Влюбленный Маяковский чаще всего читал Ахматову. Он как бы иронизировал над собой, сваливая свою вину на нее, иногда даже пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лирические, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Ахматовой и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с которыми не мог совладать. Лиля Брик —
I
2 декабря 1913 года
— Ахматова, — прогремело басом за спиной. Анна беспокойно обернулась. Молодой человек мрачного вида стоял теперь перед ней с зажатой меж губ сигарой, смотрел каким-то голодным и диким взглядом и был сам собой чертовски красив, но странен: чудаковатая помятая рубашка с гигантским красочным галстуком, оттопыренные карманы потёртых брюк от сигар и спичек, шарф, накинутый будто для вида, а не тепла. Сразу Анна приметила его решительность, что так и сочилась из него потоком. Взлохмаченная грива с проседью снежинок была наскоро зачёсана назад. Его художественный беспорядок так и бросался в глаза окружающих. — Маяковский, — представился он, выдыхая дым изо рта — при этом губы его изгибались в усмешке, будто издеваясь — а затем дополнил: — Владимир Владимирович Маяковский. Вам нужды представляться нет, и так Вас знаю. Ахматова уж точно не так представляла их встречу, да и, кажется, вообще её не представляла. Но вот — она состоялась, да и в столь неудачных условиях, ведь Анне уже пора уходить, а она была бы не прочь пообщаться с личностью, которая сейчас на слуху; все описывали её дерзкой и уверенной. Наперекор Ахматова представилась, подобно ему кивнув головой, и поспешила сказать, что ей пора уходить, ведь назначена важная встреча, которую пропускать нельзя, но Владимир продолжал настойчиво её уговаривать в своём: — Анна, я уверяю Вас, что Вам понравится, — он не переставал показывать всем своим видом грубую небрежность, но в глазах были уверенность и дикость, которую она заметила в начале, — ведь не каждый день попадается возможность попасть на премьеру. Она отказала ему с присущей ей твёрдостью. Маяковский на это ухмыльнулся, запуская пятерню в и так растрёпанный омут волос. Неловко попрощался рукопожатием, чего Анна не ожидала, и ушёл в театр по своим делам, хрустя снегом тоже как-то необычно — по-своему. Проведя взглядом высокую фигуру, что уже скрылась за парадными дверьми «Луна-парка», Анна подумала, что будет представлять их скорую, как она надеялась, встречу.II
11 февраля 1915 года
Скорой встречи не случилось. Ахматова спустя пару дней и вовсе перестала думать о ней, полностью отвлекаясь на Льва, своего сына, и Колю, супруга, к которому она уже перестала что-либо испытывать. Стал для неё Гумилёв сердечным другом, не более, а все их страсти превратились в пустой фарс, только вот неизвестно, для кого. Утешеньем для неё в этой смрадной повседневности было то, что она до сих пор пользовалась мужским вниманием, которое лилось на неё рекой, хоть большинство и знало, что она замужем (хотя уже как бы и нет), но, будто чувствуя её изнутри, не прекращали сыпать одни за другими комплименты и лестные слова. Сегодня Ахматова решила развеяться там, где лесть будет более искусная и сладкая — кто же лучше поэта наврёт о несущественном? Сегодня будет проходить вечер поэтов во всеми известном кабаре «Бродячий пёс»; на плакате около входа виделось много знакомых фамилий: Городецкий, Моравская, Иванов и — только Анна пробежала глазами по буквам, внутри нее всё странно затрепетало — Маяковский, со своим басом и грубостью, вылетавшей из ухмыляющегося на левую сторону рта. Сергей Городецкий, который решил составить ей молчаливую компанию, стоял по левую руку, изредка кидая косые взгляды в её сторону, Анна же сидела у камина, укутавшись в чёрную шаль. Людей было много, пахло потом, алкоголем и табаком, кто-то уже начинал горланить свои стихи в полупьяном бреду, но того быстро затыкали колбасой, купленной здесь же. Ахматова с лёгким весельем наблюдала за этой картиной, улыбалась незаметно краешком губ, пока Сергей непоколебимо тут присутствовал, медленно обводя шумную толпу взглядом, сохраняя полное спокойствие. Сама себя не узнавая, Анна искала высокую фигуру в толпе знакомых и незнакомых лиц, что обсуждали последние новости. Его голос прогремел неожиданно, словно гром в ясную погоду, сразу заполняя собой всё пространство. Стоял на сценке (сценой уж трудно это было назвать) величественно и властно. Весь вид его был слегка неопрятен, как и в первую встречу, хоть сейчас и был он поаккуратнее и поприличнее в костюме, что небрежно был оформлен, и с тростью. Ахматова с нетерпением уставилась на сценку, где он стоял. — Вам, проживающим за оргией оргию… — Ахматова начала тонуть в его яростном голосе, что заволок её сознание. И не только её, как она заметила: все дамы, находящиеся здесь, затрепетали, а мужчины вытянулись, лишь бы стать ближе к высокой, длинной фигуре, что возвышалась над всеми. Маяковский читал так, как никто другой. Не тянул лживых строк и пустых обещаний, твердил о своём — непоколебимо, уверенно, властно. Ахматова с восхищением смотрела на него, как и все вокруг, позабыв, какой же он, по словам других, гадкий человек. — Я лучше в баре блядям буду, — Маяковский нагло ухмыльнулся левым уголком рта в каком-то отвращении, — подавать ананасную воду. Все орали и подскакивали со своих мест. Настолько громко, что у Ахматовой захватило дух и ей тоже захотелось крикнуть что-нибудь эдакое, но она быстро усмирила свой пыл, глазами ища длинную фигуру, спокойно стоявшую на сценке, будто каменное изваяние — нет, не так — будто скульптура самого искусного творца. Стоял не шевелясь, только зажатая меж губ огромная сигара тлела у него во рту, и, как ей причудилось (а может и нет?), смотрел на неё своими карими глазами с той дикостью, что она заметила в их первую встречу. Анна Ахматова была уверена, что запомнит его таким навсегда, ведь сейчас он столь прекрасен: красив, молод и горяч.III
17 февраля 1915 года
Сологуб был любезен и принимал всех великодушно. Когда Ахматова с мужем вошли в дом, то он их встретил с супругой — Анастасией Чеботаревской, — которая сразу начала восхищённо что-то рассказывать. Николай не отвечал на любезности и лесть, Анна была ему под стать. Отвечала краткой благодарностью, уже ожидая, когда их пустят пройти дальше. И Чеботаревская отстала, как только вошли новые гости. Сологуб же удалился сразу. — Коля, какая радость, что ты тут! — к ним подошёл низкорослый мужчина, одетый как солдат, уже с лысиной на голове, и радостно пожимал руку Гумилёву, не обращая особого внимания на Ахматову, что молча просматривала зал в надежде на находку знакомой большой и длинной фигуры, что будет небрежно одета и с сигарой меж губ. Настойчивый знакомый всё-ещё-мужа не унимался, игнорируя желание Николая уйти, и переключился на тихую Анну: — А Вы, должно быть, Анна Ахматова? Наслышан о Вашей необычной красоте! Теперь с уверенностью могу заявлять — слухи не врали. Вы превосходны, век Вас не забуду, — он взял её за кисть, поднёс ко рту и поцеловал тыльную сторону ладони своими пухлыми губами. — Не будете ли Вы против, если мы с Вашим супругом отлучимся на некоторое время? — Никак нет, — ответила Ахматова, лёгким движеньем вырывая кисть из его потной ладони. Гумилёв смерил её усталым взглядом, но её это ничуть не волновало сейчас, ведь она заприметила знакомую хрупкую девушку, вокруг которой столпились молодые люди. Анна поспешила к ней. — Аня, здравствуй! — не успела та подойти, как Вера Щеголева уже её заметила и вскочила с кресла, притягивая Ахматову за плечи к себе, обнимая. — Присаживайся. Смущенные мужчины поспешили отлучиться. Последующее время пролетело незаметно. Анна чувствовала себя хорошо с такой чуткой собеседницей. Но оно вдруг замерло, как только она услышала знакомый басистый голос. Первым, кого заметила Ахматова, был Потёмкин. Он радостно улыбался, пока пожимал Сологубу руку, и что-то восторженно вещал. И только скосив взгляд за его, Потёмкина, спину, можно было заметить высокую фигуру мрачного вида, что с недовольным лицом провожала некоторых людей — Владимир Маяковский. Вера узнала Потёмкина, но его спутника припомнить не смогла, да и, видимо, не захотела; по её словам, он заставляет её нервничать — уж больно вид у него грозный. Тут Ахматова не согласиться не могла, ведь для человека, пришедшего на именины, Маяковский был уж слишком хмур, даже для самого себя. Прошло около часа, и теперь, когда Маяковский здесь, время ощущалось по-другому: вечно Ахматова вертела головой, лишь бы зацепиться взглядом за широкую спину. Вера заметила лёгкую перемену и необычную для Ахматовой нервозность, но сослала это на желание поскорее уйти. — Владимир Владимирович! — Чеботаревская, подскочившая к нему из ниоткуда, приковала взгляд Ахматовой. — Не хотите ли Вы прочесть своего? Маяковский сощурился, исполином возвышаясь над крошечной супругой Сологуба. Задумчиво поглядел на Потёмкина, который тоже загорелся предложенной идеей, и под негромкие перешёптывания проследовал за Чеботаревской, что подвела его в центр толпы. Басистый голос отчеканивал огрубелые строки. Все слушали с восторженным видом, не меняя лица всё выступление. Маяковский засунул одну руку в карман, другой махал сигаретой. Чеботаревская была не отлична от других: такое же восторженное лицо, полное восхищения; Щеголевская же сидела хмурая, слегка скривив лицо — видимо, ей было трудно слушать такие грубые и грязные слова, что мелькали в строках. Только закончив, Маяковский в ответ получил громкие крики и похлопывания по плечу от более близких знакомых. И только Ахматова расслабилась, как услышала своё имя: — Анна Андреевна, — Чеботаревская смотрела на неё своим горящим взглядом, — прочтите и Вы нам! Улыбнувшись краешком губ, Анна проигнорировала скривившегося в недовольстве Гумилёва, что решил сразу же отлучиться. Она поправила шаль, неспешно поднимаясь и подходя к миловидной Чеботаревской, что радовалась, словно малое дитя. Маяковский пропустил её, привычно ухмыльнувшись на левую сторону, и закурил новую сигару, не отрывая от Ахматовой взгляда, полного своеобразного интереса. Нежный голос зачитывал родные сердцу строки. На всех лицах отражались разные эмоции, переходившие от одной в другую. Все женщины понимающе легко улыбались, некоторые мужчины задумчиво хмурились, другие спокойно вслушивались в невинные строки. Ахматова скользила взглядом по всем лицам, кроме одного. Избегала. — Это было великолепно! — все начали аплодировать, восхищенно переговариваясь, ведь, в отличие от ранее услышанных тяжёлых строк Маяковского, строки Ахматовой были подобно звучанию ангелов, что благословили каждого успокоением. Ахматова поблагодарила её, оборачиваясь и встречаясь с диковатым взглядом, что пыталась избежать. А тут прямое столкновение — выбило почву из-под ног. Маяковский больше не был хмур, на лице его было тихое спокойствие, даже какое-то умиротворение, подобное другим. Он улыбнулся не как обычно — весь рот дрогнул вверх, — а затем кивнул Анне, отворачиваясь к покрасневшему от возбуждения Потёмкину, ведь ему предложили прочесть своё.IV
28 февраля 1915*
— Ахматова. Пустая констатация факта. — Маяковский. Это решение пришло к ней неожиданно, и вот — она теперь здесь, стоит на пороге его квартиры. Маяковский не изменял себе: был всё такой же небрежный и диковатый, хотя дома это даже удвоилось. Ахматова прошла в квартиру, глазами обводя заурядный интерьер. — Занят чем-то важным? На письменном столе были кругом развалены новые и старые бумаги — некоторые скомканы, некоторые разорваны. — Только собирался, но пока не решил, чем. Ахматова кивнула, рукой подбирая один из листов, на котором была куча исправлений и кривых линий, разгладила его помятые края. В размашистом почерке Анна узнала знакомую фамилию — Брик. — Ты чего-то хотела? Он подошёл к ней ближе, аккуратно забирая лист себе и скомкивая его в широкой ладони. — Хотела предложить прогуляться, — Маяковский непонимающе нахмурился, засовывая руки в карманы брюк. — Погода сегодня просто прекрасная. За окном шёл снег и выл ветер. Ахматова еле дошла сюда, чуть было не замёрзнув насмерть. Маяковский нагнулся вперёд непозволительно близко, равнодушно нарушая личное пространство, и взял сигару, которая лежала на столе за спиной Анны, подкуривая и зажимая меж губ, скривившихся на левую сторону. Ещё раз оглядев замёрзшую Ахматову, он прошёл в ближайшую дверь — кухню — позвав её за собой. Ахматова сделала ещё один глоток травяного чая, закусывая овсяным печеньем, что поставил перед ней Маяковский. Сейчас, отогревшись у него дома, она точно перестала думать о скором, как ей казалось, возвращении домой. Маяк сидел напротив, нахмуренный и задумчивый, смотрел куда-то мимо. — Что-то тревожит? — карие глаза впились в её. По спине пробежался приятный табун мурашек. — Совсем немного, — он с той же задумчивостью скользил взглядом по её лицу. — Зачем ты здесь? Ахматова отвернулась от него. Смотрела в окно, за которым бушевала стихия. Она осмелилась сделать первый шаг, но второго уже точно не осилит. Осталось лишь ждать действий от Маяковского, которого эта ситуация слегка напрягала. Но оставаться в этом напряжении трудно. — Как там Лиля? Маяковский опешил, непонимающе смотря на неё. Анна же нахмурилась, как-то нервно поправляя волосы. — Я не люблю её, — ещё большее непонимание отразилось на его лице, — ведь эта чертовка Брик, словно прожорливая дьявольская тварь, что бросается на всё, в особенности, на чужое, — они почти одновременно встали: Маяковский чуть стервозно вскочил, Ахматова неторопливо поднялась, продолжая взволнованным голосом: — Я не хочу уподобляться ей. — Нас с Лилей ничего не связывает, и я не пойму, почему был заведён о ней разговор. «Всё ты понимаешь», — думала она. Ахматова сделала один шаг в этой маленькой кухоньке, и вот они стоят почти впритык. Оба непроницаемы и холодны, хотя какое-то юношеское волнение в глазах у обоих. — Тогда я больше не волнуюсь. Ей казалось, что Маяковский груб и небрежен во всём, но сейчас она понимает, что никто не целовал её настолько нежно и аккуратно.V
январь 1921
«Ахматова — благочестивая молитвенница: при каждом слове у неё Ангелы, Богородица, Бог. А Маяковский не может пройти мимо Бога, чтобы не кинуться на него с сапожным ножом», — так писал всеми уважаемый Корней Чуковский. — «Ахматова и Маяковский», — Лиля задумчиво прочла название, закидывая ногу на ногу, — словно «лёд и пламя». Спустя пару минут она кинула журнал на низкий столик, видимо не сыскав ничего интересного, затем закидывая туда же ноги. Маяковский завороженно наблюдал за ней, не сводя глаз. — И правда, — согласился он, глазами продолжая пожирать её. Лиля грустила. Последние дни выдались особенно пасмурными и тусклыми, что не могло радовать. Да ещё и Володя стал вдруг более напористым (даже скулил и ломился в дверь во время ее близости с Осипом!), хотя так уже с недели две было. Она предполагала, что это от скорой разлуки, которая ранит его. — Щен, иди сюда, — Маяковский похлопал по бедру. Громадный лохматый пёс подошёл к нему, виляя хвостом. — Хороший мальчик… Однозначно тоска его захлестнула, решила Лиля, холодно смотря на плебейские ласки поэта и пса. Осип опять где-то пропадал, сославшись на важные дела, и оставил её тут скучать. Маяковский же был вполне доволен почёсывая радостного пса за ухом, в отличии от Лили, наблюдавшей за этим безобразием. — Уезжаю завтра вечером, — Володя оторвался от пса, глазами полными собачьей тоски смотря на неё, — провожать не надо. Лиля решила, что надо будет навестить Маяковского после приезда обратно. Давненько она не была с ним нежна и кокетлива.VI
28 августа 1921*
— Анечка, ты как? — Аня, скорбят все. — Анна Андреевна, Вам следует подписать эти бумаги. — Не вини себя, дорогая, ещё вся жизнь впереди. — Ахматова. Глаза распахнулись, встречая перед собой лишь черноту высокого потолка. Она лежит на кровати совершенно одна. Лёву забрала мать Анны, пока не закончатся все церемонии. Похороны всё-таки выматывают, и ребёнок тут не вписывается. Два дня. Два дня назад погиб Николай Гумилёв, оставив после себя лишь мятую постель и небрежно повешенный пиджак на стуле. Ахматова встала на ослабшие ноги (да всё тело какое-то ослабшее). Все силы ушли разом, оставляя после себя удушающую пустоту — ушли вместе с ним. Их отношения были в последние года натянутые: виделись редко, разговаривали того реже — но эта девчачья влюбленность в него осталась с ней и умерла вместе с ним. Болезненно. Видя его бездушное лицо, её душа разрывалась на части. Она любила его, но не так, как описывалось в книгах, что она читала, будучи моложе. Все смотрели на неё косо, особенно новая супруга — вдова, мысленно поправила себя Ахматова — Гумилёва. Она не чувствовала того, что чувствовала Анна в этот момент. Гумилёв не значит — значил — для неё столько, сколько для Ахматовой. Но это всё уже бессмысленно. — Не бывать тебе в живых, — обжигающая кожу слеза скатилась по щеке, — со снегу не встать…*VII
10 сентября 1921*
— Говорят, мол, повесилась от горя. — Да ты что! А как же сын? Как там его… — Да хрен знает! Повесилась говорят. По-ве-си-ла-сь! Маяковский неосознанно прислушивался к болтовне сзади стоящих мужиков-рабочих, что устроили себе перекур. Запах дешёвого табака он чувствовал даже с метра дистанции, носоглотку неприятно резало. Он не первый раз услышал про какую-то женщину, что убилась, не выдержав горя от потери мужа. Ужасающая догадка сжимала в страхе сердце, но Маяковский до последнего отгонял тревожные мысли. Ну мало что ли мужей умирает? Мужики-рабочие продолжали бурно обсуждать последние события, но до последнего не упоминали имени. Он обернулся, когда тревога стала невыносима, делая два широких шага к рабочим. С незатейливым «не дадите лишней сигары, товарищи рабочие?», он втиснулся в их бурный диалог. — Лицо у тебя больно знакомое, — заметил тот, что помладше и повыше. — Думаю, что путаешь с кем-то, — ухмыльнулся он, выдыхая дым от плохого табака. Ваня и Янислав, первый был тем помладше, второй же постарше. Янислав круглый, с лысиной посреди головы — обычный рабочий, каких тут полно; Ваня — только приехавший в город парень, решивший наскрести денег для матери в деревню. — Слышал, что кто-то повесился? — с наигранным безразличием спросил Маяковский, осматривая покрасневшее от духоты лицо Янислава. Рабочие перекинулись взглядами, покрутили головами по сторонам и придвинулись немного ближе, будто рассказывали страшнейшую тайну: — Ахматова. Ваня нахмурился, а Янислав продолжил что-то говорить без умолку, но Маяковский его уже не слышал. В ушах забилось его сердце, кровь взбурлила в теле. Рука с сигаретой сама собой разжалась, и та свалилась на землю. Янислав перестал открывать рот, что-то вещая, с непониманием уставившись на него. — Эй, друг, ты в порядке? — Янислав отодвинулся от него, утаскивая за собой Ваню. — Да, просто… — просто что? — неожиданные новости. Рабочие согласились, начиная говорить совершенно о другом: плохо оплачиваемый труд, погибшие товарищи, строгая жена Янислава и возлюбленная Вани — скакали с темы на тему. Маяковский просто стоял рядом, не шевелясь, только принял вновь поданную сигару. Казалось, что, сделав шаг, он сразу упадёт. У рабочих закончился перерыв. Ваня и Янислав на прощанье хлопнули своими мозолистыми от работы ладонями по плечам, желая всего хорошего. Маяковский кивнул им, направляясь вдоль улицы. Его незапланированная прогулка принесла ему только ущерб. «Лучше бы отсрочил эту новость», — так думалось ему, пока в груди болело. Гумилёв — малознакомый акмеист. Для Маяковского он был просто знакомым лицом, что порой мелькало в толпе. Ну и мужем Ахматовой. Бывшим, конечно, но он держал эту информацию в голове. Маяковский знал, что тот был расстрелян совсем недавно — слухи расходятся быстро. По этим же слухам, говорилось, что Ахматова плоха и она вся в скорби. Ему бы хотелось быть рядом с ней, обнять, прижав к своей груди, стереть с её щек слёзы, что не идут её лицу, и поцеловать в лоб, утешая. Но нельзя. Маяковский каждый раз дёргал себя за самолично повешенную на шею удавку. — Мертва, — он остановился посреди дороги, заставляя сзади идущих его обходить, недовольно что-то бубня под нос. На мгновенье, какое-то жалкое мгновенье, он почувствовал ненависть к себе за то, что не был рядом с ней, и за то, что сам себя душил всё это время. А затем пустота. Неспешным шагом он направился к картонажу «Кафе Поэтов». Слабый огонёк надежды теплился в стиснутой горем груди; вдруг он услышит желанное «Жива».VIII
13 сентября 1921
Письмо Цветаевой было зажато в руке, которую покалывало от контакта с исписанной бумагой. Та писала, что по Петербургу прошёл слух: «Анна Ахматова убила себя». Упоминание Маяковского — и не одно! — участило её потухшее сердцебиение в пряной радости. Писалось, что тот мрачно слонялся по «Кафе Поэтов», всем видом выражая скорбь. И даже назван был настоящим другом. Глаза каждый раз хватались за эту строчку, только посмотрев на письмо. — Для того, чтобы ты меня вспомнил, мне потребовалось умереть, — с печальной улыбкой, но с радостью в сердце — она ему не безразлична! — сказала Ахматова в пустоту комнаты. Сквозь эйфорию в неё протиснулось тревожное чувство. Большая часть Петербурга теперь думает, что она мертва. Убила саму себя. Да, ей было плохо, и даже казалось, что ещё немного, и вот она — смерть, но Аня справилась с этим. Боль от утраты, что была до этого момента, испарилась; теперь в её душе было какое-то девичье чувство влюбленности, что свойственно девушкам лет тринадцати. И это в ней разожгла фамилия, криво написанная и сокращённая два раза в беспечном «Маяк». Ахматова прижала бумагу к груди, замерев с расслабленной улыбкой на лице. Она даже посмела подумать, что конец пока не наступил, ведь она ещё кому-то важна.IX
15 сентября 1921*
Марина Цветаева места себе не находила последние дни. После того, как Маяковский зашёл в картонаж с пустым лицом, все не на шутку распереживались: Маяк чаще всего самодоволен и напыщен, словно индюк, хоть порой и бывает бесстрастен до людских переживаний вокруг (такое чаще всего бывает каждую первую неделю месяца, как подметила со своих наблюдений за ним Марина), а тут он заходит с настолько мрачным лицом, которое не выражает ни привычной уверенности, ни привычного ехидства. Даже коварные черти перестали прятаться в глубине его карих глаз. Маяковский будто бы потерял что-то важное в один миг и не успел этого предвидеть. После все узнали, что случилось. Маяковский дал запрос через знакомых, которые подошли чуть позже, на телеграмму с запросом об Ахматовой. А затем сел за дальний столик, закурив сигару и попросив себе выпивки. Только увидев Маяковского, который стоял у всеми излюбленного «Бродячего пса», она поспешила к нему. Все тёплые чувства пропали в миг, оставив после себя лишь злость. Он всех так напугал! Ноги сами понесли её к курящему поэту. — Всё в порядке? — Маяковский скуривал третью подряд сигарету, голос уже тарахтел, и его слегка потряхивало. Цветаева грозно подошла к нему, ткнув бумагой в грудь. Он машинально взял её, непонимающе уставившись на взбешённую женщину, которая чуть ли не искрилась от ярости, которая волнами исходила от неё. — Читай, — прошептала она, каким-то шипящим голосом. «Здравствуй! У меня всё неплохо. Сил нет писать много. Встретимся в «Кафе Поэтов» в 18:00 шестнадцатого числа. Я буду в городе.Ахматова»
Сердце пропустило удар, а затем забилось с такой частотой, будто спешило выпрыгнуть из груди. Она жива. — И что это? — голос оставался прежним, не дрогнул. — Маяк, — Цветаева всплеснула руками, покачав головой, — я тебя не пойму! То ты ходишь весь разбитый, то ты стоишь как статуя с безмятежным лицом! Она громко выдохнула, продолжая излучать всем видом недовольство. Маяковский просто ей кивнул, выкидывая сигарету, и развернулся, открывая дверь «Бродячего пса».X
16 сентября 1921*
— Ахматова! Аня вздрогнула всем телом, беспокойно вскидывая голову и встречаясь глазами с его, полными какого-то облегчения и волнения. Маяковский тяжело дышал, медленно подходя к ней. — Пошли! — он схватил её за руку, выдергивая со стула, и потащил в сторону выхода. Аня не сразу и поняла, что произошло, просто как безмолвная кукла последовала за ним. — Всё потом! Потом, слышишь? Она кивнула, хотя понимала, что не оборачивающийся Маяковский, который в спешке куда-то бежал, вряд ли это увидел. Они не виделись так около пяти лет. Всегда был кто-то рядом, всегда было не время. Вечера, на которых они пересекались лишь взглядами, стали теперь такими мелочными, но всё ещё значимыми. Никто не обращал на них внимания, все люди шли в спешке домой, где их ждут голодные семьи. Хоть некоторые бабушки, которые в отличии от работяг шли тихонько, причитали что-то на «разбушевавшуюся молодежь, что носится туда-сюда». Маяковский держал её за кисть крепко, но аккуратно, словно хрусталь, что держишь так, чтобы и не уронить, и не раздавить. Они словно влюбленные подростки, что убегают в спешке, прям как работяги, но при этом также беспечны, как прожившие своё старушки. Влюбленные. Это слово стучало вместе с взволнованной кровью в ушах. Маяковский резко дёрнул её вправо. Они оказались за какими-то коробками возле разгрузочной с цеха. Сразу прижал к себе, рукой зарываясь в короткие волосы. Шумно дышал, сердце отбивало бешеный ритм — Аня чувствовала это, настолько близко они были. — Сукины дети! — резко воскликнул он, отстраняясь совсем немного, чтобы взглянуть на её лицо. — Я уж было поверил, что больше не увижу тебя. — Ч-что? — стало стыдно за себя, Ане захотелось отвернуться. Ну настолько глупо она себя сейчас чувствовала! Он ничего не ответил, просто ещё раз прижал её к себе. И правда влюбленные подростки, что скрылись ото всех в самом неподобающем месте. Стояли и прижимались к друг другу так, будто бы не было пятилетнего переглядывания после той ночи в его квартире, где он не прижимал её так сильно, но касался интимно и развязно. Простояли они так минуты две, хотя для Ахматовой они перевалили за вечность. Маяковский отстранился нехотя, неловко ступая назад и запихивая подрагивающие от волнения ладони в карманы брюк. Следовало что-то сказать, но ни у неё, ни у него слов не находилось. Неловкую тишину разбавлял шум городской жизни и перекрикивания работяг, что решили устроить перекур. — Цветаева уехала из города сегодня утром, — Маяк достал сигары из кармана, подкурил и сделал ещё шаг назад — дым долетал до Ахматовой, что брезгливо морщилась от неприятного запаха табака. Аня кивнула, делая два широких шага к нему. Снова уткнулась в ворот рубашки носом, руками обнимая его. Маяковский замер, кажется, даже перестал дышать. Свободную руку положил ей на лопатки, медленно поглаживая. Она всхлипнула, задерживая скопившиеся в уголках глаз слёзы. — Нам нельзя… — Я знаю, — Маяковский прижал её сильнее. Ахматова это знала, как никто другой. Рамки и образы, что они сами себе поставили, казались ужасными. — Тогда давай потом, — Маяковский вслушивался в её надрывный шепот. — Потом будем рядом, — она оторвала голову от крепкой груди, бегая своими стеклянными глазами по его нахмуренному лицу. — Необязательно сейчас быть рядом с друг другом! Да хоть в следующей жизни! Слышишь? Он привычно ухмыльнулся, кивая ей. Рукой, что ранее зажимала сигару, он зарылся в её волосы, притягивая к себе. Его губы прошептали в её «хорошо», затягивая в нежный, чувственный поцелуй, что стал будто подписью на договоре.XI
Май 1924
«Сейчас мы встретим Маяковского». Ахматова шла с Пуниным по Фонтанке, как внезапная мысль чуть было не сбила с ног. Николай остановился вслед за ней, беспокойно вглядываясь в её лицо. Она отмахнулась, ступая дальше, продолжая слушать историю, что рассказывал Пунин. Они уже приблизились к Невскому, как из-за угла вышел Маяковский с привычной сигарой во рту. Пунин радостно улыбнулся, окликая его. Губы Маяка дрогнули в каком-то неверии; она успела это подметить, настолько это выбилось из его образа. — А я только что подумал: «Сейчас встречу Ахматову», — Маяковский говорил это, смотря не прямо, а куда-то поверх её головы. Аня промолчала, ей чего-то стало не по себе, ведь у неё промелькнула подобная мысль. Это был не первый раз, когда она чувствует себя странно в его компании, но сегодня это было не как всегда. Казалось, что что-то изменилось, но она пока не понимала, что. Это чувство беспокоило её. Он язвил более агрессивно, чем обычно. И каждый укол был в сторону Ахматовой, что стояла так же гордо и непринужденно, пока внутри маленькая девочка неловко топталась, глотая слёзы от обиды. Они попрощались. Ахматова с Пуниным пошли гулять дальше, а Маяковский поспешил по своим делам. Только спустя пару лет Ахматова поняла, что за странное чувство её преследовало в тот день. Ведь это был день их последней встречи.XII
Февраль–март 1926
В Театре Ростовели сегодня людно. Многие пришли послушать всеми уважаемого Маяковского, который будет сегодня тут выступать. Возле входа его уже ждали друзья: Чиковани, Табидзе, Леонидзе. Симон Чиковани долго ждал приезда друга. Они встречались мельком с утра, но волнение всё равно оставалось с ним. До этого они виделись на его спектакле в этом же Тифлисе в 1924 году, когда он заезжал ненадолго. Поэтому грядущее выступление друга волновало его сильнее, чем самого Маяковского, как ему казалось. — А вот и наш горе-поэт! — с явным грузинским акцентом воскликнул Табидзе, с объятиями идя навстречу к Маяковскому, что неспешно шёл к ним. Маяковский улыбнулся, принимая дружеские объятия. Чиковани слегка успокоился, ведь своим видом Маяковский заразил его уверенностью. Вечер проходит превосходно. Все получали удовольствие от грубого голоса Маяковского, строгавшего строки поэм и стихов. Закончив чтение очерка «Моё открытие Америки», Маяковский зачитал ещё пару своих стихов, которые встретили с восторгом, затем переключаясь на Блока. Чиковани не отставал от других — поддерживал каждую прочитанную строчку друга, пока не услышал после Блока знакомые хрупкие строки, что неожиданно слились с грубым голосом поэта. Два нежных стихотворения Анны Ахматовой выбились из всеми представленного образа Владимира Маяковского, гордо стоящего и вещающего. Её строки он прочёл с редкой проникновенностью, с трепетным и вдохновенным к ним отношениям. Даже нежность проскальзывала порой, что удивляло сидящих здесь поэтов и художников, которых, казалось, уже нечем было удивить. Кто-то не выдержал, возбужденно вскакивая со своего места: — Вы и Ахматова? — воскликнул мужчина, встречаясь глазами с поэтом. Маяковский мигом помрачнел, но голос его не выдавал того же, напротив, он был спокоен: — Надо знать хорошо и тех, с кем не согласен, их нужно изучать. — Не думал, что Ваш бархатный бас так подойдет к изысканным и хрупким строчкам Ахматовой, — Чиковани всё-таки решил поделиться своим ранним замечанием, что было озвучено только в мыслях. Маяковский внимательно посмотрел на него, слегка ухмыльнувшись на левую сторону, и с деловитым видом произнёс: — Это стихотворение выражает изысканные и хрупкие чувства, но само оно не хрупкое, стихи Ахматовой монолитны и выдержат давление любого голоса, не дав трещины. Все зашлись аплодисментами, пока Симон не отрывал глаз от друга, что так же трепетно отзывался об одной женщине в своей жизни, и имя ей было — Лиля Брик.XIII
14 апреля 1930
Маяковский торопливо подбежал к столу. Взял обычный, слегка мятый по краям лист бумаги и начал торопливо писать то, за что бы раньше себя возненавидел (да чтобы сказал Балалаечник, которого он за это осуждал!). Затем Маяковский взял самый красивый на вид маленький кусочек листа (белоснежный, с идеально прямыми краями). Он написал отдельное послание, на котором оставил заметку в виде оторванного огрызка листа для Вероники: «Ахматовой. Не читай и никому не говори. Последняя просьба». В кулаке были зажаты 14 и 15 числа апреля. Глаза покраснели от слёз, пролитых совсем недавно. Вероника взволнованно на него смотрела, но при этом с такой нежностью, что ему становилось ещё хуже с каждой секундой. Он забегал по комнате, нервозно что-то выискивая. Открыл ящик, запихивая туда красивый лист с криво написанным посланием, и ещё пару раз прошёл кругом по комнате. Передумал, возвращаясь к ящику и впихивая маленький лист себе в карман. Вероника не выдержала: — Что же, Вы не проводите меня даже? Он подошёл к ней в два широких шага, кладя ладони на её щеки. Притянул к себе и поцеловал. Вероника слегка приподнялась на носочках, укладывая свои руки на его широкие плечи. Отстранилась с явным недопониманием на лице. — Нет, девочка, иди одна, — он произнес это особо нежно, рукой поглаживая её щеку. — Будь за меня спокойна, — ласково улыбнулся, добавляя: — Я позвоню. У тебя есть деньги на такси? — Нет. Он достал из кармана брюк двадцать рублей, отдавая ей; при этом рука его подрагивала. Перед самой дверью Вероника беспокойно обернулась, всматриваясь в черты любимого. — Так ты позвонишь? — Да, да. Вероника вышла за дверь, сжимая в руке двадцатирублёвую купюру. Её внимание привлекла мятая бумажка, которую она не сразу заметила. Вероника нахмурилась, оборачиваясь к двери. Раздался выстрел.XIV
14 апреля 1930
— Что? — Владимир Владимирович Маяковский покончил с собой. Ахматова часто заморгала, выбегая на улицу. Ноги сами понесли её по Жуковской. Первое, что она увидела, — рабочие ломают «голову кобыльей вылеп» над воротами того самого дома, куда он ходил, где он жил. Дома, куда она пришла, где он сделал второй шаг. Потрясенная, она не сразу заметила подошедшую к ней Веронику Полонскую. С заплаканным лицом, испуганным выражением, что тоже было покрыто пеленой неверия. Она протянула ей двадцатирублёвую купюру, которую Ахматова с непониманием зажала в руке. — Это Вам, — Вероника надрывно вдохнула, — от него. Ахматова развернула смятую купюру, выронив из неё не менее мятую маленькую бумажку, по размеру напоминавшую визитку. Она наклонилась за ней, оставляя купюру на земле, а недо-визитку зажимая в руке. Отошла от Вероники, что замерла будто статуя, на два шага, отворачиваясь. Раскрыв бумажку, она замерла. Возле чуть потекших чернил было всё ещё мокрое пятно, словно от слезы. «Необязательно сейчас быть рядом с друг другом Да хоть в следующей жизни Слышишь?» Ноги подкосились, но Ахматова устояла. Она не заметила ни обжёгших щеки слёз, ни упавшей на землю бумажки, ни зарыдавшей Вероники. Он мёртв. Она измученно улыбнулась, будто он сейчас смотрит на неё своими уверенными и дикими глазами, и прошептала одними губами: — Слышу.