***
Какое страдание в мире можно счесть наибольшим? Должно быть — безвинное. Когда страдает человек, не имеющий в своём прошлом причины своих страданий. Таково страдание детей — взрослые успевают сделать очень и очень много зла, и во всех их страданиях — больше или меньше — есть доля их собственной вины. Духовные законы действуют так, что любое сотворённое смертным зло рано или поздно возвращается к нему. Так было от сотворения мира. Пророчества говорили, что после прихода Мессии эти законы изменятся. Но нынешний день был иным, нежели вся почти бесконечная череда лет, протекших со дня сотворения материального мира — было ли оно много раньше, чем полагали люди, или много позже. Для демона в самой постановке вопроса было что-то не совсем серьёзное. Сегодня страдал невинный взрослый. Человек, воспринявший больную, искалеченную, смертную природу человека, но не совершивший ни одного личного греха. Человек, отказавшийся призвать легионы ангелов себе на помощь — в надежде, как казалось тому, кто вскоре получит имя Айон, на то, что добро сильнее зла. В надежде на то, что люди не смогут придать смерти абсолютно безвинного, что руки палачей бессильно опустятся, и слёзы раскаяния хлынут из их глаз. Он ошибся, а мир демонов восторжествовал — Мессия, отказавшись от помощи ангельских сил, уже некогда разгромивших легионы демонов, теперь должен был вкусить смерть. Тот, Кто должен был положить конец власти демонов в мире людей, сегодня сам должен был сойти навеки во мрак шеола, в вечное бессветие царства злых духов, где души всех людей от Адама и Евы спали бесконечным тяжёлым сном без сновидений. Он нёс свой крест (пока что силы у него ещё были), по обе стороны дороги цепью стояли римские легионеры, за ними — толпа, как всегда ненасытно любопытная к мукам казнимых. Учеников несшего свой крест не было — веря в непобедимость Мессии, они в страхе разбежались, когда князь мира сего протянул свою десницу к их Учителю. Чёрному херувиму не было до этого почти никакого дела. Бесчисленные годы, проведённые им в мире людей, могли доказать только одно — не бывает новых грехов. От начала века и Иов тот же, и Каин тот же. Смотрел он не на них — облёкшись в подобие человеческого тела, что демоны делали крайне редко, он шёл по одну сторону живой линии римских легионеров, в центре которой шёл Мессия, а по другую сторону цепи — его мать. Женщина не сводила взгляда со своего Сына, шедшего навстречу смерти. Тёмный ангел не сводил взгляда с её лица. Никогда прежде он не видел такого страдания. Что было в её душе, знавшей тайну рождения своего Сына, в которую до конца не смогли проникнуть и демоны, верившей, что с Его приходом судьбы мира изменятся, и власть злых ангелов над родом людским падёт, и смерти больше не будет? Сегодня смерть предстояла и её Сыну, и её вере. Ему, которому сегодня предстояло получить имя Айон, властелином мира демонов было поручено сопроводить Мессию на казнь. Сам изобретатель зла решил дождаться душу того, кто должен был стать Спасителем, в аду, в шеоле, у себя на троне, в окружении мириадов легионов демонических ратей. Некогда тот, кто сегодня будет назван Пандемониум, изобрёл зло. Пал, не имея на то никаких причин. Все, кто падут потом — и ангелы, и люди — падут или по его примеру, или его совету. Он был первым. Чёрный херувим, сопровождавшим Мессию на смерть, был вторым. Худшее из возможных унижений. Лучше быть третьим, сотым, последним — но не вторым. Служение Богу он, в бунте свободы, променял на служение некогда светлейшему из ангелов. Хотя, конечно, вслух это так не называлось, в аду все демоны были «равными» и «свободными». Что получили ангелы, последовавшие за порфироносным вождём, прекраснейшим из всех творений? Голод. Вечный голод. Светлые ангелы питались божественной энергией, позже люди назовут её астралом. Вторые светы, они получали жизнь, силы и счастье от Света Первого — Бога. Они получали от Него астрал. И ещё кое-что. Демоны же сами отсекли себя от Него. Спасение от вечного голода они нашли для себя после сотворения людей и их падения — те при рождении получали от своего Создателя запас астрала, «время жизни». Человеческие грехи передавали капли астрала злым ангелам, но настоящим пиршеством были человеческие жертвоприношения, совершённые в честь богов, за которыми более или менее успешно скрывали свои подлинные лица (или скорее их отсутствие) демоны. Если бы гениальнейший из смертных художников земными красками попытался бы изобразить их подлинную внешность, изобразил бы самыми жуткими образами. Например, копошение безжалостных глаз или прожорливых ртов, адский пламень или образ абсолютного отсутствия тепла — всё было бы не то и не о том. Бессильна была в их познании и человеческая мысль — система Ареопагита, казалось бы, охватившая весь ангельский мир, в лучшем случае была лишь наименее худшей. Бесконечно презирая людей, как нелепый гибрид низкого животного с духом, злые ангелы бесконечно нуждались в них. И смотря на то, как Мессию прибивали к кресту, чёрный херувим одновременно созерцал и то, что получил он сам, выбрав свободу. Окружённый равнодушной толпой, брошенный учениками, осуждённый без вины — и Римским государством, и религиозной властью своего народа, Он был бесконечно одинок. Казалось бы, его мудрость была оправдана, и чёрный херувим созерцал то, что подтверждало его правду — и добро, и зло в мире людей бесконечно одиноки. Они равны между собой. Мятеж имел смысл, и даже Бог, казалось, отрёкся от Своего «Сына», и потому бескровные губы с трудом выговаривали последнюю мольбу к небу перед смертью — «Элои́! Элои́! Ламма́ савахфани́?», что значило: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Чёрный херувим не знал, что придёт день, и свершится невозможное — он, дух, тоже вкусит смерть. И за миг до того, как его тело рассыплется прахом, так же воззовёт — «Элои́! Элои́! Ламма́ савахфани́!» Вот только почему? Подражая ли распятому, даже перед лицом Пустоты соревнуясь с ним? Или потому, что ужас абсолютного небытия окажется сильнее абсолютной гордыни? Эти две тайны — совершенного смирения и совершенной гордости — всегда будут ускользать от ума. Мессия умер на кресте. Душа Распятого сошла во ад. И мир демонов вместо того, чтобы восторжествовать, рухнул.***
Быть может, что-то подобное испытывают люди, умирая — тебя раздирают на части, выдирают из привычного, знакомого материального мира, безжалостно выбрасывая в мир духов, где всё иное, всё совершенно не такое, каким ты себе это представлял. Где само время течёт иначе и заполняется не движением материальных тел, а мыслями, грехами, страстями и добродетелями. Самое страшное, что ждёт людей в геенне (возможно, это единственный её ужас для смертных) — там всё не так. Там нет ничего, что соответствовало бы человеку, могло бы быть им измерено и познано. Она предназначена не для них. Чёрный херувим испытал нечто близкое к этому. Это напомнило ещё и падение с Небес, когда воинство Михаила низвергло в бездну восставшие легионы. Только теперь он падал не во тьму, а в Свет. Шеол был полон света. Место, где не было Бога, где царила вечная тьма, стало подножием Его трона. Демоны сами совлекли душу Распятого в ад, не зная, что впускают туда Бога. Царство мрака рухнуло, ад стал подобен Небу. Души людей, от века спящие в нём, пробуждались ото сна, все они — и праведники, и грешники, стекались к душе Распятого. Разумеется, это не было столпотворением тел, и если могло быть изобразимо, то наиболее близким подобием был бы бесконечно двигающийся и летящий хоровод звёздочек вокруг Солнца. Сияющие души праведников — и евреев, и язычников были ближе, остальные — дальше. Наконец, этот странный танец, немой разговор, для кого-то радостное, для кого-то страшное узнавание был закончен, и Распятый обратился к тем, кто пытался найти хоть какие-то остатки теней, чтобы спрятаться от Света. Он обратился к демонам. К той их части, что сохранила… храбрость? Гордость? Некую честь, если это слово вообще применимо к злым ангелам. К тем, кому предстояло стать «высшими» демонами. Радикально отличающимися от демонов «низших». Было заключено то, что демоны потом назовут «Договором». Безымянные, безликие, бестелесные, обрели по нему имена, лица, тела. И рога. У демонов не было имён. Древняя легенда гласит, что Адам, получив заповедь наречения имён, должен был наречь имена всем животным, но в это слово включались вообще все живые. И люди, которых кроме Адама тогда ещё не было. И ангельский мир. Злые ангелы уклонились от этого, посчитав недостойным себя получать имена из рук вчерашней обезьяны. Теперь это изменилось. Новый Адам восполнял то, что не сделал адам ветхий. Распятый нарекал имена и демоны обретали лица и плоть. — Тебя зовут… Пандемониум. Тот, кто был и будет известен миру под множеством имён, обрёл тело и лик. Не был он ни мужчиной, ни женщиной, походя на андрогина, и как бы пародировал тем самым бесполость Бога. Или это Бог посмеялся над ним, как улыбался Он, творя жирафа и бегемота? На человеческий взгляд первый из демонов был красив. Невозможное, невообразимое прежде унижение — мерить свою красоту по человеческому вкусу. Обращаясь к нему или говоря о нём (ней) в дальнейшем, демоны будут называть его (её) по противоположному от себя полу. Демоны принявшие мужские обличия будут называть женщиной, облёкшиеся в женские тела — мужчиной. Единственному из всех Пандемониум будет запрещено покидать новое царство демонов и вступать в мир людей. Так воплотились слова ещё не произнесённого пророчества: «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время». Лишь почти две тысячи лет спустя, когда Зверь выйдет из бездны, Пандемониум (пусть и в виде одной только Головы) сможет вновь проникнуть в мир людей. — Тебя зовут… Айон. Айон… или ещё — Эон. Знания, связанные с миром Римской империи, по землям которой пройдут ученики Распятого — и те, что хранил чёрный херувим в своей памяти, и те, что приоткрыл ему Бог — хлынули в его сознание. Прекрасный юноша, держащий шар, увенчанный фениксом и окруженный знаками зодиака. Отождествлённый с Янусом как бесконечным временем. Вечность, исполняющаяся, как бесконечное возрождение и повторение. Неизменный, вечный, единственный и нерушимый порядок мира. Это было тем, что видело в Эоне-Айоне язычество. Величайший языческий мыслитель, обозначал этим словом подлинно-сущее. Это слово, но звучащее на более позднем греческом чуть иначе, как Ὀ ὤΝ, «Сущий», будет вписываться в нимб Иисуса на иконах. Обозначая и тайну Троицы, и то, что Бог, открывшийся с именем Яхве в Ветхом Завете — тот Логос, который открылся в Завете Новом. Имя обладало ещё многими, близкими и проясняющими значениями, но Айон остановился на этом. Он воплотился, приобретя тело, подобное человеческому. У всех высших демонов, кроме Пандемониум, было два тела. Одно — по виду более-менее схожее с человеческим (выдавали его уши и иногда грубые, словно бы искажённые, черты лица). Второе — подобное представлениям людей о демонах. Иногда — тоже красивое, чаще — омерзительное. В некоторых случаях более, в других случаях менее подобное первому. Сами демоны именно второе считали истинным и использовали его для боя. Может быть, потому, что в нём они появились, когда Распятый нарёк им имена. Человеческое обличие было вторым. Для Айона оно было первым. В нём он воплотился, оно было словно ожившей тенью Распятого. Земной облик Того не остался известен людям — кроме того, что на момент смерти ему было чуть больше тридцати, и что он был смугл, как евреи. Айон обрёл именно эти его черты. Другие черты были словно бы взяты из ненаписанной ещё Книги Откровения: «B волосы белы, как белая во́лна, как снег; и очи Его, как пламень огненный». И одет Он был в белые одежды, обагрённые Его кровью. По человеческим меркам Айон был очень красив — и может быть как-то походил на Распятого, когда Тот воскресшим явился к своим ученикам. Но любой, увидевший их вместе, узрел бы бесцветную подделку рядом с преисполненным жизни и света оригиналом. И всё же этой подделке предстояло пленять сердца и умы множества людей. Дьявольские твари бывают очень красивы — но никогда не бывают святы. Красота жизненно необходима им, чтобы пленять чужие души. Сам Бог не имеет тени, и, называя себя «Тенью Бога», Айон будет иметь в виду Бога воплотившегося. Отчасти он будет иметь в виду их сходство, отчасти — «тень», отброшенную в мире Распятым и названную христианами антихристом. Айон увидел ещё кое-что. Праздник, посвящённый младенцу Эону, знаменующему приход новой, иной эры, зодиакальной эпохи Рыб, который праздновали в Риме. День рождения этого чудесного ребёнка Эона был 24 декабря. И, в пророческом знании, полученным от Бога, он видел, что днём рождения подлинного Спасителя мира будет принято 25 декабря. Именно с ним грядущие мистики и оккультисты будут связывать зодиакальную эпоху Рыб, видя в ней Эон торжества христианства и пророчествуя наступления следующего Эона Водолея, когда вновь восторжествует язычество. 24 и 25 декабря… Это напоминало то толкование трёх шестёрок, числа Зверя, которое появится в христианском мире после того, как туда придут арабские цифры. 777 — число небесной полноты, шесть дней Бог творил мир, в седьмой — освятил своё творение. Шесть — ближайшее к семи число, знак земной, космической полноты, творение без святости, не нуждающееся в Боге и враждебное к Нему. Жаждущее совершенства, бесконечно приближающееся к нему и всё же не находящее его. Знак тех, кто хочет сам построить свою жизнь без Бога, в опоре на свои собственные силы и свою свободу. Айон принял этот знак в сердце. Для него, единственного кроме Пандемониум демона, ничего не изменилось при воплощении. Он уже видел приоткрытое ему Распятым будущее — пока ещё смутно и гадательно, как сквозь тусклое стекло. В греческой Библии слово Эон-Айон для тварного мира могло принимать значения «время», «эпоха», «век», «жизнь». Оно могло значить мир как вселенную. Всем этим значениям предстояло слепиться в один-единственный чёрный шар, из которого выйдет детище последнего самоутверждения — Зверь, который будет адским двойником Распятого. Который на краткий час станет властелином эпохи, последнего земного Эона. «И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её». Айон принял эту чашу мерзостей земных. И выпил её до дна. Если врагом Пандемониум был Бог-Отец, то с сего дня его врагом стал Распятый. Где-то рядом с ним прозвучало: — Твоё имя… Дюфо. Затем: — Твоё имя — Хроно. Айон почти не удивился этому. Настоящее время, между прошлым и будущим, символизируется головой льва, но лев —и символ управляющего. Того, кто управлял временем; в виде человека с львиной головой изображались и Эон, и Хронос. — Твоё имя… Твоё имя… Твоё имя… Последнее из имён было наречено, души мёртвых поднялись к небу вместе с влекшим их к себе Солнцем… куда? Демоны считали, что души святых вознеслись в рай, остальные же — на астральный путь. Позже Хроно будет рассказывать легенды о нём маленьким Розетте и Иешуа. Когда Солнце вознеслось, тьма вновь пала на царство демонов, в тот день получившее себе новое имя, по обретённому имени своего повелителя. Пандемониум. Это было красивое имя.***
С тех пор, как демоны или, вернее, их часть воплотились, в их жизнь вошло всё то, что было связано с человеческой телесностью. Кто-то увлечённо отдался этой игре, не забывая, впрочем, что это только игра. Кто-то был к этому почти безразличен. Кто-то искал в телесном начале утешения, как ищут его пьяницы, от той внутренней пустоты, забыть до конца о которой не мог никто в демоническом мире. Кто-то почти поверил, что может найти в этом новый смысл жизни. В жизнь высших демонов вошло всё то, что сопровождало жизнь людей. Удовольствие от еды и питья. Усталость и боль. Чувство прекрасного и отвратительного, которое можно было найти в созерцании материального мира. Они почти смогли узнать, что такое — смерть. Они почти смогли узнать, что такое — влюблённость. Потому что вместе с телом, которое разделило демонов на существ двух полов, в их жизнь вошло всё то, что связано с человеческой сексуальностью. Губы Ризель прильнули к его губам в страстном поцелуе. Он отвечал ей, внутренне оставаясь совершенно равнодушным к этому. Пока они были ещё одеты. Но это только пока. Ризель не любила долгих прелюдий. Поцелуй завершился. Их глаза — его и её, были совсем рядом. Полные чувства глаза демона-женщины и ничего не выражающие глаза демона-мужчины. — Ты меня любишь? — Тихо спросила Ризель. Лёгкая улыбка тронула губы Айона. Будь его воля, то первым, что бы он вырезал из человеческой природы — это всё, связанное с полом и людской сексуальностью, пожертвовав ради этого и похотью. Сексуальность была гораздо опаснее, чем думали о ней аскеты всех земных религий. Она была деревом, пронизывающим всю человеческую жизнь, корнями уходя в землю, из которой люди были взяты, вершиной уходя в бесконечность небес. Она была теми вратами, через которые, минуя искушения похоти, в человеческую жизнь входили влюблённость, а потом и сама любовь. Через эти врата в мир людей входила та таинственная энергия, что сотворила Небеса. Он сделал бы всё, чтобы закрыть эти врата навсегда. — Люблю. — Тихо ответил Айон, прикасаясь к груди Ризель, полной и ощутимой даже сквозь одежду. В полной тишине, царившей вокруг, ускорившееся биение сердца женщины звучало почти как гром. Глаза демоницы были полны любви и делали её почти слепой. В глазах демона, смотрящего на неё, она видела лишь отражение своего чувства. Сексуальность мира демонов с лёгкостью опрокидывалась в бездну самых разнообразных извращений. Но там, где влюблённость перерастала в робкие ростки любви и желала не только брать, но и отдавать, в ней рождалось что-то почти целомудренное. Ризель удовлетворялась теми удовольствиями, которые приносили обычные человеческие отношения. Она думала, что доставляет удовольствие тому, кому она любит. Что их отношения приносят радость им обоим. Глядя в глаза того, кого она любила, демонесса не знала, что стоящее перед ней существо навсегда отказалось от любых, даже самых извращённых удовольствий. Если твой грех — дошедшая до самых глубин гордыня, в твоей жизни не останется ничего, на что падал бы хотя бы краешек тени небесных крыльев радости. Впрочем, в глубине души Ризель догадывалась о том, что слова о любви — только слова. Не потому ли в ней было столько жестокости к окружающим, столько злобы, прикрывающей затаённую, грызущую сердце боль — подозрение того, что её любовь навсегда останется безответной? Она ревновала — не могла не ревновать. И всё же она любила. И это было той дверью, через которую в его план могли войти самые неожиданные препятствия. — Однажды, возможно ещё не скоро, мне потребуется от тебя… одно одолжение. — Тихим, колдовским голосом произнёс демон. — Какое? — Радостным эхом отозвалась женщина. Она была готова на всё. Она уже согласилась поддержать восстание Айона, разделить все его планы и цели… — Мне потребуются твои рога. — Рога? — В затуманенных любовью глазах мелькнул страх — воспоминание о той жизни, полной бесконечного, невероятного голода, еле утоляемого теми извращениями, которые демонам удалось привить в жизнь людей. Жизни, когда каждая капля астрала была почти что пиршеством. — Не бойся. Когда я выполню свой план, договор будет нарушен, и рога всё равно станут для нас бесполезными. Но мы легко найдём им замену. Теперь у нас есть тела… и прямой доступ к миру людей. Люди сами, на алтарях, будут приносить себе подобных в жертву нам. Христианство уже потеряло свою новизну и стало… скучным. А когда добро становится скучным… «Мы предложим им свободу. И пустоту». Недоговорив, он поцеловал Ризель и привлёк её в себе. И, целуя и обнимая принадлежавшую ему сейчас женщину, Айон уже знал, что позже, ближе к концу пути, обязательно бросит её.***
— Слабаки!!! — радостные крики демона оглашали безмолвие земель окраин мира демонов. Меч-ножницы взлетал и опускался на тела окружавших его низших демонов-легионеров, которых привёл с собою Айон. Рассечённые тела тут же исчезали — иногда вспыхивая, иногда рассыпаясь прахом, иногда просто истаивая, как дым, но на смену им приходили другие. Однако ничто не бывает бесконечным, и в какой-то момент на раскинувшейся во всей своей нагой пустоте долине остались только двое высших демонов. — Что это ты привёл с собой так мало народу?! Я только вошёл во вкус! — Прокричал Дженай стоявшему в десятке метров Айону. — Хочу убивать! Всегда хочу убивать! — потряс окрестности вопль берсерка, ценившего битвы ради потоков крови и боли. Фиолетовые глаза демона в белом сияли каким-то непроницаемым, бездушным добром, а губы были растянуты в лёгкую полуулыбку. — Защищайся!!! — завопил Дженай, бросаясь на последнего, главного противника, но тот не сдвинулся с места. Острие ножниц демона-берсерка остановились в сантиметре от головы Айона. Может быть непоколебимая уверенность того, кто был назван в пророчестве «человеком греха», вырвала демона из стихии битвы, породив некую нерешительность. Несколько секунд прошло в молчании — Дженай, достаточно туго соображавший во всём, что не касалось боя, не мог подыскать нужных слов, и заговорил Айон. — Присоединяйся ко мне. И весь мир — и земля, и Пандемониум, а потом и Небеса вновь станут для тебя полем битвы. Я хочу уничтожить это новое царство демонов. И занять место Распятого в мире людей. Дженай рассмеялся. — А для меня и так весь мир — поле битвы! Сражаюсь, с кем хочу! Убиваю, кого хочу! Айон не стал указывать собеседнику на лживость его слов. Убивать низших демонов, демонов своего ранга и титула — это одно. Поднять руку на саму систему — совсем другое. Вместо этого он тихо прошептал: — Ризель уже согласилась с моим планом. — Ризель… что? — Она пойдёт со мной. Вместе мы совершим революцию. Последовала пауза. Потом Дженай расхохотался. — Считай я в деле!!! Берсерк любил Ризель. Хуже того — в его любви совершенно не было ревности. Он знал, что демонесса влюблена в Айона — и не находил в этом источника боли и ненависти. Редкость в мире людей. Почти невозможное — в мире демонов. А это значило, что Дженай не дойдёт с ним до конца. Жестокости, жажды крови было слишком мало, чтобы вынести ту безрадостную пустоту, которая воцарится в мире, когда седая тень его крыла накроет мироздание. Дженаю предстояло встретиться с тем, что страшило даже самых гордых высших демонов. То подобие смерти, которое вошло в их жизнь после смерти Распятого.***
Туман висел над равниной, где около небольшой скалы стояли двое. Не было ни звёзд, ни солнца, и сложно было сказать, что за свет освещал местность. В мире демонов свет и его источник были тайнами за семью печатями. Демон в белом был одним из немногих, кто знал правду. — Как тебе новое царство, виконт Вито? Впечатляет, не правда ли? Куда ушли гордость мятежа, ярость и ненависть, пламя которых опалило некогда лик Небес? Новое царство служит Богу. Взамен мы получили рога… крохи с барского стола, конечно. Но хоть с голода теперь не помираем. Демон человеческого роста, но с крайне широкими плечами и огромными мускулами, ударил рукой по скале. Ударил по меркам демонов крайне слабо — брызнул щебень, и всё. Тайна рогов по сути не была никакой ни тайной. Высшие демоны променяли свой бунт на комфортное существование, заключив «договор» с Распятым и получив от Бога новый источник астрала. Они должны были оставаться в пределах мира демонов и удерживать в нём низших демонов, не заключавших этого договора, не давая им воплощаться в мире людей. По сути демоны сами стали стражами своей же собственной темницы. — Знаю, Дюфо… и многие другие говорят что-то вроде: «Мы необходимы свету. Без нас он не может существовать. Мы как фон, на котором его добродетели сияют особенно ярко. Мы испытываем людей, направляя их к свету». Айон усмехнулся. — Они лгут самим себе. И я думаю, в глубине души это понимают все. Бог ни в малейшей степени не нуждается в нашей помощи. Что до людей… да, им кажется, что всё познаётся в сравнении. Что добро нуждается в чередовании со злом, чтобы не приедаться. Чтобы не становится скучным, привычным. Самая красивая картина, если смотреть на неё каждый день, однажды покажется пустой и серой. Фиолетовые глаза блеснули. — Правда гораздо ужаснее, виконт Вито. Любой, кто познакомится с подлинной радостью поймёт, что вся арифметика привыканий, игры теней и света совершенно бессмысленна. Никакое время не властно над подлинным счастьем. И нам в нём просто нет места. По сути… по сути Пандемониум — всего лишь шут. Шут на службе Небес, заставляющий нас точить клыки и когти. Некогда он был велик. Теперь — всего лишь скорлупа. Скала раскололась от страшного удара. Туча пыли поднялась в воздух, смешавшись с прядями тумана. — Пойдёшь со мной, виконт Вито? Хотя да, это будет стоить тебе титула. А однажды, когда мой план начнёт исполняться, то и рогов. Кроме того… — демон в белом улыбнулся. Впрочем, из-за пыли улыбки было не разглядеть. Но любой, кто его знал, знал и то, что Айон очень часто улыбается. Быть может, в насмешку над Распятым, который, по мнению некоторых монахов, никогда не улыбался. И уж точно — никогда не смеялся. — Кроме того, Дженай уже согласился. Он пойдёт со мной. — Пойду и я. Впервые прозвучал голос Вито. Глупым он не был — во всяком случае, он был гораздо умнее своего друга. Но уж очень неразговорчив. «Друга». Немыслимое прежде слово. Некогда демоны были голым эгоцентризмом. Вечным самолюбованием, неотрывно смотрящимся в чёрное зеркало мира. Нельзя было и представить, что они будут ставить кого-то или что-то выше себя. Но после того, как они получили подобные людским тела, невозможное случилось. По сути… по сути Пандемониум уже был наполнен светом. Свет Небес проникал в него отовсюду, действуя через дружбу, привязанность, чувство долга. Когда он получит Голову, это просто станет видно всем.***
— У меня есть для тебя… непростая задача. — Непростая? — Кошачьи уши женщины-демона встали торчком. — Люблю такие. Особенно от тебя! Айон знал, чего ему не хватает. Вернее — кого. Древние пророчества сами указывали тот путь, следуя которому можно было прийти к исполнению плана. Три монстра, три чудовища скалились на мир людей со страниц ветхой книги Откровения. Дракон, увлёкший своим хвостом с неба треть звёзд, соблазнивший треть ангелов на мятеж против Бога. Зверь из морской бездны, который возьмёт от Дракона всю его власть и воцарится в мире. Зверь из земли, который своими чудесами и знамениями обольстит весь мир служить первому Зверю. Троице в небесах противостояла иная, адская троица. Он уже примерно представлял, кем будет столь необходимый ему лжепророк-чудотворец. Девушкой, особо избранной Богом, одарённой даром чудотворства, которая внешне во всём — добротой, милосердием — будет как бы подобна Распятому. И этим внешним добром она должна будет привлечь к себе весь мир. Но глубины сердца её будут нечисты. Возможно, она будет монахиней, поправшей свои обеты. Нигде так глубоко не падают в бездну, как с порога святости. Впрочем, мир посчитает её истинной святой. Поклонится ей, а, значит, и ему. Примет на себя его печать. Айон уже решил, какой она будет. Знаками, наносимыми, согласно пророчеству, на чело и правую руку. Знаком креста. Знаком, некогда бывшим и остающимся символом величайшего торжества распятого Бога. Айон знал, что сделает всё, чтобы в конце мира этот знак обозначал только его одного. Чтобы крест стал его символом, а не Распятого. — Я хочу, чтобы ты помогла мне, когда придёт время, прирастить рога к голове человека. Того, которого я изберу. Посланного Богом в мир с даром чудотворения. Апостола. Последовала короткая пауза. — Но зачем тебе это? И как это сделать? — В голосе женщины звучала и растерянность, и что-то похожее на возмущение. — Соединить природу демона и человека… это всё равно, что соединять трапецию и… и тугоухость. Кожу и… несправедливость. — Ты преувеличиваешь. К тому же, то, что ты говоришь, уже однажды удалось Богу. Он соединил материальное и абсолютно нематериальное, Бога и человека в личности Логоса. Твоя же задача гораздо проще. И рога, и человек одинаково материальны. Некоторое время Шейдер молчала. Уши её оживлённо двигались, отражая движение мыслей. — Положим, ты прав, это возможно. Но есть два возражения. — Слушаю. — Первое, рога — символ нашего договора с Распятым. Каждого высшего демона в отдельности. Просто невозможно прирастить чужие рога. У меня их в коллекции уже больше десятка… и все они почти совершенно бесполезны. Просто скорлупа, с которой ничего не сделать. Хотя, может быть, если демон сам откажется от своих рогов… — Эту проблему я уже решил. Когда придёт время, Ризель согласилась отдать мне свои. — Как мне её жаль… до чего любовь только не доводит. Второе более важно. А зачем тебе это вообще нужно? — Женщина ехидно улыбнулась. — Человеческие тела не могут хранить астрал, как это могут тела демонов. Время жизни — единственная доступная им форма хранения этой энергии. Рога почти ничего не дадут человеку. Разве что до крайности ослабят его здоровье и повредят психику. — «Он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон». — Процитировал Айон строку из Апокалипсиса. Её он собирался исполнить и символически, и буквально. — Рога, страх потерять их, сделают его рабом самого себя. А значит и моим. Этого достаточно. Он уже знал, что предложит миру людей. Что поднимет на своё знамя. Свобода. Не та, о которой говорил Распятый, духовная свобода от рабства страстей. Он предложит человечеству иное. Свободу быть самим собой. Оставаться таким, каким тебе хочется быть. Именно это было той свободой, которую Бог никогда не даст созданному Им миру. Он предназначил тварь к совершенной святости — и ничем меньшим не удовлетворится. Он никогда не позволит человеку просто замкнуться в своей тварности, просто оставаться собой — нет, Он требует каждую секунду перерастать себя, каждую секунду становиться Новым Творением. Он крайне редко даёт сердцу человека те дары, которые тому хочется получить — дары Творца почти всегда неожиданны. Человеку же хочется быть счастливым, но почти всегда он хочет быть счастливым на своих условиях. Хочет сам определять для себя, что есть добро, а что — зло. Хочет слушать и слушать прекрасный, дивный ангельский голос, от начала мира поющий ему: «Будете как боги, ведающие добро и зло». Когда Голова будет у него, этот голос прозвучит по всему миру. Правда, слышать его люди будут как Шум. — Как скажешь. Интересный эксперимент получится! — Хвост Шейдер встал трубой, всем своим видом показывая воодушевление, охватившее её. — Словом, это… я в деле! Хочу посмотреть, что же будет в конце. В самом конце. Она выделила последние слова. Она была единственной из тех, кто сам последовал за ним, кто согласился на это сам, без предложений с его стороны. Из всех тех, кого в будущем назовут грешниками, именно она больше всего напоминала его самого. Не смотря на внешнее добродушие и приятные манеры, Зверь, притаившийся в её душе, был подобен тому, что пророс в нём самом. Айон знал, что именно она — единственная из всех — сможет дойти вместе с ним до самого конца. Именно поэтому он знал и то, что никогда не позволит ей сделать это.***
Хроно… Они были вместе с самого начала. Херувим и серафим, созданные Богом в особой духовной близости, напоминающей ту, которую люди пытаются передать словом «братья». Сотворённые вместе, они тем не менее были совершенно различными. Херувим вёл, серафим — следовал. Тот, кто получил имя — «Айон» стал вторым в мятеже, с головой ринувшись в ту бездну, которая разверзлась перед ангельским миром. Предав свою мудрость и свой свет, он превратил тот дар, что был дан ему (в человеческом мире наиболее близким его подобием было пророческое вдохновение) в холодный расчёт, равнодушно оперирующий законами духовного мира. Той их частью, которая была открыта ангелам. Тот, кто получил имя «Хроно» был иным. Получив в дар силу любить, он отрёкся от неё, променяв… Айону хотелось бы, чтобы это была ненависть. Хроно остановился на гневе, не дойдя до конца. Если бы человеческий мастер попытался изобразить суть чёрного серафима, противоположную его начальному призванию — пламенеть любовью, он, наверное, выбрал образ чёрной дыры. Точки, которая втягивала в себя весь тот свет, до которого могла дотянуться. Хроно с самого начала чем-то отличался от прочих. Первый в бою, он словно был последним в дерзости мятежа. Великий боец в тех первых войнах, что пылали в расколовшемся надвое ангельском мире, он был до странного нерешителен в своей вражде к людям. Он был одним из тех нескольких злых ангелов (кроме Сатаны), о которых упоминалось в Ветхом Завете. Когда пророк обратился к Богу с молитвой, тот послал к нему ангела великой силы, но князь царства персидского (как назвал священный автор злого духа, являвшегося как бы анти-хранителем персидского народа, которым и был Хроно) стоял против него двадцать один день. И лишь вмешательство архистратига Михаила, величайшего из духов, оставшихся верными Богу, позволило ангелу прийти к ожидавшему его пророку. С самого начала совершенно различные, они, тем не менее, тянулись друг к другу. Айон с самого начала решил, что двигателем, силой его мятежа будет именно его «брат». И сейчас стоял рядом с ним, сидевшим на каменной почве одной из скал демонического мира. — Что с той женщиной? Улыбка тронула губы Айона, когда он задал этот вопрос. — Она мне надоела. Я её убил. Хроно тянуло к людям. Особенно — к их женщинам. Он не искал забытья в сексуальных играх (хотя и не чурался совсем этой сферы). Любая из крайностей — и гордый аскетизм, и разврат, были бы понятны. Но Хроно словно бы искал чего-то другого. И, не находя это во встретившейся ему женщине, бросал её. Какое-то смутное чувство влекло его… кажется, именно о нём великий поэт написал совсем незадолго (по меркам демонов) до этого разговора. «Когда б не смутное влеченье Чего-то жаждущей души, Я здесь остался б — наслажденье Вкушать в неведомой тиши: Забыл бы всех желаний трепет, Мечтою б целый мир назвал — И всё бы слушал этот лепет, Всё б эти ножки целовал…» Вот это «смутное влечение чего-то жаждущей души» и казалось Айону самым опасным в Хроно. Тот искал чего-то, не хватавшего ему, в мире людей — и глава грешников знал, что однажды он может это найти. Найти там, среди смертных то, что ему не удалось разглядеть с высоты небес. Бог мог вести людей (и ангелов) самыми странными путями. Мог позволить им ходить самыми странными дорогами, увязнуть во всех возможных болотах — заранее зная, что это пойдёт им на пользу. Что в конце они всё же придут к Нему. Хроно тянуло (и вело) то, что люди называли «благодатью». У Бога в мире было как бы два проявления. Первое — энергия астрала, было тем, что демоны жаждали больше всего на свете. Второе проявление — благодать, была тем, что они ненавидели — и тоже больше всего на свете. Айону казалось, что он понял замысел Бога о Хроно — позволить тому пасть, чтобы потом помочь подняться. Руками и сердцами людей. И этот замысел Айон хотел разрушить. Он многое знал о мире — и знал, что их с Хроно судьбы связаны. Так или иначе, враждуя или помогая друг другу, они вместе дойдут почти до самого конца. Главной ошибкой демонов в целом, наверное, было то, что они не понимали ту силу, которая стоит за слабостью любви. Любящий снимает с себя броню, открывает свою душу страданию — и становится бесконечно уязвим. Они не поняли, пока не пришло время, сути слабости Распятого, согласившегося умереть. Айон не поймёт слабости Хроно, отказавшегося от рогов, отказавшегося сопротивляться, когда вставшая на сторону тьмы апостол направит на него своё оружие. Что когда Хроно пойдёт на встречу ждущей его пули с раскинутыми крестом руками, это будет не просто жестом слабости или отчаяния. Это будет напоминанием о том, что удалось выразить, например, одному из поэтов: «Слишком многим руки для объятья Ты раскинешь по концам креста». И небеса преклонят голову к самопожертвованию демона, а Дева Мария освободит апостола из-под власти Зверя. Айон не знал, что пройдёт менее века — и Хроно убьёт его, поразив рогом в голову, исполнив таким образом строку древнего пророчества: «И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелела». Не ведал он и того, что в тот день дьяволу будет — единожды в истории — дана Богом власть воскрешать из мёртвых. И человек греха, сын погибели восстанет из лона смерти, чтобы исполнились древние пророчества и смертельная рана, нанесённая Зверю, исцелится. Сейчас Айон знал лишь то, что их судьбы связаны. И что судьба Хроно должна была принадлежать ему, а не человеческой женщине. И не Богу.***
… Он смотрел только на Голову. Где-то рядом с ним Хроно начал то истребление призванных Дюфо легионов низших демонов, благодаря которому он и войдёт в историю демонического мира как «убийца миллионов». Ему помогали — или скорее не мешали — Вито, Дженай, Ризель и Шейдер… Айону не было до этого почти никакого дела. В каком-то смысле от них — от этого боя, от Хроно, от Дюфо, даже от Пандемониум — теперь уже почти ничего не зависело. Древние пророчества, положенные в основание мира, начали действовать. То, что некогда было произнесено на Предвечном Совете, когда Бог приоткрыл ангелам тайну своего Креста и той тени, которую он отбросит в мире, сейчас начало воплощаться. Мир демонов был разрушен и полон Света. Демон в белом превзошёл Распятого, лишь уязвившего ад, выведшего из него лишь то, что шеолу не принадлежало — души людей… Половина плана исполнилась. Миру людей предстояло утонуть во тьме — Зверь вышел из бездны. И должен был пойти в то, что Бог назвал «погибелью». Осталось осуществить вторую половину. Найти и явить миру чудотворца-лжепророка. Воцариться в нём хотя бы и на час. Дойти до конца… Айон уже знал, что по пути бросит всех, кто разделил сейчас с ним его бунт против Небес и ада. Бросит всех тех, кто поверил и ещё только поверит ему. К концу они дойдут втроём — он, Голова, и пророк-чудотворец. Вернее, нет. В конце пути он будет только один. Если Бог однажды произнесёт о Себе «Я есть Альфа и Омега, Начало и Конец, Первый и Последний», потому что разольёт в ставшем бесконечным мире свою совершенную радость, совершенную полноту, совершенное счастье, то и он однажды произнесёт о себе те же слова. Айон смотрелся в Голову Пандемониум как в зеркало. Он почти слышал, как тот, кто некогда был первым в мятеже, теперь лишь беззвучно повторял его слова. Бессильно соглашался с ним. «Я есть Альфа и Омега, Начало и Конец, Первый и Последний». Однажды он с полным правом произнесёт о себе эти слова. Он будет в геенне тем, чем Бог будет на Небесах. И если Тот произнесёт о Себе эти слова потому, что Своей полнотой исцелит весь мир, не оставив ничего и никого вне Своей радости, то он, Айон, произнесёт их потому, что в пустоте не останется никого, кроме него. Он произнесёт их потому, что в конце пути он будет совершенно, абсолютно один.