---
Ее зовут Галя. Хотя правильнее, наверное, Галина Николаевна — учитывая семь лет разницы в возрасте и тот факт, что высоченный, широкоплечий и безмерно обаятельный сержант в ее глазах наверняка зеленый пацан. Но по имени-отчеству Галину никто здесь не называет, только ласковым «Галочка» — начиная от совсем юных медсестричек и заканчивая почтенным седовласым главврачом ВикторПалычем. Галине нет еще и тридцати, зато уже есть трагичный семейный статус: овдовела, не успев стать женой — мужа убили прямо на свадьбе. Впрочем, учитывая количество здешних поклонников, ей ничего не стоит выйти замуж опять: по ней, кажется, вздыхает добрая половина пациентов, от молоденьких романтичных солдатиков до бравых офицеров, осыпающих комплиментами. «Удивительная женщина», «врач от бога», «золотые руки», «не баба — кремень» — это только малая часть восхищенных характеристик разной тональности в адрес военного хирурга Рогозиной. Ею и вправду сложно не восхищаться; и не влюбиться тоже довольно проблематично — в железную силу характера, в сочувственную теплоту, в величественную и строгую красоту. Но особенно — в ослепительную синь ее совершенно невероятных глаз.---
Они сидят за хлипким столиком открытой кафешки напротив госпиталя; вечернее солнце прожигает ткань полосатого зонтика. Галя озабоченно хмурится и пьет до невозможности черный кофе — чашку за чашкой. День выдался тяжелый, едва справились с огромным наплывом раненых, а ей дежурить целую ночь. А ему в ночь отбывать в самую гущу боевых действий, на новый круг ада. Из которого — как знать — может не быть возврата. Прощаться — плохая примета.---
Они сталкиваются уже осенью в руинах разгромленного, заброшенного села — и когда Майский в толпе суетящихся медиков видит знакомую высокую, звеняще-тонкую фигуру в белом халате, он думает в первое мгновение, что почудилось; еще и не такое может привидеться после трех суток без сна и серии ожесточенных перестрелок. Но нет — это и вправду она. Под глазами — извечные тени от регулярного недосыпа; волосы в привычном строгом пучке; предельная собранность и сосредоточенность действий. И по-прежнему — бескрайняя небесная синева, плещущая из теплой глубины ясных глаз.---
Тем же вечером на них нападают снова — и ему выпадает шанс узнать, что Рогозина не только великолепный хирург, но еще и отличный снайпер. Спустя час они сидят возле отчаянно чадящей печки в одном из уцелевших домов — измотанные, промокшие насквозь, загнанные. Вертолет с ранеными улетел еще полтора часа назад; уцелевших солдат двадцать минут назад перебросили на новое место. Они остаются одни. И от этой простой, невинной вроде бы мысли бравому сердцееду Майскому становится страшнее, чем на линии огня. Он готовился воевать — но никак не с собственными вдруг взбунтовавшимися демонами.---
В доме пахнет кирпичной пылью, сыростью и дымом из потрескавшейся печи; ливень за окном не стихает. — Замерзла? Сергей протягивает ей кое-как просохшую камуфляжную куртку, невзначай совершенно касаясь острых, сведенных от усталости плеч. В прорехи поврежденной крыши пробивается дождь. Плотину прорывает.---
Шпильки из тугой прически выскальзывают со звоном; отяжелевшие от воды темно-русые волосы текут по спине водопадом. Она и впрямь какая-то невероятно-тонкая, хрупкая, заостренная будто бы — и нежно-тихая, словно неземным светом окутанная. Хотя это, наверное, всего лишь пробившаяся сквозь тучи луна. И приступ их взаимной необоснованной нежности.---
Осень горит рябиновыми кострами, первой позолотой листвы, багровыми зорями. Они горят тоже. — Сереж… Галя смеется тихо и как-то звеняще-счастливо, когда он подходит и крепко-крепко обнимает ее со спины. В воздухе пахнет ранним утром и вчерашним дождем; на серебре паутинок вспыхивает роса. У Гали раскрасневшиеся щеки, непривычно растрепанные волосы и небо в глазах искрится чем-то непередаваемо-светлым. Чем-то, из-за чего стоит умирать и ради чего стоит жить.---
Он запомнит ее такой, какую увидел за эту томительно-сладкую ночь и звонкое свежее утро — нежную, хрупкую, с завитками влажных волос, сонно жмущуюся к нему на узкой металлически-лязгающей кровати; улыбчивую и легкую, с ветками рябины в руках, в свете просыпающегося солнца на заросшем кустами дворе. Запомнит, чтобы уже никогда не забыть. Запомнит — а уже днем жизнь и служба раскидают их безвозвратно. И сорвутся не назначенные встречи, и отправленные в суматохе письма затеряются где-то на полпути. Они потеряют друг друга, так и не успев обрести.---
Они встречаются снова спустя ни больше ни меньше целую жизнь. У Гали за плечами — работа в институте, череда не особо удачливых хилых поклонников и звание полковника бонусом. У Сергея — работа в спецназе, задания, внедрения, разработки. А еще регулярно сменяющиеся в постели случайные девицы, девушки, женщины. Среди которых, как ни странно, еще ни разу не встретилось ни одной с глазами цвета далекого южного неба. А теперь они всего-лишь-коллеги — не считая редких теплых улыбок, посиделок на ФЭСовской кухне и синхронной неприязни к майору Круглову, чьи косые взгляды и саркастичные нападки на Галю вызывают рефлекторное желание счесать костяшки о его самодовольную рожу — но Майский обходится лишь едкими усмешками и колкими замечаниями в ответ. И, глядя в ее смеющиеся, самые синие на свете глаза, Сергей понимает с ужасом и восторгом одновременно: ничего не закончилось. Все начинается только сейчас.---
Проходит, кажется, целая жизнь — а они все в той же точке, где остались в первый и последний раз. Осень осыпается растрескавшейся позолотой с деревьев, задремавших в дождливой хандре; терпко-сладко горчит подмерзшая припозднившаяся рябина; с земли тянет прелой листвой и опавшими яблоками. Они на даче у Гали — снова одни в целом мире; коллеги разъехались еще до наступления сумерек, а им никуда не хочется убегать. И без того глупо потеряли столько лет. И друг друга. И он вновь обнимает ее сильно-сильно — как когда-то давно, в совсем другой жизни, кажется. И до зуда в кончиках пальцев вдруг хочется вытянуть из ее идеально-строгой прически дурацкие шпильки — чтобы густые тяжелые локоны хлынули по плечам водопадом. Непотушенные костры загораются с новой силой. Все возвращается. И они даже знают, что это. Приступ необоснованной нежности длиной в целую жизнь.