим переездом в Вашингтон. Однажды я поделился с тобой своей энергией. В ту ночь, когда ты стояла перед духом из гробницы, я остановил тебя, не дав себя убить, выплеснув всю жизненную энергию. И напитал своей силой, чтобы ты задышала. После этого я могу чувствовать тебя, как и твой отец. Чаша падает из моих рук. Хорошо, что она не глиняная или фарфоровая. После событий последних недель мне самой, возможно, она понадобится, чтобы нервы излечить. — У нас с тобой… связь? Если напитать другого Посвящённого при смерти своей энергией, то такая помощь не только сохранит ему жизнь и наполнит силами, как обычного человека. Крупицы силы навсегда останутся в солнечном сплетении Посвящённого. Тогда напитавший всегда через свои частицы дара будет чувствовать боль, сильные эмоции, чувства того, кому помог… — У меня с тобой, верно. Лицо Дерека стремительно растворяется в воспоминаниях. Хмурюсь, потому что перед глазами встаёт очень неожиданная сцена, которую не хочется вспоминать. Почему память привела к ней? Снова стою перед кроватью Дойла в тот день, когда он умолял позаботиться о Николь, если его не станет. — Адриана, прошу! — Морщится, слабея на глазах. — Поклянись мне. Я не могу больше… — Нет! — Чувствую ярость и потерю самообладание, глядя в его глаза, залитые болью. — Я ничего тебе не обещаю! И не отпущу! Слышишь? Я тебя не отпущу, будь ты проклят! Дрожу, сердце готово выпрыгнуть из груди. Нет, умоляю, пусть он живёт! Не пущу… Я… Я не могу использовать свой дар так, здесь и сейчас. Да и поможет ли? Но… Я должна удержать Коннора. Любой ценой. Я лягу здесь сама, если он умрёт прямо на моих руках. Мама… Амми… Джулия… За что? Как я буду смотреть в глаза Николь, если не спасу её отца? Зачем мне сверхспособности, если от них толку нет? Дар? Нет! Проклятие! Хватаю Коннора за руку, закрываю глаза. Огонь моментально вспыхивает в зрачках, помогая направить поток силы в тело Коннора и растворить хотя бы часть боли, которую он чувствует. Но для начала я должна позволить впустить его ощущения в себя, как это было раньше с близкими людьми, понять, где у него болит сильнее, чтобы приложить туда руки. Понимаю, вряд ли его разрывает локализованная боль, но могу ли соображать, что творю? Вдох… Выдох… И мой полыхающий огонь в одну секунду накрывает ледяным штормом. Тело пронзает сотнями острых брызг, словно на меня обрушилась убийственная волна. Беззвучно вскрикиваю и падаю на колени. Никогда ранее я не испытывала ничего подобного. Даже невыносимые страдания Аманды перед смертью не могли заглушить во мне пламя врождённых способностей. Не будучи готовой к такому сокрушительному отпору, будто бы желающему уничтожить, чуть не выпускаю руку Коннора из своих пальцев. Машинально крепче сжимаю его ладонь, но меня как бы больше и не существует… Я один сплошной сгусток боли. Вместе с Коннором. Уже не заботит, куда прикладывать руки и направлять поток. Просто открываюсь полностью навстречу боли Коннора, пытаясь изо всех сил распалить пламя силы вновь. Замечаю, как Коннор мечется и пытается вырвать руку, стонет, дрожит. Держу, лишь усиливая приток энергии. Холодный шторм медленно отступает, а по водной глади пляшут искры. Не сдамся, чего бы мне это ни стоило. Слышу, как дверь за спиной открывается. Джон… — Пирс признался, — говорит он шёпотом. — Я знаю, где Сперви хранит образцы вакцин. Пора возвращать маску безразличия на искажённое гримасой боли лицо. Не могу показать Джону такую уязвимую себя, он всё равно не поймёт. Но всё ещё ощущаю спазмы Коннора по всему телу, и с трудом собираю догоревшими искрами себя с пола. Насколько же ему плохо сейчас… Невыносимо. Понимаю, почему он хочет уйти. Но ведь если Пирс признался, у нас есть надежда? И медлить нельзя. Собери себя из пепла, Адриана. Видя, как Коннор затих и забылся во сне, перестав морщиться и стонать, аккуратно кладу его руку на кровать. А перед глазами опять встаёт образ Дерека. — Я напитал тебя своей силой… Чтобы ты задышала… У меня с тобой связь… Я могу чувствовать тебя… Связь… — Адриана? — спрашивает Дерек голосом Коннора, но его губы в воспоминаниях не шевелятся. Резко мотаю головой, и образы рассыпаются. — Адриана? — Речь Коннора окончательно выводит из состояния задумчивости. Оборачиваюсь и вижу его, стоящего с коляской, в нескольких шагах от меня, за лавочкой. — Пойдём домой? Пора кормить Николь. — Да, прости, я что-то задумалась. — Выбрасываю деревянную палочку в урну и встаю. Пока я сидела и предавалась воспоминаниям под лучами солнца, Коннор какое-то время провёл с коляской в тени деревьев возле фонтана. — Кстати, очень вкусное мороженое. Может, купим и тебе всё-таки по дороге? Зря отказался. — Спасибо, не хочу. — Его уголки губ странно дёргаются. — Всё хорошо? Ты побледнел. Стараюсь не донимать его вопросами о самочувствии, но постоянно слышу в голове голос Антона, который говорит, что последствия разрушения системы ускоренной регенерации внутри Коннора могут вызывать боль, галлюцинации и бред. И никто не знает, когда последствия его настигнут. Три дня прошли достаточно спокойно. Коннор много спал и неплохо ел, но теперь его бледный вид заставляет впервые почувствовать тревогу. — Да, всё нормально. — Вымученно улыбается и, видя, что его ответ явно не удовлетворил, добавляет: — Просто устал. Жарко очень. — Тогда пойдём скорей домой. Забираю у него коляску из рук, и мы неспешным шагом идём по парку. Наверное, прохожие, глядя на нас, думают, что видят молодых, чуть уставших родителей. Ловлю несколько взглядов и улыбок. И отчего-то сама впервые задумываюсь, как мы с Дойлом вместе смотримся со стороны. Останавливаюсь, видя, как Коннор, который только что спокойно шёл рядом, вдруг замирает посередине дороге и начинает часто моргать, морщась то ли от лучей солнца, то ли от чего-то другого. — Коннор? Что такое? — Аккуратно касаюсь его руки. Он с недоумением смотрит исподлобья, но через секунду улыбается уголком рта, и взгляд становится совсем другим: чужим, злым и ледяным. Несмотря на жару, противный озноб пробегает по спине от выражения его глаз. — Всё хорошо, — чётко и уверенно произносит Коннор. Впервые с момента знакомства слышу надменную интонацию. Его взгляд скользит по мне вниз, становясь всё более чужим и… вожделеющим? Моё сердце подпрыгивает к горлу, когда потемневшими серыми глазами Коннор начинает рассматривать меня ниже пояса, склонив голову к плечу и приоткрыв рот. — Я хочу своё мороженое, — облизав губы, произносит он. Затем, моргнув, отворачивается, быстрым шагом идёт вперёд, и мне, идущей с коляской, с трудом удаётся догнать его. А Коннор даже не оглядывается. Возможно, у меня паранойя, но и его походка выглядит сейчас чужой. Но вдруг он опять замирает. — Дойл? — шепчу я, стараясь скрыть беспокойство и тревогу. — Еле догнала тебя, тебе так сильно мороженого захотелось? Нелепо, конечно, но вдруг вспоминаю — в состав мороженого входит ламинария. Можно ли её отнести к лекарственным средствам, которые сейчас противопоказаны Коннору? Не хватало, чтобы я ещё растения начала подозревать и оценивать их риски для Дойла, но действительно переживаю за него. Хотя ромашковый чай всё же купила. Конечно, если Коннора скрутят спазмы, вряд ли ему поможет травяной настой, но я не хочу остаться без единого средства помощи в ситуации, когда более серьёзные под строгим запретом. — По мороженому? — Он смотрит, широко открыв глаза, вновь морщится и трёт глаза. — Ты о чём? Я… — Коннор оглядывается по сторонам. — Мы же домой шли. — Кажется, ты перегрелся. — Может, и я вместе с ним, потому что начинает ощутимо потряхивать. — Покормим Николь, искупаем, и я схожу в магазин за продуктами, а тебе нужно отдохнуть. Захочешь мороженое, будет тебе мороженое. — Да не хочу я, с чего ты это взяла вообще? — нервно произносит Коннор, сжимает зубы и, снова сощурив глаза, смотрит куда-то вдаль. Замолкаю. Похоже ли это на начинающийся бред, раз Коннор сам не помнит, о чём говорил пару минут назад? Как знать. Но мысли о предстоящей ночи заставляют сердце сжаться в дурном предчувствии. Пусть всё будет хорошо… Коннор достаточно настрадался. И даже от призрачной мысли, что ему станет больно, следом за сердцем в тугой комок превращается и мой желудок. С кипящей внутри тревогой смотрю на Дойла, всё сильнее ощущая, как невидимыми нитями тянет к нему. Неужели Коннор вдруг стал мне настолько близок, раз моё нутро реагирует спазмами на пугающие догадки? И моя скованная цельным доспехом броня трещит и рассыпается в прах от ужаса. Что, если совсем скоро мне придётся наяву столкнуться с чем-то настолько болезненным, в миг сжигающим меня вместе с Коннором? Не станет ли эта перестройка организма для него очередной агонией?.. Но теперь уже агонией, разделённой на двоих?