Такой правильный

Когда начало смеркаться, они устроились на трубах. Усталое августовское солнце висело у края горизонта, подкрашивая алым угрюмые, уже не детские, но ещё не взрослые лица. С негромким хлопком открылись первые за вечер пивные бутылки, в закатное небо с росчерками перьевых облаков поднимались струйки сигаретного дыма. Главным заводилой тут был Ромка Малинский, злющая послевоенная безотцовщина. Залогом его авторитета были поставленный хук справа и необъяснимая любовь, которую питала к нему продавщица тётьЛюда, которая безропотно отпускала ему и "Приму", и пиво, и даже водку. Рядом с Ромой, кутаясь в отцовскую кожаную куртку, сидел Алик Оганесян. Тощая длинная шпала с тихим голосом, он казался ботаном, случайно попавшим в компанию хулиганов. Впечатление это, впрочем, сохранялось до первой драки. Бил Алик с какой-то бешеной яростью, так, что его приходилось оттаскивать, "ты чего, убьёшь ведь". На нагревшемся за день асфальте, скрестив ноги по-турецки, устроился чернявый Лало. Полностью его имя звучало как "Лошáло", что вкупе с цыганским происхождением могло бы сделать его главной мишенью для насмешек — если бы не обаяние и возможность по дешёвке вымутить кораблик травы. Пиво было всё-таки дорогое, а одного коробка всей компании хватало на несколько дней. Гриша Железнов увлечённо окучивал Натку Стрельникову. Высокая, статная, с выжжеными перекисью по последней моде волосами — Натка нравилась многим, но все побаивались её боевого характера и острого как бритва язычка. "Не по нашему разряду станок", как выразился однажды Малинский. А Гриша вон не испугался, стелется перед Натой, покорно сносит все её словесные шпильки, и, глядишь, может, ему что-то и обломится. Жила потягивал пиво и чувствовал, как расползается по телу приятное расслабление. Среди этих ершистых, всегда готовых к драке пацанов (ладно, пацанов и одной девчонки, зато какой) он был своим, частью чего-то большего, чем просто оборванная дворовая шпана, жадная до жизни во всех её проявлениях. Они все мечтали о шальных деньгах, больших делах, и, уж конечно, робким маминым "главное, сынок, жить по совести" тут и не пахло. — Ну, будем, — коротко провозгласил Рома, и шесть пивных бутылок со звоном соприкоснулись пузатыми боками. В это время вдалеке из темноты, никем не замеченная, показалась тёмная фигура. Текла неспешная беседа, под действием алкоголя хмурые лица постепенно смягчались, а темы для разговора становились всё менее серьёзными. — ...и он на меня смотрит, зенками хлопает и говорит: "Так за что я деньги-то отдал?". А я ему: "Для лоха даже сыр в мышеловке платный!" Окончание фразы потонуло в дружном взрыве хохота. Отсмеявшись, Жила приложился к бутылке, а когда поднял глаза, чуть было не выплюнул пиво обратно. К их развесёлой компании уверенным шагом приближался его братец. Брючки со стрелками, рубашечка выглаженная (и как только за день не помялась?), значок комсомольский (самого Жилу ещё из пионеров попёрли) — ни дать ни взять мамина любимая сына-корзина. "Ну пиздец, только какой-никакой авторитет заимел, и тут этот петушок на палочке" — тоскливо подумал Жила. Потом, конечно, стало ещё хуже. — Саша, голубчик, давай-ка домой, мама уже волнуется. "Голубчик" покрепче вцепился в бутылку. От стыда горели уши. Вот на кой Митя сюда припёрся со своим фраерским прикидом и фраерским же лексикончиком, ну чего ему дома не сиделось? Мама волнуется, ага-ага, картина маслом, любимый сынуля героически прётся сквозь ночь выручать брата-долбоёба. Противно, аж зубы скрипят. Рома Малинский отставил пиво и не спеша поднялся с места. — Ты кто такой будешь? — спросил он. — Дима Жилин. Набыченный Рома буравил его тяжёлым взглядом, а Митя... Жила не любил, когда он так смотрел. Ласково и в то же время как будто у Электроника какие-то проводочки коротнуло, и он сейчас устроит всем батьку Махно. На секунду Жиле показалось, что сейчас начнётся. Страх холодной волной заструился между лопатками. Рома медленно вытащил руку из кармана... И протянул ладонь Мите. Пронесло. — Роман Малинский. Прошу, как говорят итальянцы, к нашему шалашу. Он раскатисто рассмеялся. Митя вежливо улыбнулся (нормально улыбнулся, как живой человек) и пожал здоровенную ромкину лапищу. — Ну только если ненадолго. Жила глазам своим не поверил. Митя поддёрнул брючины и сел на корточки рядом с Ромой. — Пиво у нас кончилось, зато водка осталась, будешь? И шипучка на запивку. Я сегодня при бабле, вон, поляну поставил. Жила не верил своим глазам — Рома... выделывался? Рисовался? Перед этим шкетом в костюмчике? По рукам пошли стаканчики, похожие на йогуртовые, с такой же фольгированной крышкой. Жила на нервяке едва не выхлебал свою порцию за один присест, и его немедленно замутило. Рядом тут же оказалась митина рука, протягивающая бутылку. — Запей, — негромко сказал он, — и давай домой. Первым порывом было, конечно, возразить и послать братца-чистоплюя по известному адресу, но если по-чесноку, Жиле и самому продолжать банкет перехотелось. Виноват, конечно, был Митька. Расселся, как будто всех тут сто лет знает, Рома перед ним с какого-то ляда начал перья распушать, как ебучий павлин в зоопарке в райцентре... И вообще, тут за серьёзные мутки перетирают. Не то чтобы Жила боялся, что брат их сдаст, нет, тихарём Митя никогда не был, но вдруг он ляпнет что-то не то, а Жиле за него краснеть перед братвой. Он неловко поднялся. Ноги были ватные, всё-таки водка оказалась лишней. — Я погнал. На созвоне! — Жила махнул рукой. Окутанные сгущающимися сумерками фигуры расплывались перед глазами — долговязый сутулый Алик, смеющийся Лошало, Гриша с Натой, Рома, который поднялся с места, чтобы пожать им с братом руки. — Будь здоров, — кивнул Малинский. — Приходи. И брата с собой бери, я вижу, он у тебя нормальный пацан. — Приятно было познакомиться, — улыбнулся Митя, герцогиня, блядь, великосветская. *** Они шагали вдвоём по пустой и тёмной дороге — Жила по синусоиде, а Митя — ровно и прямо, как будто и не пил вовсе (а пил ли он в самом деле?). Мысли у Жилы путались, спотыкались друг о друга, как он сам спотыкался сейчас о выбоины в растрескавшемся асфальте. — Ты как нас нашёл? — спросил он, пытаясь не отставать от ровного, как метроном, шага Мити. — Да ничего сложного. Спросил в магазине, тётя Люда сказала, что вас видела, а где у нас можно посидеть спокойно, чтобы никто не дёргал? — Ну ты даёшь. В школу милиции не думал пойти? — Думал, — серьёзно ответил Митя. — Да ты чего, гонишь? — Жила хлопнул его по спине. — Брат — мусор, ну умереть не встать. — Пока ничего не надумал. Всякое в жизни бывает. Некоторое время они шли молча, но Жила уже не мог успокоиться: хотелось высказать всё, что долго настаивалось и бродило в его голове, как настаивается крепкая брага, превращаясь в дурман. — Мить, а Мить? — Чего тебе? — Ты чего такой хороший, а? Такой культурный весь? — Я? — пожал плечами Митя. — Ну вот такой я замечательный родился. Шутка. — Это сова там в лесу заухала или ты смеёшься? Пришёл туда, где тебя по всем признакам должны были отпиздить, и тут же за своего сошёл. Ты как это делаешь? — Вежливость, дружочек мой, вежливость. Давай-ка шагу прибавим, а то мать волнуется, капли, наверное, уже пьёт какие-нибудь там сердечные, пока ты крепкие, что называется, спиртные напитки распиваешь. — Мить, ты правильный такой, аж тошнит. — Это тебя от водки тошнит. Хочешь, давай остановимся, зайди за кустики, облегчи совесть. — Да прекрати ты это делать! — Что? — Смеяться так прекрати. В темноте страшно что пиздец. Ты такой правильный, что тебе вот прямо сделать что-то хочется. Митя остановился и развернулся к нему. — Ну сделай. Он выжидающе смотрел на Жилу, склонив голову набок, как та самая сова. Спасибо хоть не на 180 градусов повернул — кто его знает, вдруг он и это может. — Так что? В митином взгляде не было ни вызова, ни ненависти — наоборот, какая-то странная нежность. Жила подошёл поближе и осмотрел его с головы до ног. Взлохматил ему волосы. Выпростал рубашку из брюк. Расстегнул пару пуговиц у ворота. Поцеловал. Неловко, неуклюже, стукаясь зубами, как целуются в первый раз по пьянке на школьной дискотеке. У Мити порозовели щёки. Растрёпанный, растерянный, он был таким живым и человечным, каким Жила не видел его, наверное, ни разу за всё время. И, это самое, красивым. Это была жуткая мысль, даже более неправильная, чем то, что он, Жила, только что сделал. — Ты чего это, х-хороший мой? — запинаясь, спросил Митя. Пиздец, пиздец. — Я не... Я пошутил, плохо пошутил, извини, я пьяный в говно, не бери в голову, — забормотал Жила, не зная, куда девать глаза. — Мить, я правда не знаю, что на меня нашло, хочешь, врежь мне? Митя усмехнулся. — Не хочу. Хотя и надо было бы. Ну это ж вообще, целуешься, как пьяная выпускница. Жила только и мог, что хлопать глазами, как тот фраер из ромкиной истории. — Давай-давай, не стой столбом, нас дома заждались. Куплю тебе килограмм помидоров, тренироваться будешь. Он опять засмеялся своим излюбленным смехом, но в этот раз Жила счёл за лучшее промолчать. Не так уж и стрёмно звучит. Нормально. Всё нормально.