Туманный рассвет

Растворяясь в темноте, Валерио, остатки сознания собрав, молится — в пустоту, в неизвестность, не зная, к каким богам взывать — чтобы этой ночью не видеть снов. С тех пор, как Аурелиано лишился матери, а Валерио — потерял жену, сны не приносят ничего, кроме желания после пробуждения найти спасение от угрызений совести и тоски в смерти — впрочем, в некоторых снах хочется только остаться, остаться там, где спокойно, неподвижно и не больно. Отчаянную просьбу стоило бы направить конкретнее, думает Валерио с горько-желчной иронией, когда темнота перед глазами до конца ещё не рассеивается, но ушей уже касаются звуки, не принадлежащие окружающему его материальному миру. Холодная мокрая трава щекочет его руки, упирающиеся в землю — подозрительно мягкую, податливую, склизкую. Усилием открыв глаза и почти приготовившись к очередной трудной ночи, Валерио поднимает голову — и над ним нависают ветви деревьев, обступивших его плотным полукругом — некоторые ветви так близки, что он видит на кончиках листьев дрожащие капли, в любой момент готовые сорваться. Ветер едва-едва шевелит листья, но их так много, что неровный, торопливый шелест напоминает Валерио шёпот, в который он предпочитает не вслушиваться, не желая что-то понять. Лес не приветствует его звуками иными, кроме посвистывания ветерка и переговаривающейся листвы, и Валерио обводит глазами укрытую ночной темнотой местность, надеясь, что он здесь один. Его желание удовлетворено, и будь его воля, так и просидел бы он, не трогаясь, на этом месте, от навязчивых листвяных слов отгораживаясь и терпеливо дожидаясь утра, пробуждения. Но лес решает проявить волю свою, и Валерио начинает подниматься на ноги. Во весь рост выпрямившись, он понимает, наконец, почему земля так зыбка, словно хочет принять его в свои объятия, и ступни его слегка погружаются в почву под весом тела — сквозь чёрные силуэты крючковатых кустарников просматривается болотистая топь, широкая, давно затянутая водяной травой, светло-зелёная в лунном свете поверхность, скрывающая тёмные глубины. Валерио хочет развернуться и идти до тех пор, пока голова его не скроется под ряской — лучше уж сгинуть раньше, чем снова встретить её и в глаза ей смотреть. Валерио один, но он уверен — это ненадолго. Волей чужой, неопознаваемой, Валерио идёт глубже в лес по едва заметной в траве тропе — за ним тянутся отчётливые, глубокие следы, а посмотрев под ноги, Валерио равнодушно замечает, что его не так давно чистые туфли облеплены грязью. Но в равнодушие вкрадчиво вползает лёгкая тревога — вползает так же неумолимо и медленно, как побеги мирта, пробивающиеся из его следов и стелющиеся по пятам. Валерио не хочет задаваться вопросами — шёпот, ничуть не похожий больше на шелест листвы, становится громче, напористее, воодушевлённее, и он не слышит в нём слов. Он слышит, как расступается земля, раздираемая белыми девичьми пальцами. По обеим сторонам тропы рядами, конвоем, ведущим преступника на казнь, восстают юные девы — ни пятнышка, ни капли болотной грязи не остаётся на их тонких бледных руках, на их воздушных платьях, из чистого лунного света словно сотканных, на их вуалях — не глухо плотных, но надёжно скрывающих лица. Прожигаемый их невидимыми взглядами, Валерио молчаливо взывает, чтобы они не трогались с места — и два белых потока в тёмных лесных берегах трогаются, стекаясь постепенно почти в единую реку, лишь небольшой зазор оставляя — чтобы направлять его вперёд, не давая повернуть назад или свернуть с пути. Заслон из деревьев редеет, а земля становится твёрже, и Валерио, против воли ведомый, но потерявший способность свою волю проявлять, выступает из тьмы на залитую серебряным светом поляну — окружённую кольцом из изумрудно-синих деревьев, застланную серой позёмной дымкой. Приведшие его девы ждут, пока он, никем не останавливаемый и не способный остановиться, достигает центра поляны, и разбегаются бесшумно и слаженно по краям её, вновь на два ровных потока разбившись. Крестами руки на груди сложив, они низко склоняют головы, а Валерио останавливается, парализованный, глядя перед собой бесцельно и пусто. Навстречу идёт к нему не дева — женщина, такая же белая, тонкая и безмолвная в своих движениях, и лишь голова её не покрыта вуалью, а увенчана белыми маками, в руках она, словно скипетр, держит ветвь мирта — не перестававшего Валерио преследовать ни на миг и обвивающегося теперь вокруг его голеней — и дышит в ней не одержимый местью дух, исторгаемый ночами землёй, а королева, взявшая в руки полную власть — непоколебимая, неумолимая, беспощадная ко всем, кто заставил её страдать на пути. Лишь имя королевы-повелительницы вилис, перед которой они замерли покорно — Мирта — из неизвестных глубин памяти Валерио выходит, пока он всматривается с нарастающими страхом и мучительным предвкушением в силуэт, до того казавшимся ему лишь тенью. Мирта встаёт, нескольких метров до него не дойдя, а тень движется дальше — дёрганно, размеренно, подтягиваемая к нему всё ближе и ближе за привязанные к конечностям невидимые нити. Сердце, которое Валерио было чувствовать перестал, с такой силой сжимается, что он не может сделать вдох. Лицо её не сокрыто завесой вуали, а волосы не схвачены в пучок на затылке — как утренний туман струятся они вдоль узкой спины и по тщедушным острым плечам, таким мертвенно-белым и настолько прозрачным, что платье её не одеянием кажется, а неотъемлемой частью тела. Безмолвные вилисы рядом с ней выглядят существами из плоти, крови и с бьющимся сердцем, пока Оттавиа — эфемерная, полупрозрачная, невесомая — ступает к нему, устремив взгляд полуприкрытых глаз в землю. Всё, что Валерио ещё может увидеть расплывающимся неясным зрением — она дрожит, как в ознобе. Валерио не сразу понимает, что это его хриплый полузадушенный возглас летит в сторону Мирты. — Почему она здесь? Она же... Она же что? Умерла не от разбитого сердца, не обманутая возлюбленным? Как смеешь ты утверждать это с какой-то уверенностью? Ответ королевы накрывает его порывом студёного северного ветра, беспросветной снежной лавиной, обволакивает водами замёрзшего зимнего озера. — Но разве не ты её убил? Последний отзвук её голоса утихает, а с повелительным взмахом ветви побеги мирта оплетают туловище Валерио до самой груди и такой силой сжимаются вокруг него, что лишённый воздуха мужчина падает на колени. В один миг недвижные вилисы расправляют скрещенные до того руки и неслышным, порхающим бегом покидают свои места, кружатся вокруг задыхающегося Валерио сплошным туманным кольцом. Вместе с воздухом Валерио теряет способность видеть и понимать — но ему кажется, что Оттавиа, единственная, кто к общему хороводу не присоединилась, по-прежнему не поднимает головы, но пытается протянуть к нему руки. К смутному, призрачному его облегчению, это не обман зрения — Мирта тоже это видит, а потому снова вскидывает ветвь, и Оттавиа — бессильная, неспособная сопротивляться, не имеющая на это право — отступает к ней всё тем же вымученным шагом, но теперь нити кукловода прикреплены будто к самому её туловищу, не направляют, а грубо, бесцеремонно тащат. Побеги мирта на теле Валерио ослабляют хватку, позволяя ему вдохнуть, после чего резко встряхивают, заставляя прийти в себя, вспомнить, как двигаться. Слишком быстро отрезвлённый, Валерио повинуется самому первому порыву — бежать. К Оттавии. Чем бы он сам перед ней не провинился, отдать вечность своей возлюбленной мстительным призракам он не мог. Неотрывно следившая за ним цепким взглядом Мирта отводит руку с ветвью в сторону, и несколько вилис, отделившись от хоровода, хватают его за плечи тонкими, ледяными, удивительно крепкими и сильными пальцами. Чувствуя своей всё ещё тёплой кожей холод смерти, Валерио осознаёт до конца. Каждую из этих девушек безвременно свёл в могилу один мужчина — но в посмертном яростном забытьи они не делают между ними всеми разницы. Он пока не начал даже двигаться, но уже отчётливо видит себя со стороны — распростёртое на траве, укрытое дымкой бездыханное тело измождённого мужчины с растрёпанными рыжими кудрями, изломанными ногами, сбитыми в кровь ступнями. Вилисы приглашают его присоединиться к их танцу, и он, не имея права или возможности отказаться, будет плясать, плясать в неистовстве до тех пор, пока не умрёт. Но такая смерть ему претит — после неё с Оттавией, навеки оставшейся под властью Мирты и земли этого леса, воссоединиться он не сможет. Валерио пытается вырваться, отчаянно жадным взглядом цепляясь за хрупкую фигурку Оттавии, стоявшей подле Мирты настолько недвижно, что даже ветер не шевелил её волос и подола платья. Неумолимые вилисы, сжав пальцы ещё крепче, тянут его в левую сторону сначала, затем в правую, ритмично раскачивая с такой силой, что почти ноги от земли отрывать приходится — а этого они и добиваются. Мышцы Валерио наливаются такой силой, что ему кажется, будто он способен взлететь — но именно что кажется. Умом он понимает, что это обман, иллюзия для того, чтобы пресечь сопротивление на том этапе, когда он в силах бороться, но тело мужчины движется от его воли независимо, синхронизируясь с воздушными высокими прыжками вилис, успевших разбить своё кольцо, но рассыпаться по поляне так, чтобы окружать Валерио повсюду, и с любой стороны быть готовыми преградить ему путь к бегству. Валерио надеется сбежать, потому что теперь он забыл, что всё это — лишь кошмарный сон. Когда ноги Валерио от переизбытка безумных прыжков начинают бить судороги, а разрывающиеся от перегрузки мышцы загораются болью, неустанные вилисы не дают ему рухнуть на землю — снова подхватывают под обе руки и кружат, кружат, кружат до тех пор, пока Валерио не то что Оттавию — мир вокруг ясно видеть не перестаёт. Даже мысли о спасении Оттавии не могут больше в голове надолго удержаться — Валерио уверен, что в ту же секунду, как ему удастся прилечь, его вывернет всеми внутренностями наружу. Он не сразу осознаёт, что оказался на свободе, когда, лишённый поддержки, неуклюже ударяется о землю, и короткий возмущённый вздох Мирты до его ушей доходит с опозданием. Не позволяя себе ложиться, Валерио поднимается на локтях, сжимает из последних сил зубы, сдерживая рвоту — и смотрит на Оттавию. Сошедшая со своего места, девушка, сложив на груди руки, кланяется перед Миртой так низко, что кончики её светлых волос касаются травы, а узкая белая спина вздымается и опадает от медленного, глубокого дыхания. Тёмные глаза королевы смотрят на Оттавию без проблеска сочувствия, и Валерио думает, что сейчас его снова поднимут, или дотащат до оставшегося не так уж далеко позади болота. В его горящем изнутри, разбитом теле не натягивается против воли ни один мускул. Оттавиа медленно поднимается на пальцы и мелким перебором, спиной повёрнутая, идёт к нему, пока прекратившие свою пляску вилисы безмолвно перед ней расступаются. Валерио безотчётно дёргает рукой и издаёт нечленораздельный хриплый звук, пытаясь до неё дотянуться — он слишком хорошо представляет ту боль, что Оттавии сейчас приходится испытывать, и он не хочет, чтобы она испытывала её вместо него — и беспомощно падает лицом в траву. Убеждает себя мысленно в том, что вилисы не до полного изнеможения его загоняли, и усилием поднимает голову — к этому моменту партия Оттавии уже началась. Танцуя, девушка напоминает Валерио молодое деревце — тонкое такое же, сгибаемое всеми ветрами и ими же беспощадно раскачиваемое во все стороны. Глядя на то, как высоко ей приходится прыгать, как сильно тянуть ноги, как долго стоять на пальцах, Валерио неумолимо представляет себе боль в рвущихся мышцах и треск дробящихся костей. Вилисы — существа из крови и плоти на вид — танцуют от заката до рассвета без устали, пляшут тем страстнее и быстрее, чем ближе подходит их час снова сойти в холодные безымянные могилы. Оттавиа — казавшаяся призраком ещё при жизни — не может уже и стоять на тонких дрожащих ногах, и с каждой минутой всё ниже и ниже опускаются её плечи и обессилевающие руки. Шатаясь, Валерио встаёт сначала на колени, а затем и во весь рост, всей силой зрения фокусируясь на лице Мирты — наблюдавшей за мучениями Оттавии с ледяным презрением. Вновь девушка в отчаянии протягивает к королеве руки, на что получает лишь новый приказ. — Танцуй с ним. Мирта даже взглядом Валерио не удостаивает, но Оттавиа всё равно оборачивается к нему, не предпринимая дальнейших движений. Этому приговору противится всё её существо, но в следующие секунды и он становится приемлемым. — Иначе я это сделаю. Валерио через силу, бездумно моргает, когда Оттавиа подбирается, наполненная какой-то новой решимостью, и подбегает, останавливаясь в трёх-четырёх шагах от него. Теперь, когда она так близко, он может, наконец, её рассмотреть — губы у неё едва заметно дрожат, но взгляд так непривычно непоколебим и твёрд, что Валерио почти забывает, как Мирта только что отринула все её мольбы. Не концентрируясь на гулко, болезненно бьющемся сердце — ведь непосредственно перед ней чувство вины особенно сильно — Валерио, надеясь хоть как-то её ободрить, кланяется, на что девушка приседает в ответном реверансе. Такие же холодные, как у других вилис, пальцы Оттавии, сжатые в его ладони и лежащие на плече, почти у самой шеи, не заглушают пламени обострившегося горя у него в груди, но приятная прохлада растекается по перетруженным мышцам. После столь интенсивного разогрева даже обычный вальс оказывается сущим адом для сбитых ступней Валерио и стёртых почти в кровь ножек Оттавии, и Валерио даже не может как следует обрадоваться её близости к нему — да, он держит её руку, он её направляет, он ею любуется — но она мертва, что прекрасно понимают они оба, как и то, что вынужденное пребывание в наземном мире для неё сейчас — лишь пытка. Оттавиа легко сжимает пальцы на его плече, возвращая мужчину к реальности(?), и он натужно, но почти искренне улыбается ей после того, как едва не оступается из-за своей задумчивости, однако темп потерять не позволяет. У них нет даже музыки — Валерио думает, что задаёт ритм им только практически физически ощутимый и нарастающий с каждой минутой гнев вилис и Мирты, ожидавших от Оттавии вовсе не такой милосердной казни. Будь он проклят, этот лес — Валерио даже не знает, когда на него ночь опустилась, чтобы хоть примерно подсчитать, сколько ещё им нужно держаться до рассвета. Мирта угрожающе заносит руку с ветвью, но не успевает она взмахнуть, как Валерио на опережение выпускает ладонь Оттавии, положив ей на талию вторую руку, и приподнимает над землёй, не сбавляя шага. Не останавливаясь, не замедляясь, он помогает девушке парить над поляной широкими прыжками, то едва-едва отрывая её от твёрдой поверхности, то поднимая над самой своей головой. Силы обоих неумолимо и ощутимо тают, и с каждым разом всё труднее Валерио становится удержать Оттавию в руках, но он забывает о времени, забывает об окружившей их угрозе, растворившись в течении танца — его мир сузился до отрезка земли, по которому нужно ближайшие несколько шагов пройти, и Оттавии, непрерывно нуждавшейся в его поддержке и опоре. Валерио не считает, через сколько минут или часов они с Оттавией оказываются ровно на центре поляны и он, предусмотрительно её отпустив, опускается на колени в полнейшем изнеможении, а девушка разворачивается лицом к вилисам и Мирте и широко разводит руки в защитном жесте — и только Валерио видит, как содрогается у неё спина, и понимает, что она рискует в любой момент упасть на подломившихся ногах. Лишь шаг в их сторону успевает сделать Мирта прежде, чем замереть и настороженно поднять глаза к небу — начавшему заливаться пока что слабым, серым, но рассветом. Королева равнодушно-презрительно скользит взглядом по Валерио, на Оттавию же напоследок смотрит долго и неотрывно, и в глазах у неё — циничное осуждение с затаённым глубоко внутри уважением. Приняв поражение, смиренно отступают вилисы вслед за повелительницей в лесную чащу, и разрытая земля их могил затягивается у них над головами без следа каких-либо нарушений её целостности. Одна лишь Оттавиа остаётся с Валерио на поляне, и, повернувшись к нему, она тоже опускается на колени, складывая на них ладони. Валерио без промедления берёт её ладони в свои, из последних сил стискивая, и склоняется так низко, что касается лбом костяшек на её руках. Могильный холод обволакивает его виски и затылок, когда Оттавиа мягко высвобождает руки и запускает пальцы в рыжие, взлохматившиеся кудри Валерио, но сейчас только холод и может помочь ему облегчить муки, разгоревшиеся перед неизбежной разлукой. Оттавиа молча — и, как Валерио кажется, с улыбкой — перебирает пальцами его волосы, пока серое небо розовеет, становится светлее и ярче, а на поляну падают первые бледные солнечные лучи. Когда воздух становится чуть теплее, Валерио находит силы подняться и на Оттавию взглянуть — теперь, при утреннем свете, она кажется чуть более материальной, но тем больнее смотреть на её обескровленную кожу и осунувшееся лицо — и только сейчас Валерио видит под светлыми глазами возлюбленной отчётливые тёмные круги. Теперь, когда Валерио больше не задыхается, не разрывается от переутомления, его разгорячённая кожа остывает, и он, наконец, чувствует, что по щекам у него текут слёзы, и понимает, что это не Оттавиа — спокойная, неподвижная, как мраморное изваяние — дрожит, а у него перед глазами мир расплывается. Он снова пытается взять её за руки, но его конечности сотрясают нарастающие судороги — утро ведь скоро окончательно войдёт в свои права — и Оттавиа, покачав головой, тянется к нему и осторожно кладёт на щеку холодную ладонь, стирая слёзы. Пользуясь моментом, Валерио всё-таки накрывает её ладонь своей и у щеки придерживает, в глаза смотрит неотрывно, словно пытаясь напоследок наглядеться, и отчаянно хочет что-то сказать, но теперь Оттавиа его опережает — ножом по его сердцу прошёлся бы её бесплотный, еле слышный, но не таящий в себе обиды или упрёка голос, если бы для новых ран место осталось. — Не сейчас. Валерио сам удивляется тому, что ещё может недоумевать — неужели Оттавиа совсем не хочет его выслушать? Неужели она думает, что у них будет другая возможность? Оттавиа не даёт ему времени собраться с мыслями, а придвигается вплотную, на коленях приподнимается и обвивает тонкими руками шею, прижимаясь к его щеке, тёплой и влажной, своей, холодной и гладкой, и Валерио даже успевает обнять её в ответ прежде, чем в руках у него остаётся только медленно разогревающийся утренний воздух.

***

Лицо у Валерио мокро от слёз даже тогда, когда он приходит в себя — в своей кровати, в своей комнате, и вокруг него вовсе не одиноко, а сын — на эту ночь остававшийся с ним спать — сидит на полу, уткнувшись носом в сложенные на постели руки, и только глаза янтарно-оранжевые на отца смотрят с печальным любопытством. Ночной сон не улетучивается сразу и просто — но сейчас Валерио виноват больше перед растревоженным Аурелиано, нежели перед женой, которая его и не побеспокоила лично. Мог ли Валерио, задавая свой вопрос Мирте, зайти дальше, спросить, как удалось ей взять под свою власть и покровительство девушку, не скончавшуюся обманутой невестой, а связанную узами брака, познавшую супружеское ложе и долю матери (пусть и совсем ненадолго)? Легче бы Валерио стало или гораздо хуже, осознай он, что это не сама Оттавиа удостоила его парой слов, а то, что создал, минуя логические соответствия, его измученный тоской, виной, и отчаянно жаждущий прощения разум?