***
Чёрные тени метались на границе зрения, а сам взор плыл и переливался, будто бензиновые разводы на воде. Образ за образом, видение за видением, обрывки фраз, лиц, взглядов проносились так быстро, что вызывали тошноту и головокружение. Это был не просто бред или горячка, не обычное проявление лихорадки, но нечто более дикое, нечто более страшное. Он чувствовал, как его существо выворачивается наизнанку, а реальность вокруг скручивается в бараний рог. Секунда — в уши ударил грохот взрыва; вторая — перед глазами мелькнули обрывки лиц товарищей: все перепуганы, смотрят с удивлением; третья — снова грохот, скрежет, вопли мертвецов; четвёртая — чёрный силуэт северянского офицера, стоявший в грязи среди огня; пятая — летнее солнце, закрытое пылью и чёрным дымом; шестая — взорванный танк, останки обугленного экипажа гниют на горячей чёрной земле; седьмая — белые призрачные силуэты скачут среди облаков, замогильный визг торжества льётся по небу, будто бы пробиваясь сквозь тонкую мембрану, уже едва способную сдержать их;восьмая — лежащие в руинах города, десятки, сотни городов, многих из которых он не видел; девятая — горы мертвецов, будто бы павших от какой-то болезни и чёрные крылатые фигуры, парящие в небе, на котором были всё те же силуэты. Визг, скрежет, крики, потерявшие смысл и слившиеся в жуткую и бессмысленную какофонию. Что-то было из его памяти, что-то нет. Он будто бы видел то, что происходило в других местах, тысячах других мест в самое разное время. Тысячи вещей промелькнули за секунды, и каждая выражала горе и ужас. На десятую секунду он открыл глаза. Не открыл, но лихорадочно распахнул, крупно дрожа и хватая ртом воздух. Кто-то начал успокаивать его, он почувствовал на себе тяжёлое шерстяное одеяло. В нос ударил запах медицинских препаратов, свет проникал через маленькую, узкую щёлку. Он был здесь не один — кто-то спокойно и почти бесчувственно лежал рядом, кто-то нависал над ним, держась где-то позади. Его голова повисла в воздухе и опустилась на что-то мягкое. Он почти ничего не различал вокруг себя, но постепенно в темноте начали вырисовываться очертания кибитки, он повернул голову и увидел лицо, замотанное краснеющими белыми бинтами. Он было хотел испугаться, но чьё-то мягкое прикосновение заставило его голову повернуться в другую сторону. За судорогами пришла слабость, его тело обмякло и он почти потерял возможность двигаться. "Успокойся, не надо." — Чей-то голос всё ещё говорил ему в ухо. Он не мог ответить и молча смотрел перед собой. Перед ним показались две слабо блестящие точки, маленькая фигура заслонила собой свет. Белый чепец и такое же белое платье, на котором в полумраке темнел красный крест. Он хотел было задать какой-то вопрос, но не мог. Его только что очнувшееся сознание начала поглощать дрёма. Резанула мысль: "Опять!" — И он с мольбой посмотрел на сестру, чувствуя как смыкаются веки и закатываются зрачки. "Прости." — Снова пролепетала кобыла, а потом всё снова размылось. Он почувствовал, как проваливается куда-то, а потом наступило тихое, спокойное небытие.***
Лихорадка полностью вступило в своё право. Жар, озноб и бред поразили его, подавляемая болезнь вырвалась наружу и властвовала над ним. Грау бредил, разговаривая то с Любовым, то с Кауровым, то с кем-то из бойцов. Перед ним то и дело представало лицо Белова — оно склонялось над ним, молчаливо осматривало и снова растворялось в бредовых образах. Оно давало разуму надежду и силы бороться, давало понять, что где-то там есть реальность, настоящая реальность, и он нужен там, смертельно нужен. Он бессознательно что-то пил и ел, в моменты прояснений перед ним показывалось то небо, то фигуры его подчинённых и каких-то незнакомцев — обеспокоенные, усталые и мрачные, они смотрели на него. "Я не смог всего предвидеть, товарищ Грау. Была допущена ошибка." — Звучал голос Любова, его печальное лицо рисовалось перед глазами. — "Боритесь, сражайтесь, не давайтесь врагу." И в какой-то момент грифон очнулся окончательно. Жар спал, но духота и вонь не давали опомниться. Он лежал на подводе, вместе с несколькими ранеными, рядом шли те, кто мог идти. Рядом с шедшими шли другие: разрозненно, беспорядочно, с оружием и без. Знакомая картина. Колёса хрустели по замёрзшей земле, с неба шёл редкий снег. Над головой нависали деревья, сквозь облетевшую крону и облака пробивалось солнце: скупое, безразличное. Слышались стоны, тихие и громкие. Скрип, топот, впереди кто-то злобно покрикивал: явно офицер, явно начальник. Значит кто-то кем-то командует, значит в этом месте, среди этих пони, был порядок. Грау осторожно приподнялся на грубом полотне разостланной шинели. На нём была гимнастёрка и расстёгнутая телогрейка. Одежда уже начала сминаться и почти насквозь пропиталась его потом. Его лапы были без перчаток, Грау осторожно потрогал когтями лицо и голову: на голове была шапка, под ней — бинты. Перья на лице пропитались кровью. Слух медленно, но верно возвращался к лейтенанту. Как бы то ни было — оно прошло, и он снова ощущал в себе силы. "Товарищ комбат очнулся!" — Неподалёку послышался знакомый голос. Верный Белов был рядом всё это время. Грау посмотрел вправо и увидел, как к повозке подходит его верный адъютант. — Что происходит? — Ещё не очень твёрдо, но уже вполне осмысленно спросил Иоганн. — Выбираемся, товарищ комбат. Мы уж за городом, идём перелесками. — За городом? Почему? — грифон решил не тратить времени на пустое восклицание. Значит самые худшие его предположения подтвердились. — Где дивизия, где враг? — Дивизия впереди, оттуда стрельба слышится. Наши сражаются, не дают спуска. А город сдали. О-ох товарищ комбат-товарищ комбат... Как же мы без вас-то... Насилу уцелели. — Но ведь уцелели, верно? Что с батальоном? Кауров, Брехт, Адлер, остальные? Пушки вы вытащили? Белов улыбнулся, то ли печально, то ли весело. — Живы, товарищ комбат. И батальон весь жив-цел. Устали правда, раненых много и еды совсем нет, но идём ведь куда-то, значит выйдем. Пушечки так же при нас, но снарядов мало, не всё смогли унести. А Каурова и Адлера наградить бы надо, по хорошему... — Это они всё организовали? А что командование эквестрийского батальона? Белов перестал улыбаться, и мрачно уставился куда-то вперёд себя. Иоганн не понял подчинённого и молча требовал ответа. — Не знаю, что про таких говорится, товарищ комбат. То ли предатели, то ли вредители... Их начальник же капитан, а у нас тут старше лейтенанта никого нет. Вот и хочет он командовать, и лезет к товарищу начштаба с претензиями. Кауров терпит, он дядька спокойный. Адлер тоже молчит. Эквестрийцы ребята простые, не лезут на рожон, но вот этот капитан и его офицеры бузят. Надо бы разъяснить им что к чему. — Разъясню. Хватит лежать. — Не долго думая, комбат начал слезать с подводы. Тело ломило, но дрожь и жар уже схлынули. Он твёрдо встал на земле и осмотрелся, натягивая на лапы торчавшие за ремнём перчатки. Вокруг него, сбившись в неорганизованные группы, шли эквестрийские солдаты. Они обтекали батальонные подводы, молча и медленно следуя друг за другом. Кто-то молчал, кто-то переговаривался, но громких разговоров нельзя было услышать. Впереди уже виднелись более организованная, но всё ещё неровная колонна северян. Пушки тащило в два раза больше тягловых, чем было положено, видимо часть из них перевели со снарядных подвод на орудийные запряжки. Пехота шла не в ногу, многие понурили головы от усталости. Грау подошёл к одному из красноармейцев и узнал его, это был Петров, тот парень с которым они говорили перед боем. Казалось, что это было вчера, но сейчас уже трудно было сказать сколько времени прошло с того момента. Судья по всему — немало. Краем глаза увидев своего начальника, пони остановился и повернулся к нему. — Здравья желаю, товарищ комбат! — Весело, но довольно устало произнёс боец и поднёс к козырьку каски покрытое грязью копыто. — Ты как, рядовой? — Потихоньку. — Не отставай, худо будет. — Вы как, товарищ комбат? Видели вас совсем ну... того. — Выздоровел, отлежался. Сколько времени прошло? — Дня два уже отступаем, товарищ комбат. "Немало..." — Подумал Грау, и обернулся к шедшему рядом Белову. — Где Кауров и остальные? — Впереди, ведут колонну. — Охранение? Разведка? — Обеспечиваем как можем. Шмульке увёл отряд крепких бойцов на соединение с нашими, чтобы те о нас узнали. — Шмульке? — Да, Шмульке. Копытов погиб. Грау глубоко кивнул, молча проявляя уважение к погибшему. — И как Шмульке командует? — Он не трус и не дурак, значит подвести не должен. — Ясно. Ну, Белов, молодец что уцелел. — Нашего брата пули не берут! — Хмыкнул пегас, разминая крылья. Колонна тянулась всё дальше и дальше, уходя вперёд почти на километр. Когда Иоганн добрался до головы, лес закончился и перешёл в поле. Солдаты шли по чёрной, но уже припорошенной снегом земле. В поле не было никого, ни единой души, только серые и чёрные струи дыма поднимались в небо откуда-то со стороны невидимых отсюда деревень и фермерских хозяйств. Хоуп Холлоу остался далеко позади, его местоположение было трудно определить. Бойцы шли понуро, устало, и редко замечали проходившего рядом Иоганна. Он встретил Ивлева, Пежина, Адлера — все были живы, но грифон был ранен в ногу и хромал. "Ничего, бывало и по хуже. Как-то раз я чуть без крыла не остался." — Сказал он Иоганну, когда тот обратил внимание на его травму. Сказал он это спокойно, даже со слабой усмешкой. Невольно вспоминался его полный гнева и досады крик на подчинённых, когда те начали паниковать. Сейчас никто не паниковал — кто-то снова собрал и организовал всех этих пони и грифонов, снова заставил их бороться, заставил их быть солдатами, а не разрозненной толпой. Вот и Кауров, его сопровождает батальонный комиссар. Они шли не по дороге, ведь в ней не было необходимости. Начальник штаба отлично ориентировался по компасу и карте, ведя подчинённых напрямик по полям и перелескам. — Здравия желаю, товарищ Кауров; здравия желаю, товарищ Брехт. — Голос Иоганна заставил обоих офицеров обернуться. — Вы очнулись. — Коротко проконстатировал начальник штаба. — Вовремя вы в себя пришли, товарищ комбат. Чейнджлинги, кажись, остановились. — Брехт выразился куда менее коротко, широкое лицо политрука расплылось в улыбке. — Где мы сейчас находимся и куда мы идём? — Мы находимся к юго-востоку от Хоуп Холлоу, пришлось уйти далеко от шоссе и сделать большой крюк. Наши части начали отступать раньше нас, связи не было так что информация пришла слишком поздно. Теперь мы догоняем своих и пытаемся перегнать чейнджлингов. — Лебедев всё равно молодец, товарищ комбат. Сам уцелел и трофеи взял. — Какие трофеи? — Провода и телефоны. Они там нашли вражеских связных и всех перебили. Видимо, те кто перерезал нашу проволоку ушли дальше и оставили своих товарищей без прикрытия. — Понятно. А что вообще произошло? Как вы выбрались, как собрались? — Нам пришлось уходить с высоты в спешке и беспорядке. Адлер с теми командирами что сохранили порядок в своих частях прикрывал отход и в последствии отошёл сам. Мы собрались, перегруппировались и пошли на соединение с товарищами, но их там уже не оказалось. В городе шли бои, но между нами и городом уже было много чейнджлингов. Пришлось идти дальше, пробиваться через заслоны. Много кто погиб, много кто разбежался, кто-то из беглецов вернулись назад. В общем — целая история, едва выкрутились из положения. — Мне сказали, что эквестрийский капитан возмущается. — Возмущается, грозится нас сместить, грозится военным трибуналом. Мы-де его солдат расстреливали и приняли командование над его частью, хотя он тут старший... — Брехт устало покивал. Ему не нравилась эта история и он не хотел о ней распространяться. — Он не понимает. Он дурью мается. Его батальона уже нет считайте, а этот золотопогонник ещё чего-то хочет. "Золотопогонник". Если Брехт использовал это слово, значит этот кадр ему совершенно не нравился. Иоганн кивнул. — Я с ним разберусь. Вы молодцы, но бойцы совсем расхлябались на походе. Когда будет привал? — Скоро, товарищ комбат. Нужно снова войти в лес. — Снова ответил Кауров, не тратя сил на разговоры. Его глаза совсем покраснели, в них читалась сильная усталость. По сути, батальоном всё это время командовал он и такая ответственность в таком тяжёлом положении сильно по нему ударили. Старлею стало жаль подчинённого. — Народ выдохся. Даже не физически, а морально. — продолжал рассуждать Брехт. На поверку комиссар оказался достаточно выносливым. — Это можно понять, сами видите. — Я это понимать отказываюсь. На привале батальон придёт в порядок. Любой ценой. Вы сами говорите, что наши уже не так далеко. Сейчас нельзя выдыхаться, иначе мы все трупы. Колонна пересекла поле и начала втягиваться в очередной участок леса. Грохотала вялая канонада, где-то далеко справа и слева на больших дорогах ворочались вереницы вражеской техники. У них нет времени, они тоже устали. Сердце грифона радовалось тому, что им всё же удалось остановить врага, пусть и ценой стольких жертв и оставленного города. Однако, будущее его батальона всё ещё оставалось туманным. Сейчас в линии фронта ещё достаточно брешей, но успеют ли они проскочить в одну из них?.. Когда они углубились достаточно далеко, был отдан приказ разбивать лагерь. Есть было нечего, воды осталось мало. Солдаты собрались в кучу и остановились. Почти все из них сели, а потом легли, не в силах даже сидеть. Тяжёлое зрелище, которое трудно было наблюдать. Прошло некоторое время, пока подходили отставшие солдаты и запряжки, пока разложили на траве и начали перебинтовывать раненых, пока страх и тревога не начали уступать какому-то отдалённому подобию спокойствия. Грау, Кауров и Брехт собрались у удачно подвернувшегося пня, начштаба развернул карту: — Красной линией я обозначил маршрут, сейчас мы находимся здесь. — пони ткнул копытом в тёмное пятно леска, неосторожно стряхнув на бумагу несколько комков грязи. — Далее мы заберём немного к югу и обойдём столбовую дорогу идущую вдоль шоссе. Дозорные слышали в той стороне тарахтение моторов, значит там не безопасно. Там где пойдём мы — пустыри, вероятность встречи с врагом минимальна. Судья по звукам канонады — наша линия фронта проходит где-то в районе вот этой деревни. В её стороне не замечено дымна, значит туда враг теоретически ещё не добрался туда. — Пути ещё на половину суток минимум. — Думаю, даже больше чем на сутки. — С явной досадой произнёс Кауров. — Нужно всех построить, привести в порядок. Вы, товарищ начштаба, заняты работой, вам некогда. Брехт — считайте что командир одной из рот, и ему тоже не до того... Верно я догадываюсь? Офицеры молча покивали. Грау едва заметно улыбнулся. — Значит, возьму это на себя. — Сэр, как старший по званию и командир своего батальона, я требую от вас сдачи... — Вдруг, их беседу нарушил чей-то голос. Грау резким движением оторвался от карты и посмотрел в сторону, откуда исходил звук. Оттуда к нему приближался тот самый эквестрийский капитан, о котором толковали его подчинённые. Увидев его и услышав его наглый тон, лейтенант почувствовал приступ гнева. Ему вдруг захотелось разорвать этого жеребца на части, ведь никто до этого не дерзал обращаться к нему с таким пустым высокомерием. — Молчать! — не слишком громким, но и не слишком тихим выпадом оборвал его грифон. — Меня не интересует ваше звание, так как в сущности вы ничем и никем не командуете. Более того, вы проявили себя как трус и вредитель. — После этих слов бровь капитана медленно поползла вверх. Почти все присутствовавшие при этом солдаты с интересом и тревогой воззрились на происходящее. — Да как вы... Да как вы... — Лицо капитана приобрело вид окаменевшей маски. Он не скалился, не кривился, вместо этого становясь всё мрачнее и тише. Иоганн демонстративно не обращал на это внимания. — Отставить пререкания! Молчите и слушайте мой приговор. Кауров! Построй бойцов! Начальник штаба начал исполнять приказ. Время было подобрано удачно: привал как раз прошёл и наступала пора собираться и идти дальше. Почти никто не встал с первой команды. Несколько бойцов лениво поднялись с земли, тогда как остальных едва ли мог разбудить даже ружейный выстрел. Команду начали повторять ротные, взводные, сержанты — и постепенно начала формироваться строгая коробка строя. Поднялись и эквестрийцы. Оставшиеся среди них офицеры так же построили их, несмотря на то, что команда была отдана на другом языке и отдававший её не был их командиром. — Капитан, как вас зовут? — Грей Ивнинг, сэр. — Нетвёрдым голосом отвечал капитан. — Снять все знаки отличия, я разжалую вас в рядовые. — Холодно и жёстко приказал Грау. Его зеленоватые глаза впились жеребцу в душу. Тот хотел что-то ответить, но не мог. Грифон твёрдо стоял на земле, а пони уже дрожал, чувствуя на себе почти тысячу осуждающих взглядов. Его батальон погиб, разбежался, вместе с северянами осталось меньше трети бойцов, которых Ивнинг привёл на высоту. Он не справился, и пора было это признать. Капитан снял с себя офицерскую кокарду, сорвал значки с петлиц тонкой бурой шинели и бросил их в пожухлую траву. Если бы не шерсть, то он наверняка раскраснелся бы. Он чуть не плакал, и Грау едва ли смог бы удержаться от похожих чувств, если бы оказался на его месте. Но он не оказался, и не намерен был даже думать об этом. Избавившись от знаков отличия, жеребец прошагал в строй своих бывших подчинённых. Он более не говорил ни слова, он был тяжело подавлен произошедшим. Грау в свою очередь повернулся лицом к стоявшим перед ним солдатам. В его голове уже созрели слова, которые он намеревался произнести. — Солдаты! У меня нет времени разглагольствовать, поэтому скажу только то, что должен сказать. Отныне, вами всеми руковожу я. Пони, грифон, эквестриец, северянин, коммунист, беспартийный, либерал, консерватор, аристократ — наплевать! Вы все отныне граждане Социалистической Республики Северяна и бойцы Рабоче-Крестьянской Красной армии, хотите вы того или нет. Отныне и до момента пока мы не выйдем к своим — наш батальон является анклавом Северянской Республики посреди оккупированной врагом земли. И в этом анклаве командир — я. Я — ваш генсек, ваш нарком обороны и председатель СНК, для эквестрийцев — я принцесса Селестия. Я имею право казнить и наказать любого за любую провинность. Могу зарядить пулемёт, расстрелять вас всех, а потом застрелиться сам. Я имею абсолютную власть, и я сделаю всё, чтобы воинская часть уцелела. Враг выдохся, враг не наступает. Наши остались недалеко. Я не говорю, что будет легко. Я говорю, что нужно приложить все оставшиеся у вас силы, не жалеть себя. Иначе всё было впустую. Бросать раненых и истощённых запрещается под страхом смерти, покидать и нарушать строй запрещается под страхом смерти, ослушиваться моих приказов или приказов командиров так же будет караться смертью. — Грау сделал паузу, оглядывая бойцов. Батальон стоял перед ним: поредевший, помятый, но сплочённый. Эквестрийцы так же подобрались, не поняв речи Иоганна, но уловив её посыл. — Товарищ Брехт. Переведите мои слова для эквестрийцев, и не пытайтесь как-то их смягчить. Брехт максимально точно и дотошно перевёл слова Иоганна пони. Те стали ещё мрачнее на вид, но приняли новые правила со спокойной решимостью. После этого бойцам выдали последние запасы еды: сухари и какое-то количество воды из фляг. Теперь вода осталась только у медиков, её пока что не собирались трогать. Грау отдал несколько команд — и бойцы построились в ровную и стройную колонну. Путь продолжился. Теперь они шли в ногу, проламываясь сквозь подлесок и кусты. Кауров вёл их по карте, их извилистый маршрут продолжал извиваться, избегая крупных дорог и путей сообщения. Чейнджлингов всё ещё не было видно. Это казалось странным, особенно в сравнении с их первым прорывом когда вражеское присутствие ощущалось везде. Казалось, что пейзаж начинал повторять сам себя. Они то поднимались в гору, то спускались с неё, то пересекали небольшие полузамёрзшие речки и каналы, шли то лесом, то полем. Это были вовсе не дикие места, когда-то здесь кипела жизнь и работа, и каждый квадратный метр имел своё предназначение и смысл. Теперь же этот порядок разрушился, ведь поддерживать его было уже некому. Грау закурил, с угрюмым спокойствием осматривая марширующих. Как он и рассчитывал, у них открылось что-то вроде второго дыхания. Он не собирался воодушевлять их — его речь была скорее подобием пинка под зад, но это всё равно сработало. Не было времени разъяснять положение, ситуацию, ведь всё итак было понятно. Они шли и шли, шли и шли, врага всё не было поблизости. Спустя некоторое время вернулись разведчики: Шмульке доложил о том, что маршрут верный, врага впереди нет и пробиваться с боем не придётся. Удача ли это была, или Кауров так умело всё рассчитал, но это было так. Грау тут же донёс информацию до бойцов, и все ободрились ещё сильнее. В конце концов, перед ними замаячили крыши маленькой эквестрийской деревушки, через которую должен был пролечь путь окруженцев. За ней начиналась их земля, за ней кончалась вражеская. Дома выглядели пустыми, но на поверку оказалось, что там всё ещё теплилась жизнь. Фермеры из сельской местности не были такими пугливыми, как жители городов. Грау с отрядом Шмульке вышли вперёд, намереваясь установить контакт с местными. — Ну, пулемётчик, как оно? — Иоганн спустя долгое время обратился к бывшему командиру пульвзвода. Тот нервно ухмыльнулся, вспомнив свой прошлый пост. — Страшно трусить. — иронически заметил Абель. — Вот и держимся как можем. Жалко Копытова — солдат был что надо. В этом отделении ведь совсем потерь не было до этого случая. — Как он погиб? — Пулей убило. Шальной ли нет — в темноте не разберёшь. Нам ведь довелось подраться... С этими, в камуфляже, которых мой боец тогда ну, того, хе-хе... — Хм... То есть тогда и эти поучаствовали, я правильно понимаю? — Да. Они появляются везде где им надо. Знаете, а это ведь замечательная идея, товарищ комбат. Хорошо бы натаскать с батальончик таких вот парней, чтобы по лесам ползали, провода резали и всё такое. Как они нам, только мы им. — Идея хорошая, клин клином вышибают! — На лице комбата снова проскочила улыбка. В голове всплыли относительно спокойные дни под Эплстоком, когда они только ждали своей возможности вступить в бой. Тогда он тревожился, думал, переживал, а сейчас это время казалось ему чуть ли не самым лучшим за всю его военную карьеру. Стоило им показаться среди домов, как их начали окружать мирные жители. Кобылы, кое-кто из жеребцов, но их было совсем мало. Фермеры разглядывали Иоганна, смотря с удивлением, тревогой и затаённым недовольством. — Граждане, гражданки, позовите вашего старосту, если он у вас есть. — Иоганн не дал им времени на раздумья. Одна из кобыл, совсем пожилая старушка, пошла к одному из домов: "Тут пришли какие-то с ружьями на спинах, вроде наши. Иди встреть их как положено!" Из того дома тут же показался невысокий старичок, на его боку висела охотничья двустволка. Шмульке инстинктивно поднял оружие, но грау опустил дуло винтовки и строго посмотрел на разведчика: — Спокойно, он даже не подумает его применять. — По нова-грифонски сказал он товарищу. — Если бы все эти мещане сдали свои стволы куда положено — Селестия смогла бы собрать не одну пехотную дивизию! — Прошипел в ответ Шмульке. Он оказался неожиданно разговорчив, видимо он всё ещё был признателен за то, что Иоганн его помиловал. — Здравствуйте, господа военные! Что вам нужно? — Старик осторожно и даже со страхом смотрел на северян. — Бросьте ваше ружьё на землю, пожалуйста. — начал Грау. Пони всё понял и быстро разоружился. — Мы не те, в кого следовало бы стрелять. Я веду пять сотен бойцов красной армии и около трёх сотен ваших соотечественников из вражеской западни. Вы видели здесь кого-то из бойцов Красной или эквестрийской армии? — Были такие, да. Приезжали на мотоциклах, обещали вернуться ночью. В соседних деревнях уже стоят военные, здесь пока никого нет. Здесь нет врага, можете не беспокоиться. — Мне нужны ваша еда и медикаменты. Они у вас есть? Староста не сразу ответил, старичок начал нервно переминаться с ноги на ногу. — Они у вас есть? Я второй раз спрашиваю. В нашем обозе десятки раненых эквестрийцев. Мы могли бы бросить их, ведь они не принадлежат к РККА, но мы решили взять их с собой, ведь они дрались с нами бок о бок и били врага подобно честным воинам. Вы — их соотечественники, неужели вы им не поможете? — Мы можем помочь, сэр. Только тогда у нас самих ничего не останется. Многие ушли, кто мог — забрал своё с собой. Приходили солдаты, забрали часть еды в город, а потом город оставили... — Враг заплатил свою цену за Хоуп Холлоу, а мы в долгу не останемся. В любом случае, выбора у вас нет. Достаньте всё что у вас осталось, пусть кобылы сварят солдатам ужин. Чтобы через два часа всё было готово. — Сколько вас? — Около восьми сотен. После этих слов староста покачал головой и понурил взгляд. Иоганну было жаль его, но при всех тяготах эти пони ещё могли позаботиться о себе сами, тогда как о солдатах мог позаботиться только он. Колонна мерным шагом втянулась на деревенскую улицу. Оголодавшие и усталые солдаты возбуждённо водили носами, чувствуя запах готовящейся еды. К Иоганну подошёл Кауров: — Когда прикажете накормить батальон? — Когда каждый боец выкопает себе по стрелковой ячейке. Еды мало, но хватит на всех. Местные говорят, что наши совсем рядом и прибудут ночью. — Исполнять? — Исполнять. Прозвучало несколько команд — и солдаты, тихо ворча и ругаясь вернулись на окраины деревни, где начали возводить окопы. Ко времени, когда они закончили, им уже был готов обед. Фермерские жёны сварили что-то наподобие гуляша, только без мяса, из овощей и крупы. В добавок они раздали бойцам какое-то количество припасённых на зиму яблок и персиков. Ежу было понятно, что староста всё-таки зажилил что-то себе, но Грау уже не хватило наглости требовать у жителей расстаться последними запасами. Однако, им всё же следовало отдать должное, ведь все остававшиеся у них медикаменты были отданы целиком. Бинты, зелёнка, спирт, различные таблетки и микстуры, в том числе и те, которые могли бы помочь в случае желудочного расстройства, которое неизбежно постигло бы изголодавшихся солдат. Иоганн приказал заготовить дозы заранее и начать раздавать их сразу после приёма пищи. Однако, он всё же не учёл одной вещи. Он распорядился подать слишком большую дозу, и этому не приняли значения. В итоге ему, и нескольким северянским и эквестрийским офицерам, приходилось откачивать и приводить в сознание бойцов, крепко засыпавших от действия опия. Так продлился весь вечер и вся ночь. Подошедшая в темноте рота лейтенанта Каппеля застала комбата за этим занятием. Комроты был удивлён, обескуражен и сильно обрадован возвращением комбата, и тут же поспешил доложить об этом в штаб. Так батальон Иоганна Грау второй раз вырвался из окружения.