***
Они пришли с запада, с первыми лучами солнца. Колонна из грузовиков, мотоциклов и подвод, сопровождаемая пешими. Среди них не чувствовалось спешки, скорее наоборот: они шли нагло, в открытую, демонстрируя многочисленные трофеи. В этой сцене было что-то диковатое, не свойствленное современным солдатам, она невольно вызывала к жизни память о другой войне — том славном и кровавом сабельном походе, оставшемся крепким узлом на нити его жизни. Сейчас, на новой войне, он не переставал искать параллели со своим старым опытом, но редко находил их. Там война шумела крыльями, свистела и лязгала булатной сталью; тут же, в Эквестрии, она была другой: небо сковано свинцовыми тучами, землю пропитал страх. Новое оружие, новая тактика и стратегия, новый масштаб, всё это превращало единичного солдата в песчинку, и даже целая дивизия могла рассчитывать лишь на малый участок фронта, тянувшегося на тысячи километров от Лунного моря до Кристальных гор. На этом фронте каждую минуту гремели бои, а счёт погибших, раненных и искалеченных шёл уже на миллионы. И тем не менее, он не боялся, глядя на то, как его бойцы возвращаются с победой. Вот колонна достигла линии их траншей: первыми через мост перемахнуло два мотоцикла. Он узнал в одном из мотоциклистов Каурова: начальник штаба сидел в коляске, на его голове была залихватски нахлобучена ушанка, а через плечо был перекинут чейнджлингский автомат. На другом мотоциклете, ехавшем прямо за ним, чернела карликовая фигурка пленного чейнджлингского офицера. — Кауров! — Крикнул комбат, выходя навстречу втягивавшейся в тыл колонне. Головной мотоцикл свернул с дороги и остановился поблизости от лейтенанта. Начальник штаба вылез из коляски и сделал два твёрдых шага по направлению к комбату. — Боевая задача выполнена! Вражеская база в деревне Йеллоупич разгромлена: топливные запасы и склад боеприпасов уничтожены, захвачено оружие, техника и пленные. — Один пленный. — Поправил Грау. — Зато какой! — Ухмыльнулся Кауров. Начштаба представал перед комбатом в ином, необычном для него виде. Вместо спокойного, рассудительного и иногда немного несдержанного штабного офицера на него смотрел храбрый вояка, раззадоренный успешной вылазкой. Захваченный вражеский автомат смотрелся при нём так же естественно, как карты или бумаги, с которыми он имел дело до этого. — Ясно. — кивнул Иоганн, с уважением осматривая своего подчинённого. — А какие у вас потери? И почему нет точных данных о трофейном оружии? Кауров несколько смутился, на его лице снова пролегли привычные черты штабного: — Мы потеряли всего троих убитыми, раненых — восемь. А трофеи... сейчас пересчитаем. — Почему не пересчитали тогда? — Не вышло, товарищ комбат. С нами ведь пошло несколько солдат из Прайвена, они тащили всё... Грау невесело усмехнулся, снова предавшись воспоминаниям. — Будем бороться с неучётом! Не хватало ещё, чтобы они тут в чейнджлингской форме ходить начали, а то бывало уже. — Когда? — Совсем смутился Кауров. — Тогда. — Коротко ответил Иоганн. Двое военных пешком двинулись к штабным блиндажам, где разгружались грузовики. В окопах роты Уздцова, занимавшейся копом ложных позиций, начался достаточно громкий ропот: "Интересно, что же там у них? Нагребли наверное всякого..." Иоганн услышал голос бойца, и молча мотнул головой в ту сторону, как бы спрашивая у Каурова, действительно ли они захватывали что-нибудь эдакое. Кауров покачал головой: — Ничего подобного. У чейнджлингов нечего брать, да и времени было мало. — То бишь, "нечего брать"? — Да вот, нечего. Разве что то, что они у местных отобрали, но до этого никто не опустился. — Стало быть, наши враги бессеребрянники? — Да, есть такое ощущение. Но всё-таки грабят, воруют, пусть и втихую. — Солдаты берут мало, офицеры — побольше, а всё остальное возьмут буржуи с генералами... — Грау оборвал речь, размышляя над этим вопросом. — Только мы им не дадим. — А как же иначе! Страна чужая, а драться надо как за свою. Обоз остановился на импровизированном плацу. Бойцы начали вылезать из грузовиков и соскакивать с подвод. Вскоре, на земле были разложены богатые трофеи: три пулемёта с лентами, (не считая тех, что были на мотоциклах), винтовки, автоматы и цинки с патронами. Помимо этого было взято ещё больше карт и документов, а так же множество всякой мелочи, в подавляющем большинстве осевшей по солдатским карманам. Около гор вооружения стоял чейнджлингский майор: он не был ни ранен, ни избит, но вид имел непривычно растрёпанный. Его блестящие глаза быстро бегали из стороны в сторону, а челюсти были крепко сжаты. Он не был сильно напуган или сломлен, скорее просто не до конца понимал, что творится и где он находится. Вот к вернувшемуся из похода отряду подошли лейтенанты: солдаты быстро заметили их, во взгляде многих из них Иоганн увидел силу и уверенность. Внутреннее чутьё сказало ему, что эти пони и грифоны более не будут мешкать перед врагом. Нет, они не избавились от страха, ибо от страха невозможно избавиться, но их моральный стержень закалился в огне этого налёта, они победили страх и стали сильнее его. Грау не стал командовать построения, он просто спокойно прошёл мимо солдат и приблизился к чейнджлингу. Красноармейцы окружили их, послышались едкие замечания, кто-то уже начал тихо посмеиваться. Чейнджлинг увидел комбата, но посмотрел на него как-то странно, непонимающе. Конвоировавший его боец, в котором Иоганнн узнал одного из бойцов Шмульке, несильно ткнул оборотня прикладом, показал на командира и проговорил по нова-грифонски: "Это командир. Он будет допрашивать." Майор так и уставился на грифона, пытаясь понять его слова и находя в них что-то родственное своему наречию. Пулемётчик зыркнул на него так грозно, что перевёртыш пришёл к выводу намного быстрее, чем хотел бы. "Да, я понимаю." — Так же коротко, но на удивление твёрдо ответил офицер. — Это хорошо, что понимаешь. — произнёс комбат, услышав ответ пленника. — Говори теперь, что знаешь. Что тебе приказано? Какие у вас планы? Жук посмотрел на Иоганна, потом окинул окружающую его толпу высокомерно-презрительным взглядом. Он был ниже грифонов почти на целую голову, уступал в росте и многим пони, его выправка выглядело нелепо и неуместно в той ситуации, в которую он угодил. Наконец, обдумав все "за" и "против", тщательно оценив ситуацию, перевёртыш проговорил, пытаясь симулировать диалект новогрифонцев: — Завтракать — в Хоуп Холлоу, ужинать — в Луна Нова, опять завтракать — в Кантерлот! В круге послышался прыск и смех: грифоны сразу поняли, что сказал пленник, но их здесь было не так уж много. — Товарищи! — всё ещё серьёзно, но уже разделяя настроение личного состава произнёс Иоганн Грау. — Он сказал, что их солдаты будут завтракать в Хоуп Холлоу, а ужинать в Луна Нове, что они войдут в Кантерлот через два дня! Что вы ответите на это? Небольшое пространство вокруг комбата взорвалось громким хохотом: кто-то из грифонов сорвался на визг, кому-то пришлось опереться на товарищей, чтобы не покатиться со смеху. Иоганн смотрел на всё это и не мог скрыть радости: этот смех был смехом храбрецов, готовых встретить опасность лицом к лицу. Он не был причиной чего-то более глубокого, исходящего из глубины их душ и разумов. Они только что были и гнали чейнджлингов, взяли в плен их командира, а он пытается им доказать, что они вот-вот проиграют? Да черта с два! Они ни за что не поверят ему, ведь он жалок и слаб, пусть и не проявил открытой трусости. Что-то подобное Иоганн и планировал, чего-то такого он и добивался: вселить в уверенность и силу в сердца тех, кто никогда до того не сражался, заставить даже слабых духом твёрдо встать перед страшным врагом и сказать: "Попробуйте, сразитесь с нами!" "Не видать вам ни Новы, ни Кантерлота! Землю будете жрать!" — Слышались возгласы красноармейцев. Веселье быстро вспыхнуло, быстро же начало сходить на нет. Когда оно схлынуло, на лицах бойцов осталась только суровая и холодная уверенность, презрение к врагу и ложному страху, который он гнал перед собой. После показательного допроса, вражеского майора увели к противовоздушному укрытию под охрану двоих бойцов. Комбат решил направить чейнджлинга в тыл: ему не хотелось ни убивать офицера, ни допрашивать его дальше. Лейтенант решил сохранить майору жизнь и здоровье, тем более товарищи из особого отдела дивизии знали это дело намного лучше чем он, боевой офицер. Солдаты ещё долго не отходили от задора, вернувшись в свои подразделения они тут же начали рассказывать своим товарищам о том, как они себя проявили во время налёта на деревню. Отряд был достаточно крупным, в него отбирали каждого пятого бойца, а так же тех, кто уже имел какой-либо полезный опыт. Лейтенант Кауров, командовавший этой группой, отлично организовал её действия и сумел избежать неразберихи и хаоса, заставив красноармейцев действовать согласно плану, который в свою очередь был быстро разработан на месте, исходя из сложившейся обстановки. Трофеи были доставлены на склад и получили статус неприкосновенного запаса. Иоганн приказал собрать всех бывших шофёров и привлёк к делу батальонного мастера, чтобы те подробно изучили захваченную технику и оружие. Грау ещё не продумал точно, как использовать всё это добро, но оставлять его без внимания так же не хотел. На предстоящем регулярном политзанятии он намеревался участвовать лично. Брехт в последнее время действительно прислушался к его замечаниям, но сегодня комбат решил самостоятельно выступить перед подразделением. День только начался, солдаты отзавтракали и приступили к ежедневной рутине: каким-то взводам было поручено докапывать ложные позиции, кто-то пилил и возил дрова, те же, кому не досталось работы, занимались стрелковыми упражнениями и пристрелкой противоположного берега реки, ныне скованной тонкой коркой прозрачного льда. Разобравшись с боевыми трофеями, Грау вскоре вернулся к своему уже ставшему привычным занятию: он ходил вдоль своих позиций и наблюдал за работой. Не то чтобы это доставляло ему какое-то удовольствие, скорее наоборот: он чаще злился, когда видел халтуру или лень, которая проявлялась рано или поздно, осознанно или неосознанно. Комбат хотел добиться того, чтобы всё в его батальоне было отточено до мелочей. Он добивался этого ещё в Северяне, он непрерывно требовал этого от своих ротных и он лично следил за этим, вспыхивая каждый раз, когда видел просчёт. Выкопав траншеи, бойцы начали делать деревянные настилы, создавая в некоторых местах укрытия от снарядов и огневые точки для пулемётов. Несмотря на неопытность, работа всё же шла неплохо: многие солдаты были рабочими и строителями до войны, им не впервой было копать, пилить и таскать тяжести. С инженерной точки зрения позиции были довольно простыми и необустроенными, но за имеющееся время батальон старался зарыться в землю как можно глубже. Никто уже и не вспоминал о том, что союзники должны были оставить для них серьёзные укрепления с ДОТ-ами и ДЗОТ-ами, несмотря на увещания Любова Иоганн всегда отталкивался от установки, что на его левом фланге ничего нет, или, по крайней мере, почти ничего. Вот комбат подошёл к одной из групп работавших. Один из бойцов подтащил дерево и отдыхал, покуривая цигарку в щели у приволочённой им колоды. Двое красноармейцев брали из неё брёвна и укладывали, тщательно подгоняя друг к другу. Иоганн присмотрелся к их работе, и ему показалось, что стволы слишком тонкие. — Отставить работу! — Скомандовал он, узнавая в одном из работающих того самого бойца Шумана, которого не раз до этого полоскал за недобросовестную работу. Шуман тоже узнал его, и вытянулся как по команде "смирно", хотя такой команды не было. — Мне не нравится то из чего вы делаете накаты. Шуман, опять мухлюешь? — Просто спросил Иоганн, не распространяясь на сложные нотационные высказывания. Шуман посмотрел на командира со смесью страха, укоризны и какой-то особенной хитрости, привычной ему. — Ни в коем случае не мухлюю, товарищ комбат. — По-солдатски ответил грифон, стараясь не разозлить начальника своим тоном. Тот в свою очередь ещё не был зол по-настоящему, но и спокойным его нельзя было назвать. — Ясно всё с тобой. Это ведь рецидив, Шуман. Ты своей халтурой угробишь и себя, и товарищей. — Как же угроблю, товарищ комбат? — А вот так: полезай в окоп, стрелять в тебя буду. — Иоганн потянулся за табельным револьвером. — Посмотрим сейчас, как тебе под твоим же навесом будет. — Слушаюсь! — Ни капли не колебаясь ответил грифон, и спрыгнул в окоп. Его товарищ и куривший в стороне тягловый посмотрели на комбата со значением. Тот же достал свой револьвер и прицелился в ещё недоделанный настил. Щёлкнуло два выстрела: брёвна не поддались. Шуман спокойно вылез из-под настила и снова встал перед комбатом на том же самом месте с тем же самым выражением лица. Грау улыбнулся и похлопал бойца по плечу: — Вот теперь тебя хвалю я. — Брёвна надо хвалить. — Усмехнулся его товарищ. Шуман услышал его замечание и сдержался от того чтобы прыснуть. В батальоне ощущалось приподнятое настроение, комбат был этим доволен. Обход продолжился до полудня, в без пятнадцати двенадцать начались политзанятия: ротные политруки собрали солдат своих подразделений. Сами занятия могли показаться странными со стороны: комиссары читали корреспонденцию, доводили до личного состава приказы и заявления первых лиц государства или армейского командования. Так же политзанятия использовались с целью поднять моральный дух бойцов: на них они высказывали политрукам свои страхи и сомнения, а задачей политруков было их подавить. Однако, на этот раз политзанятия решено было использовать иным образом: солдатам показали вражеское оружие, элементы униформы и прочие отличительные знаки, помогавшие распознать вражеских ефрейторов и офицеров. Это было важно с практической точки зрения, хорошо действовало и на мораль: теперь даже самые нерешительные и избежавшие участия в налёте бойцы увидели, что враг пользуется в целом таким же оружием, как и они, что его армия и его военная сила не представляют из себя чего-то особенного. Что чейнджлингов можно бить, а успех в бою с ними зависит исключительно от них самих. Там же был разобран и печальный опыт группы Карлова, отмечены умелые действия вражеских разведчиков, способных как атаковать, так и обороняться, не боящихся боя и судя по всему, способных упорно держаться до последнего. Однако, после рассказа об их достоинствах тут же было сказано о том, что их у врага очень мало и везде их быть просто не может. Грау лично присутствовал при некоторых лекциях, особенно ему понравился тон политрука Петерса, который храбро сражался в бою за Йеллоупич и, по собственным заверениям, сумел даже подстрелить одного из оборонявшихся разведчиков врага, которых сумели грамотно окружить, создав иллюзию численного превосходства и вынудив уйти в глухую оборону. Комиссар рассказывал горячо и весело, постоянно отпуская шутки и едва не отходя от темы. Солдаты слушали его с огромным интересом, после рейда на чейнджлингов Петерс стал пользоваться куда большим авторитетом в роте Адлера, к которой был приписан. Как ни странно, но в подразделении, в котором командовал грифон, грифонов было меньше всего, а пони не очень хорошо относились к последним из-за строгого и местами даже "старорежимного" характера комроты. Грифон Петерс тоже не вызывал у них реального уважения, но когда он лично подверг себя опасности, и, по рассказам очевидцев, проявил себя более чем достойно, его начали уважать по-настоящему и к его слову начали прислушиваться намного чаще. — Здравия желаю, товарищ комбат! — К Иоганну подошёл высокий и статный командир, которого точнее было бы назвать словом "офицер". Вид у него был строгий, выдержанный, и даже перед лицом начальства в глазах военного не возникало даже толики лишнего подобострастия. Адлер уважал Грау, но уважал его холодно и сухо, не видя в нём ничего особенного. В чём-то они были даже похожи: у обоих за спиной был тернистый и тяжёлый путь, только у комбата он был намного короче, чем у его подчинённого. Если бы Адлер был не политическим эмигрантом, а полноценным офицером РККА, то он точно получил бы более высокую должность. — Здравия желаю, товарищ Адлер. — Ответил ему старлей и приложил лапу к козырьку своей фуражки, которую пока что не хотел менять на шапку. Адлер ответил тем же. Если с Кауровым, Брехтом и остальными северянскими пони и грифонами Грау общался на "ты", то в общении с Адлером он держал более высокую планку, не желая фамильярничать с опытным воином. Адлер кивнул на Петерса, продолжавшего свой рассказ: — Слышите, как поёт? Сразу видно — пороху не нюхавший. Повоевал раз автоматом вместо языка — сразу стал на грифона похож. — Да, это верно. Но стреляет он действительно неплохо, Брехт хорошо разбирается в подчинённых. — Брехт хорошо разбирается в гуляше. — крякнул Адлер. — А стрельба и бой — это разные вещи. Знавал я в полку одного адъютанта — он мог в пятачок с пятиста шагов попасть, а когда до боя дело дошло и его с депешей в батальон послали — так он побоялся. Струсил! — Такое бывает... А вы ведь, в кемерскаевской революции участвовали? — Участвовал. — кивнул Адлер. — Только толку с того... Кайзера свергли, учредили республику, а потом... По-герцландски не описать. По-северянски можно. Хотели свободы, конституции, а получили шиш с маслом. Крови столько было, что хватило бы на второй Гряйфкёниг, а наши вожди в итоге оказались хуже тех, против кого выступили. — Я слышал об этом. Ещё в Уэтере. — Грау мрачно покачал головой. — Куда всё катится? Стравливают грифонов... — Вам горько, а мне ещё горше. Сейчас в Герцланде даже не кайзер, а какая-то шваль офицерская во главе с этим, как его... А, неважно, как его по фамилии, фамилии той он не достоин ни на пфенниг. Слыхал я о нём ещё в ту войну, когда за одну найденную листовку он развешал на деревьях целое село. — Редкостная сволочь. — Кивнул Иоганн, и снова посмотрел на Петерса, который уже заканчивал свою ежедневную работу. Рассказ комроты вызвал у него противоречивые чувства: бывший кемерскаевец, настоящий герцландский офицер. Понятно, почему на него донесли, он действительно мог бы сотрудничать с врагом, если бы у него не было совести и достоинства. На выводе комбата, их разговор закончился. Командиры попрощались. Адлер остался в своей роте, а Грау отправился в штаб. В штабе же его ждали связисты и его ординарец — пегас Белов. Иоганн решил, что этому пони виться у него в хвосте сейчас мало смысла, поэтому он проводил время здесь, в компании связистов. Взвод связи в батальоне уже несколько дней не просыхал от пота: пегасы и земнопони под руководством молодого единорога Лебедева тянули провода сначала от рот к батальону, потом от батальона к полку, занимались достаточно сложной и ответственной работой и теперь были относительно довольны тем, что она частично закончилась. Батальонный пункт связи находился чуть поодаль обиталища Грау, но связисты всё-таки иногда заглядывали туда. В "предбаннике" блиндажа комбат столкнулся с Лебедевым. Тот был как обычно насуплен и устал, краснота не сходила с его глаз уже несколько дней. — Товарищ комбат, пришло сообщение из штаба дивизии. Генерал Любов вызывает вас к себе, вечером сегодняшнего дня вы должны явиться к нему в штаб. — По поводу? — Заинтересованно спросил Грау, несколько ошарашенный и обрадованный этим известием. — Товарищ генерал любит краткость. — Пожав плечами ответил командир телефонного взвода. Комбату оставалось только смириться с этим. — Как в общем проходит ваша работа? Может быть, можете мне что-нибудь доложить? — Ничего особо важного, товарищ комбат. Командир нашего полка так же был вызван к генералу, а Логгер отослал вам телефонограмму о том, что хотел бы переговорить с вами в штабе дивизии, когда вы туда явитесь. — Ох уж этот Логгер... — Проговорил про себя грифон, испытывавший какую-то немотивированную неприязнь к этому окруженцу, ныне прикрывающему его фланг. — Товарищ комбат, вас больше ничего не интересует? — Спросил единорог, вопросительно наклоняя голову. — Нет, меня ничего серьёзного не интересует. Можете быть свободны. — Лебедев кивнул и удалился. Грау прошёл в предбанник и сел на топчан, заменявший ему кровать. За столом сидел политрук Брехт и просматривал какую-то корреспонденцию. Каурова не было — скорее всего, тот спал в своей землянке, заранее пообедав и сделав кое-какую работу. Начштаба не спал всю ночь и подобное действие было ему простительно, всё равно такой сон не длился дольше двух или трёх часов. — На правом фланге уже второй день грохочет — это пушки полковника Терентьева. — Как бы между делом отметил Брехт. В блиндаже до него не долетали эти отдалённые звуки, но снаружи они были слышны очень хорошо. — А мы стоим. — Коротко и угрюмо подытожил Грау. Спальное место блиндажа оказывало на него странное действие: едва сев на него, грифон начинал задумываться о происходящем вокруг: "Если чейнджлинги уже ломят прямо по шоссе, значит попытаются пойти обход. А через кого им удобнее обходить? Точно не через полки Возова и Ломового: там высоты, крепкие позиции, артиллерия. Можно конечно ударить, но кровью ведь умоются, не дураки же все эти Триммели и Ларинксы впустую бросать солдат на убой? Нет, они будут искать слабое место, они его уже нашли..." — Внутренний взор Иоганна заострился на той самой карте, которую вчера добыл смелый и удачливый Копытов, сотоварищи убивший двух вражеских дозорных. Авангарды мотострелковых полков, передовые базы с топливом и провиантом, заготовленными специально для удара вглубь, на окружение. Тысячи солдат и офицеров с пушками и миномётами, всё это поставлено против тонкой нитки их батальона, против такой же тонкой, но более длинной линии их полка, который тянулся одним эшелоном по полям и перелескам, как назло лишённым высот и мест, за которые можно было бы крепко уцепиться. Вспоминая всё это, грифон сухо и холодно понимал, что им не остановить этого напора. Они — тонкая плотина на пути ледоходной реки, и всё, что они могут сделать — выиграть время, спасти фланг Тереньева, который уже храбро сражался и не пускал врага к Хоуп Холлоу, превращая получасовой бросок в целые сутки тяжёлых боёв, стоящих врагу танков, времени и сил. Дивизия стояла всего в пяти километрах от города, она рано или поздно отступит к нему, но лучше уж это случится поздно, чем рано...***
Медленно, но верно приближался вечер. У солдат и офицеров 3-го батальона практически не было свободного времени. Одни копали, другие стреляли, третьи работали с брёвнами, четвёртые вели дозор и ближнюю разведку. К тому времени, из Эпплстока ушли последние беженцы, а оставшиеся пони старались помогать Грау и его солдатам. Они отдавали красноармейцам еду из своих погребов, кто-то помогал валить лес и копать окопы. В той части кленовника, которая служила батальону флангом, был покинутый дом лесника. Комбат хотел просить у него разрешение на рубку леса, но когда узнал от местных, что тот уже давно ушёл, более не задавался подобными вопросами. Эквестрия, процветающее и населённое государство, в этих местах напоминала страну-призрак. Крепкие кирпичные дома были брошены, хозяйства покинуты, и трудно уже было поверить, что когда-то здесь жизнь била ключом. Постепенно приближался вечер. План дневных работ подходил к своему выполнению, а земля и небо становились всё более и более мерзопакостными с каждой минутой. Подул ветер и ударил холодный косой дождь. Грунт, ещё вчера припорошенный снегом и схваченный морозом, превратился в жуткую кашу, в которой вязли ноги и колёса. Вода пропитывала всё, забираясь в незаконопаченные щели землянок и под воротники солдатских шинелей. Пегасы и грифоны кутались в плащ-палатки, чтобы закрыть крылья и не вымокнуть. В их одежде проделывались специальные отверстия под крылья, в которые легко проникала дождевая вода. Грау с угрюмым молчанием смотрел через приоткрытую дверь блиндажа. Скоро нужно было двигаться к комдиву, лететь. но под таким дождём лететь было практически невозможно, но, тем не менее, это нужно было сделать. Всё-таки это был не ливень, но и грибным его тоже назвать было нельзя. — Ну что, товарищ комбат. Пойдём? — За спиной раздался голос Белова. — Погода — дрянь. — Прямо и резко заявил Грау. — Это верно. Клаудсдейльцы с ума сошли, либо специально врагу гадят. — А о нас они подумали?! — Так чейнджлингам сейчас не лучше, будьте уверены. — Надеюсь. Они вышли из блиндажа. На них не было палаток, и уже через полминуты Грау почувствовал, как что-то холодное растекается по его спине, пропитывая гимнастёрку и исподнюю рубаху. Перья грифона были достаточно плотными и не пропускали влагу, но это всё равно было неприятно. Можно было бы избрать другой путь перемещения, но решившись на что-то, крылатые не намерены были менять своего решения. Грау разбежался, чавкая в мокрой земле и оттолкнулся от неё ногами попутно расправив крылья. Холод влага ударили ему в лицо, но грифону это было абсолютно параллельно. и Им предстояло не больше десяти минут лёта и они должны были легко с этим управиться. Всё, что было на комбате было тщательно привязано к ремню и портупее, ничего не болталось и не рисковало раскрыться в неудачный момент, даже сапоги на всякий случай были перевязаны тесьмой. Белов проделал тоже самое и Иоганн чувствовал его позади себя. Сверху открывалась тёмная и трудноразличимая картина: тучи скрывали лунный свет и даже грифоний глаз различал всё с трудом. Грязь дороги мало чем отличалась от обычной грязи, фонарей же не было видно за версту — везде царила практически полная светомаскировка. Однако, комбат и ординарец летели не очень высоко, и дорога была видна им неплохо. Едва отлетев от своих позиций, военные увидели тыл дивизии: он тянулся вдоль западных и северных предместий Хоуп Холлоу, загибаясь вместе с линией переднего края. В тылу даже при такой погоде кипела деятельность: кто-то куда-то шёл, кто-то что-то делал, по дорогам пешком шли пополнения и подкрепления, попадались и отставшие бойцы. Шум дождя сверху был не так силён как снизу: здесь были слышны единичные, ленивые выстрелы пушек, уже отгремевших своё за этот тяжёлый день. Отсюда же было видно то, как стягиваются силы к мейрчестерскому шоссе, как оттуда вывозят подводы с ранеными и подвозят боеприпасы, еду. Всё это походило на упорно работающий муравейник, самоотверженно работающий сообща. Завтра предстояли новые бои, и ночь уже была не временем отдыха, но временем напряжённой подготовки. Штаб генерала Любова находился не в городе, но близко к его предместьям. Он находился в одной из мелких деревень, но базировался не в доме, а в блиндаже, выкопанном здесь ещё эквестрийцами. Гарнизон Хоуп Холлоу проводил работы по укреплению городских окраин, но сейчас это полностью взяли на себя тылы 109-й дивизии. Грау и Белов добрались сюда за считанные минуты, их сразу узнали и пустили к блиндажу, у которого уже толпились ординарцы и младшие штабные. Были там и военкоры, старавшиеся не отсвечивать. Корреспондентов из "Правды" и других северянских газет ещё можно было отличить по военной форме, но вот работники эквестрийских изданий вызывали много вопросов, ведь большая их часть всё ещё ходила в гражданской одежде, а вид гражданского лица с фотокамерой наперевес всегда настораживал вкупе с языковым и культурным барьером. В блиндаже Любова было тепло и светло: эквестрийцы умели строить просторные, крепкие, а главное — жизнепригодные убежища, имевшие немало удобств. У штабного блиндажа было три отделения, не считая прихожей, в которой дежурили связисты и штабные. Землянка была достаточно глубокой и защищённой от вражеских бомб и снарядов. — Хорошо наш генерал устроился. — Успел заметить Белов, осматриваясь вокруг и попутно протискиваясь мимо наполнявших блиндаж командиров и адъютантов. — Да, наши блиндажи похуже. — Коротко ответил Иоганн, отряхивавший с головы воду. Надетая на нём фуражка серьёзно вымокла, но в целом их перелёт был слишком коротким чтобы повлечь за собой тяжёлые последствия. Тем более, в этом месте было так жарко и душно, что даже вымокшая до последней нитки шинель могла бы полностью высохнуть всего за пару часов. Генерал находился в третьем отделении блиндажа, представлявшем из себя средних размеров помещение, которое с некоторыми оговорками сошло бы за обычный кабинет в какого-нибудь председателя сельсовета, разве что здесь не было окон и потолок был немного ниже. Здесь не чувствовалось суматошности и хаотичности, свойственной многим другим укрытиям. Пока в других частях землянки кипела работа и толпились военные, здесь было тихо, чинно и спокойно. — Здравия желаю, товарищ Грау. — Командир открыл толстую дверь и осторожно вошёл внутрь, оставив Белова позади. Генерал-лейтенант Любов стоял за столом и приветствовал подчинённого. Он улыбался, явно получая удовольствие от царящей в своем кабинете обстановки. — Здравия делаю, товарищ комдив. — Грифон приложил лапу к козырьку. Перед входом сюда он снял с себя грязные и мокрые перчатки, оголив поблёскивающие бежево-чёрные когти. Лейтенант тут же увидел, что помимо Любова здесь сидит ещё несколько военных, среди которых был в том числе дивизионный комиссар, а так же какие-то серьёзный и насупленный политработник из армейского штаба. Они явно только что имели с генералом беседу, а сейчас молча сидели в блиндаже, видимо ожидая машины и не желая выходить под внезапный и омерзительный дождь. — Присаживайтесь. — Василий Иванович кивнул на один из стульев, стоявших у стола. Иоганн подошёл к нему, но садиться не стал. Однако, генералу явно хотелось, чтобы он сделал это, так что грифону пришлось сесть. Любов не хотел долго тянуть с вопросом и сразу перешёл к делу: — Действия вашего взвода этой ночью стали мне известны практически сразу. Карты и "языка" я так же получил вовремя. Весь день сегодня на ушах — думаем как нам быть. Вот позвал к себе полковника Терентьева, потом вашего начальника, а потом вас. Дело наклёвывается нешуточное, вот что я вам скажу. — Это мне известно. — кивнул лейтенант, мысленно возвращаясь к своему участку и положению батальона. — Враг будет разворачивать против нас серьёзные силы, чейнджлинги попытаются вырваться во фланг артиллеристам Терентьева. — Верная мысль. — генерал улыбнулся хитрой и умной улыбкой, что было странно в такой серьёзной ситуации. — И вы своим рейдом-налётом ничего серьёзно не изменили. На вас идёт каток который невозможно остановить сотней-другой молодцов и парой поджогов, нет... Его не выйдет так просто остановить. — Товарищ Любов, за потерю Хоуп Холлоу придётся отвечать... — Как бы пытаясь вразумить офицера проговорил армейский комиссар. — Я это понимаю, товарищ Майский, но за потерю целой дивизии и создание бреши во фронте мне придётся отвечать не меньше. — Ответил политруку генерал. Слова комиссара можно было понять как угрозу, если бы Любов не знал его лично. — Кстати, а почему у вашего комбата до сих пор шашка на боку? Это что у нас тут за самодеятельность? — Майский перевёл внимание на Грау. Действительно, на ремне командира висела достаточно длинная зафийская шашка с чёрными ножнами и рукоятью, украшенной простой резьбой. — Виноват, товарищ политрук. Начинал службу в артиллерии, так с тех пор и не перевооружился. — Твёрдо и по форме отвечал Иоганн. Тот посмотрел на него как на дурака и осклабился: — Так ваша шашечка-то не по уставу, товарищ комбат! У нас в артиллерии использовалось холодное оружие другого типа. Так почему же вы... Дверь немного отворилась и в открывшуюся щель протиснулась голова молодого ординарца. Он бросил осторожный взгляд на генерала, потом нашёл глазами начальника и после этого доложил: — Машина есть! Майский коротко кивнул ему, потом тяжело встал со своего стула, отдал честь Любову и в сопровождении дивизионного комиссара покинул помещение. Когда они удалились, генерал тихо засмеялся, глядя им вслед. — Верно говорит Майский, попадёт вам за это. — Отходя от смеха сказал он Иоганну. — Это оружие мне дорого. Я получил его не за просто так. — Спокойно ответил Иоганн. — Понятно это всё. Прайвенская война, борьба народа за свободу. Вы добыли его в бою или оно наградное? — Трудно сказать. Я думаю, что и то и то сразу. — Интересно. — жеребец покивал, на миг задумавшись о том, каким же способом его подчинённый разжился такой экзотикой. — Впрочем, та война уж кончилась, а сейчас идёт совсем другая. Если говорить коротко, то на своём участке вы выиграли достаточно мизерное время, но это время тоже можно использовать. Помните нашу последнюю беседу? — Да. Засады, отходы, бои на истощение. Но если против нас пойдёт, допустим, полк, то придётся тяжело. — Легко не будет в любом случае, но пару дней вы выиграете. За пару дней можно много дел наворотить, не так ли? За два дня они могли бы до самого Кантерлота доскочить, а вы это время у них выдернете! Победа — это не столько уничтожение врага, сколько сохранение своих сил, сохранение возможности продолжать сражаться. Знаете... а выньте шашку из ножен. — Зачем? — Хочу вам показать на примере. Иоганн нехотя отстегнул ножны от ремня и положил их на стол. Потом он снова взял их в одну лапу, а другую вложил в грубую и простую рукоять. Раздался лязг вынимаемого клинка, в тусклом свете электрической лампы блеснула сталь, покрытая булатным узором. Глаза генерала засверкали: он чётко ухватил мысль, и готов был изложить её. — Видите узор на клинке? Этот узор невозможно стереть с клинка, как ни бей по нему, что с ним ни делай. Батальон должен быть подобен булатной стали — крепким, гибким и смертоносным, способным сохранить боеспособность под любым ударом. Вы ведь понимаете, от кого всё это зависит? Я уверен, что ваши бойцы уже избавились от того страха, который испытывали в начале. Вы сделали всё возможное для этого и вы большой молодец. Вы ковали свой батальон под Марксом, вы закаливаете его здесь, в этих боях. — Это так. — снова Кивнул Грау. — Какие будут ваши дальнейшие указания? Вы призвали меня чтобы о чём-то распорядиться? — Я призвал вас в первую очередь для того, чтобы вы имели всё ввиду, чтобы не расслаблялись. Ваш участок опасен, и на вас лежит особая ответственность. — Я всецело понимаю это. Насколько мне известно, полковник Логгер так же вызван к вам. — Да, вызван, только вот, его что-то долго нет... Тут в дверь снова постучали, Любов дал добро и она вновь отворилась. В щели возникло лицо другого ординарца: — Товарищ генерал, полковник Логгер прибыл! — Проговорил молодой боец. Любов кивнул ему и улыбнулся Грау, прислушиваясь к усилившимся за дверью разговорам. — Скажите мне, товарищ Грау. Что вы думаете о наших союзниках? — Я думаю, что они недостойны доверия. С нашей последней встречи моё мнение мало поменялось. — Прямо и жёстко высказался пернатый. — Что-ж, в чём-то вы и правы. Эквестрийская армия оказалась не готова к войне. Пони обманули, застали врасплох, но перед этим они обманули сами себя. В итоге, мы видим то что видим. Их генералы допустили множество преступных ошибок, но вот иные военные готовы драться, это я вам говорю на полном серьёзе. — Так готовы драться, что без зазрения совести лепят какую-то чушь про непобедимого врага. — фыркнул Иоганн, уже слыша приближающийся к двери стук копыт. — Это не чушь, товарищ комбат. Это психология. У страха глаза велики, а кто из нас не боится? Нам легко судить о враге не зная его полной силы, а они уже испытали все чейнджлингские уловки на собственной шкуре. И знаете что, товарищ Грау? Они готовы бить чейнджлингов и у них на то есть куда большая мотивация, нежели у нас. Единственное, чего у них сейчас нет — это времени на перегруппировку, а так же достойного примера тех, кто сражается храбро и умело, кто бьёт врага, кто наносит ему потери. Вы понимаете о ком идёт речь? — Прекрасно понимаю. — Ответил Иоганн. В отделение вошёл полковник Логгер: пони был одет в северянскую шинель, но из-под неё виднелся мундир эквестрийской армии. Он промок и замёрз до нитки, его лицо выражало раздражительную злобу. — Здравия желаю, сэр. — Кивнул ему Любов. Военные обменялись приветствиями. — Джентльмейны... — запыхаясь произнёс офицер. — У вас не найдётся чаю? — Мы как раз собирались его организовать. Без вас бы не начали. — На неплохом эквестрийском языке заверил его генерал. Грау, тоже знавший пресловутый "центральный спич", предпочитал молчать, демонстрируя суровую насупленность. — Очень любезно с вашей стороны. — Жеребец, видимо уже отошедший от тягот окружения, оказался довольно общительным, если не сказать — болтливым. Любов не мог воспринимать этого положительно, но сохранял дипломатичную учтивость. Вскоре полковнику налили чаю, а подаренная ему шинель была повешена при входе в помещение. Стол, на котором обычно раскладывали военные карты, на какое-то время превратился в место для чаепития. Тем не менее, это вовсе не было поводом кончать серьёзный разговор. — Как идут дела на вашем участке? — Как бы невзначай спросил генерал у эквестрийского полковника. — Мы окопались на вверенном участке близ хозяйства Спрингхаус. Спасибо вам за материальную помощь, но мои солдаты всё ещё серьёзно измотаны после всех... мытарств. — Логгер не сразу смог подобрать подходящее слово для описания всего произошедшего с ним и его полком. — Мы находимся далеко от позиций Грау, а наш левый фланг — пустота... — Туда должна подойти 124-я дивизия Поневского. Она уже недалеко от нас — подходит из тыла. — Надеюсь, они успеют. — С настороженной и нервной интонацией сказал Логгер. По нему видно было, что он серьёзно нервничает. — Пейте чай, он помогает не думать о глупостях. — всё тем же приятным тоном увещал его Любов. — На вашем участке что-то происходит? — Да. Происходит. Противник устроил ночной налёт — пятнадцать моих бойцов убито, ещё два десятка бросило свои посты и предприняло попытку бегства с позиций. Их тут же захватили и казнили на месте по моему распоряжению. В помещении внезапно воцарилась гробовая тишина. Первое время красноармейцы не знали что ответить своему коллеге. Любов и Грау переглянулись, затем снова посмотрели на Логгера. — Понятно... — протянул генерал. — Вас можно понять, хотя другие могли бы упрекнуть вас в жестокости. Дисциплина в вашей группе подорвана, и то, что вы вообще находитесь там — это следствие нашего отчаянного положения. Остаётся надеяться, что вы хоть как-то нам поможете в скором времени. — Сегодня днём ко мне пришло пополнение из переформированного взвода окруженцев, так что можете считать эту потерю восполненной. Эти два десятка трусов были замещены теми, от кого может оказаться побольше пользы. — Никто не заметил, как вежливый и даже весёлый тон жеребца стал более мрачным и тяжёлым. Иоганн посмотрел на Логгера почти ошеломлённо: "Он рассуждает об убийстве своих солдат так, будто это обычное дело. Это жестокость или сознание необходимости? Почему он командует трусами и казнит их вместо того чтобы пытаться воодушевлять их? С другой стороны, открытое бегство от боя..." — Подумал про себя Грау, всматриваясь в лицо офицера, с которым был знаком только мельком. Под глазами Фира залегли глубокие морщины, на щеках ярко отражались последствия недоедания. Его глаза было трудно прочитать, потому что полковник, будто бы следуя старой привычке, старался подстроить свой взгляд под разговор и не показывать своего настоящего состояния. — Пополнения это хорошо, но в них мало смысла если солдаты пали духом, сэр. Судья по вашему рассказу, в вашей группе довольно слабый моральный дух. — Нет, вы ошибаетесь. Мои солдаты — храбрые, честные и исполнительные пони. Я прошёл с ними много километров по полям и лесам, и готов был отдать свою жизнь во имя выживания полка. Но тот вражеский налёт был организован... крайне умело. И они не выдержали. Я поступил так, как требовал воинский устав моей страны. Судите меня, джентльмейны! — В последней фразе Логгера мелькнуло что-то живое и искреннее, Грау показалось, что жеребец был готов заплакать в этот момент. "Он не так уж жесток, как кажется." — Решил для себя командир. — Что-ж, тогда они нам неплохо пособят. Скажу вам, что дела под Хоуп Холлоу нешуточные. — И лучше бы вам нас не подвести, сэр генерал. Эта война — подлое и несправедливое предприятие. Враг обманул нас множество раз, но столько же нас обманывало и предавало собственное начальство... На мне лежит кровь моих солдат и я не хочу чтобы всё, что я сделал, вылетело в трубу. — Я вас понимаю, Логгер. И всё же, на данный момент у вас есть чёткие цели и задачи. Действуйте в рамках своих возможностей, а мы будем действовать в рамках своих. — Уговор. — На лице эквестрийца появилась странная неестественная улыбка. Разговор продолжался ещё некоторое время: Любов рассказал эквестрийцу об успехах Грау и о удачных боях на северных подступах к городу. Логгеру же мало что оставалось доложить, поэтому большую часть оставшегося времени он просто слушал, ожидая момента, когда ему будет дана возможность уйти. Грау тоже ждал этой возможности, ожидая разговора со своим соседом, о котором тот предупредил его заранее. Постепенно, с серьёзных тем военные перешли на обсуждение гражданской жизни, а точнее — обсуждение кино и современной музыки. В дверь постучали. Иван Васильевич тут же встал со стула и разрешил стучащемуся войти. Им оказался взмыленный, уставший и явно встревоженный адъютант, в котором генерал тут же узнал помощника полковника Терентьева, чей полк сейчас оборонял самый важный рубеж. — Думаю, наша встреча на этом кончена. — Строго сказал Любов своим собеседникам и быстро выпроводил их наружу. Грау и Логгер одели шинели и удалились. Когда дверь хлопнула, за ней тут же послышался встревоженный голос жеребца: "Товарищ генерал! Штаб полка атакован диверсантами противника!.." Остальной части высказывания комбат не успел услышать. Военные вскоре вышли из блиндажа. Снаружи было пасмурно, сыро, но дождя уже не было, только глухая чернота облаков нависала сверху, погружая всё вокруг во мрак и дымку. На дороге около блиндажа стоял новенький джип, выписанный Логгеру из гарнизона Хоуп Холлоу. Дойдя до самой машины, у которой дежурил закутавшийся в плащ-палатку водитель, офицер и комбат наконец начали свою беседу. — Сэр, вы получали моё извещение? — Как бы поинтересовался полковник у Иоганна, тот утвердительно кивнул. — Да, я получил его. — Это хорошо. Дело в том, что вся эта ситуация начинает очень сильно пахнуть жареным и я, честно признаться, серьёзно переживаю по этому поводу. Ваш генерал производит впечатление, но я не знаю, стоит ли ему верить. — Логгер посмотрел на лейтенанта пристально и заискивающе. Он мог бы показаться Иоганну каким-нибудь салонным франтом в военной форме, если бы не рассказанное ранее. — Ему стоит верить. Я недолго знаю этого жеребца, но он отлично проявил себя во время формирования дивизии и уже имел военный опыт до её формирования. — Спокойно ответил грифон, уже подозревая что-то неладное. — У моего командира была такая же характеристика, сэр. Отец солдат, герой Зебрики, пегас-красавец и просто славный малый. Но стоило ему столкнуться с врагом... — И он не выдержал, верно? Между говорившими установилась короткая пауза. Логгер как обычно занялся тщательным подбором выражений. — Да. Он не выдержал. Застрелился как только узнал, что противник отрезал два наших батальона окопавшихся на одной из высот и все попытки вызволить их провалились. Остальные пытались что-то поменять, но враг легко навязал нам свои правила игры. Может быть, мы сами где-то ошиблись, но итог вышел именно таким. — Пони пошарился в карманах новой шинели и достал оттуда пачку сигарет. Он вытащил оттуда две штуки и одну предложил Иоганну. Тот неохотно принял папиросу и достал свои спички. Когда они уже задымили, Логгер продолжил: — Но это дело уже минувшее. Сейчас у нас другие дела. — Если наши части примут бой — то они должны сделать это сообща. Иначе между ними вобьют клин и разобьют поодиночке. Задача всего нашего полка — не дать чейнджлингам выйти на шоссе за спиной Терентьева и остальных. Так что если вас начнут серьёзно бить — отходите на наши позиции и усиляйте их. Там уже будем смотреть по обстоятельствам. Мы захватили их карты, и судья по ним, для врага вы более лакомая мишень, нежели мы. — Это уже сказал генерал. — выдохнул пони, смотря на ту часть неба, где должна была находиться луна. — А вы повторили его слова. Из ваших уст они звучат иначе. Вы просты, грубы и прямолинейны. И почти всё, что я от вас услышал в этот момент было сказано исключительно по делу. Под началом дураков обычно не бывает таких, как вы. — Стало быть, я могу более не волноваться за свой левый фланг. — Нет, не можете. — Выдохнул Логгер и снова посмотрел на комбата. Грау сразу понял, что полковник не врёт, хотя ему очень хотелось бы соврать в этот момент. — Ясно. В таком случае — крепитесь. — Вам того же. Удачи. — Пони отдал грифону салют, тот ответил аналогичным жестом. Логгер сделал шаг к машине и забрался на переднее сидение, буркнув несколько слов водителю. Вскоре машина сорвалась с с места и укатила в ночную дымку, провожаемая взглядами тревожных часовых. — Странный командир. Все эквестрийцы такие. — Со спины послышался голос Белова. Грау обернулся и утвердительно кивнул. — Про странность это верно. Полетели назад. Вскоре комбат и ординарец снова были в мокром и холодном октябрьском воздухе. Грифон смотрел перед собой и обдумывал всё сказанное там, в штабе Любова. Иногда ему казалось, что спокойствие и хладнокровие генерала возрастает по мере ухудшения обстановки вокруг них.