ЖивкО

Пламень светильника вильнул круто в сторону, грозясь погаснуть вовсе. Живко приостановился, замер дыханием, ожидая того, что же произойдет дальше. Если погаснет огонек, значит суждено вернуться в хоромину, а если нет… Огонек изогнулся дугой, затрепетал, Живко уткнулся взглядом в светильник и даже не выдохнул, когда пламень выровнялся и озарил полки с книгами рядом с отроком. Живко улыбнулся, поставил светильник на стол. В книжницу, где содержалось великое множество берестяных и бумажных сокровищ, ученикам Черной Башни дозволялось входить только с особым светильником — со стеклами в медной сеточке и хитрой масленкой, что не проливалась даже упав на бок. Но сегодня Живко принес в книжницу самый обычный жирник — не хотел, чтобы знали, что он пришел сюда. Дело у него было не тайное, но никого другого рядом с собой Живко сегодня не желал. Ни дружка своего Перяту, ни учеников средних, ни тем более продолжателя — старшого ученика и правую руку Учителя. Перяте он и так расскажет, что вызнает. Но потом, после того, как найдет в этих книгах ответ на свой вопрос, что не дает спать иными ночами, рождая в голове тревожные мысли, на которые не получить ответа даже у Учителя. А середникам и продолжателю знать и вовсе необязательно. Они только надсмехаться могут. Отрок поднял голову, осмотрел верхние полки. Этож сколько здесь книг-то? Читать — не перечитать! Еще по-первости, два года назад, с Перятой, как только попали они в Черную Башню для учений, пытались они пересчитать книги. Да сбивались каждый раз, а потом и бросили. Все одно точно не узнать, так что и не стоит. Лучше просто читать. То, что велят и что хочется. Живко подтянул стремянку к самой верхней полке, взобрался наверх и ощупал перстом несколько корешков, силясь разглядеть и понять, то ли это, что ему нужно. Из-за прозрачной кисеи пыли заглавия на корешках выглядели невнятно. Выдернул наугад первую книгу, что показалась ему самой правильной и растворил. Пробежался взглядом по страницам, перелистывая их неспешно и спустился к столу. Кажется, то что и нужно было. Отрок уселся за стол, придвинул жирник так, чтобы свет от пламени хорошо падал на страницу, раскрыл книжицу — и будто в омут прыгнул. Из книги выпал листок берестяной. Это значило, что не теперешний, а писаный давно. Взгляд жадно уперся в написанное, дыхание притаилось, будто Живко противника высматривал, да боялся, что из-за его дыхание тот его и почует. Буквы складывались в слова, слова в строчки. Отрок читал, хмурился, кусал губы и постепенно понимая, что нашел и узнал то, что никак ему знать не надобно. Правильно было бы захлопнуть книгу, вернуть ее на место, да убраться из книжницы в жилую хоромину, где его же года ученики спали, после проведенного в учениях да тренировках дня. Но листок не отпускал. Живко позабыл о том, где находится, не ведал сколько времени, а взгляд все бежал и бежал по листку, внимая написанному. — Вот оно как, — закончив чтиво отрок отодвинул от себя книгу и призадумался. А подумать было о чем. Это когда не знаешь тайны, так и спится спокойно. А когда узнаешь, тут уж и вовсе не заснешь. И зачем ему эта книга в руки попалась? И почему он никакую другую не выбрал? Вот их сколько! Читать-не перечитать! Живко оглянулся на полки, что в полутьме выстроились в просторном помещении длинными рядами. Взгляд слепо шарил по пыльным корешкам, а мысли бились в голове, не желая успокаиваться. Отрок поднялся, взъерошил на лбу волосы, шагнул от стола. И что же ему теперь с этим узнанным делать? Передать Перяте? Обречь и его на пустые размышления? Он до сих пор нет-нет да слезы пускает по ночам, тайно, чтоб не видел никто. По дому тоскует, по прошлому. Эх, Живко — Живко! И зачем ты тот листок углядел? Надобно его на место уложить, да подальше упрятать! Придет время — будет и разговор, а пока… — Ах, тыыжжж!!! От неожиданности Живко прытко подскочил к столу. Пока он чуб трепал, да в размышления ударялся листок тот берестяной уголком на пламень светильника попал, да и занялся! Старая, видать, береста. Ссохшаяся! А из-за него и книга загорелась! Да тоже вспыхнула так, будто только и ждала. Вмиг страницы обуглились, только на растопку и годна теперь! Живко сообразил быстро! Скинул с себя рубаху, да сверху на книгу и бросил, а потом и руками бить начал, огонь укрощая. Хорошо, жирник не опрокинулся, а будто по льду скользнул в сторону. А то, если бы он на пол упал, то страшно и подумать, что было бы! От рубахи несло гарью, хотя огонь никакого ущерба ей и не причинил. А вот книга… Живко с жалостью смотрел на то, что от нее осталось. Листок берестяной рассыпался в прах, а от книги, у которой все страницы если не повыгорели, то затемнились так, что не прочтешь теперь, осталась лишь одна обертка, да то, потому что кожаная. Отрок захлопнул остатки, уселся вновь на табурет, запустил пятерню в волосы. И как же его угораздило то? Ведь никогда ранее не бывало такого, чтоб пожар совершал. Даже когда дома жил, да, бывало, озоровали с младшим братом. А тут — пыхх! И вспыхнуло! Ладно бы, стол запалился иль рубаха сгорела! Пес с ними! Со стола не убудет, а в рубахе Живко и залатанной походит! А вот…книга?! Да лист тайный, старинный. Это сколько же он убытку нанес Учителю? И не будет ли у него из-за этого других неприятностей, что со стороны придут? Ведь кто бы не совершил непотребное из учеников, а ответ держать ему! Он за всех в ответе! Учитель! Долго сидеть Живко не пришлось. Толь почудилось ему, толь и вправду где-то что-то стукнуло, а встрепенулся он, понимая, что сию же минуту надо идти, да Учителю доносить о своем поступке. И дело это спешное, до утра не подождет. Пусть уж Учитель знает, что учеником его невозможным учинено. Внутри зародился холодный снежок. Колючий до нестерпимости. Живко поднялся, захлопнул выгоревшую книгу, да подмышку и сунул. Иди виниться, так уж и доказательство сразу принесть. Остатки золы смахнул рукавом на пол, прихватит светильник, да и пошел. Во внутренних покоях Учителя Живко прежде не бывал никогда. Туда допускались только старшие ученики, да и то по великой надобности. Отрок остановился у дубовой громадной двери, переводя дыхание. Боязно все же, да и снежок внутри уже не снежок, а ком холодный. Так внутренности и студит, будто лютый ветер в непогоду. Стукнул по двери раз, показалось тихо. Стукнул второй, погромчее, а затем и третий, совсем громко и не дожидаясь разрешения — вошел. Вошел — и зажмурился от яркого света, что множество свечей давали, развешанные на разных стенах. А когда Живко глаза раскрыть смог, то сразу на внимательный взгляд Учителя и наткнулся. Тот сидел за столом в красном углу комнаты и неотрывно глядел на ученика. У Живко не то что внутренности, язык к небу примерз. Только и хватило сил шагнуть вперед, да обгорелую книгу на стол перед Учителем выложить, да светильник самый обычный поставить. — Кто?! — голос Учителя, резкий и чужой, вызвал дрожь в коленях. — Я, — получилось громко и на удивление дерзко. А ведь Живко винится пришел, а не отважничать. Отпрянул от стола, когда Учитель резко поднялся и вмиг комнату покинул, не сказав ни слова. Отрок лишь взглядом его проводил. А как дверь за Учителем затворилась, так и пришло время заоглядываться, да увидеть куда же он попал. Покои были просторные. Стены и пол покрыты толстыми коврами. Так вот зачем сюда Учитель старших учеников приглашал, когда приходила пора что-то тайное обсудить. Здесь хоть говори, хоть кричи, хоть пой-пляши — за дверями не услышит никто. Все ковры в себя вберут. Они-то безмолвные. В стороне от стола оказалась еще дверь. Тоже оббитая ковром, неприметная с первого разу. Там видать, жилая хоромина у Учителя. А свечей-то зачем столько? Видно все, как днем белым, при солнышке. Вон, на крючке, пояс висит плетеный. Вышитый красным и белым по льняному. Никогда бы не подумал Живко, что у Учителя такая вещь есть! А вот, гляди-ко! За спиной дверь даже не хлопнула. О том, что вернулся Учитель Живко понял по сквознячку, что по его ногам прошелся, да по пристальному взгляду, что между его лопаток вонзился. А и зол Учитель! Мало того, что ученик заново его запрет нарушил, так еще и урон учинил. С чем и винится пришел. Спина напряглась, плечи потянуло ссутулить. Живко ждал. Ждал услышать, что ему уготовано. Вот сейчас подойдет Учитель неслышно, да и не поймешь даже с какой стороны прилетит — носом в пол так и уткнешься, оставляя на нем красную сырую борозду. Или скажет — к столбу встать! У столба наказанных казнили наказанием, чтоб либо честь свою брали, либо бесчестие. Учитель сам бил так, что те умывались соплями да кровью, падая и вновь вставая, пока силы были. Бил до стонов, до воя, пока сознание не уходило. Или пока пощады не просили. Когда пощады просили, то это уж бесчестие. Таких в опалу сразу отправляли. Правда, это так говорили середняки. Сам Живко лишь однажды видел, как за великую вину Учитель своего самого старшего ученика казнил — продолжателя. Страшно было. И как падал тот, и как вставал заново. Но пощады не запросил. А потом, после того как на поправку пошел, никто ему про это наказание ни словом не напомнил — правило есть в их Черной Башне. Наказан — прощен! — Ты знал, что в книжницу с обычным светильником ходить нельзя! — это не вопрос. Это у них с самых первых дней новые ученики знают. Что нельзя! — Знал, Учитель! — в голосе уже нет дерзости. Лишь спина, в которую падают слова Учителя, все так же пряма и напряженна. — И пошел все же? — Да, Учитель. — Почему? — Случайно…вышло. Разве можно оправдаться в том, что нарушено нарочно? Да и надо ли? Хоть и сделано то по глупому разумению. А не Учитель ли повторяет беспрестанно о том, что прежде чем сделать — думать надо. И крепко. Выходит, что не зря иной раз Живко "бестолочью" называет. Бестолочь и есть. Думал, что ничего особого и не произойдет. Что проскочит так. Ан, не проскочило. И вот стой теперь, Живко, раскаянный и жди, жди какое тебе будет уготовано наказание. А ком ледяной уже грозится и горло выстудить, и руки-ноги, не то что нутро… За спиной царило молчание. Оно продолжало давить плечи, оно заставляло клонить голову вниз. Оно изматывало, оно страшило. Уж лучше бы бранился, ударил бы уже… Чтож так мучительно-то?! Живко невольно вздрогнул, когда позади что-то тихо звякнуло. Еще не веря в то, что узнал этот звук отрок все же оглянулся. Наткнулся на грозное лицо Учителя, на гневно сжатые губы и вновь содрогнулся. Учитель на него не смотрел, Учитель скидывал с себя широкий кожаный пояс, освобождая тот от ножен с кинжалом. Чтоб не столкнуться с ним взглядом Живко скоро отвернулся и тут же в спину прилетело: — Спускай штаны! Это было неожиданно и…странно. Еще дома, когда Живко был совсем оголец мать иногда бралась за хворостину, охаживала охламона-сына в сердцах за какую-то провинность. Причитала, что такой уж он неугомонный неслух. Бивала, иной раз, и чувствительно. Но это было редкостью, а отец так ни разу и не выпорол по-настоящему. Грозился только, да хмурился. Как же давно это было! Да и в Башне! За все время, что Живко здесь был ни единого разу не видел, да не слыхал чтоб кого-то выпороли. Здесь наказывали по другому. Продолжатель и его приспешники били в морду. Середняки — брались за палки, но били так, что синяков не оставалось. Да и не били, скорее, а так, пугали больше. Один, два, три удара — и все. Пинки раздавали без счета, но тоже не так, что после них не разогнуться было. У столба… Да, к столбу вставали совсем редко. Но чтоб кого-то выпороть? Нет, не было такого. Живко оглянулся снова. Теперь тяжелый взгляд Учителя пришелся ему в лицо, заставляя сбегать взгляду сперва на учительский пояс, затем на пол. Отрок замешкался, мысли затеяли новый хоровод, ворочаясь в голове на разные лады. А как? Куда? Здесь? Почему…? — Не стой столбом! Заголяйся! — новый железный приказ заставил очнуться от бездействия. Живко окинул еще раз комнату взглядом, потянулся к шнурку на штанах. — На табурет укладывайся! — теперь стало чуть понятней, что от него надо. Штаны упали на пол, обувка осталась рядом, а Живко шагнул к искусно вырезанному табурету. Босые ноги утонули в мягком ворсе ковра, ступни ощутили на себе его тепло, тогда как заголенные бедра и гузно покрывались гусиной кожей от прохлады. Сверху на табурете тоже был коврик. Живко невольно подумал, что сидеть на жестких лавках, подстелив такую подстилку было бы много удобнее, но тут же отогнал ту несуразность и устроился животом на сиделке. Ноги уперлись в пол, ища опору понадежней. Руки сомкнулись на вырезанных узором ножках, а голова свесилась долу, уронив на пол темные локоны Живко, заплетенные с двух сторон лица в косицы. А Учитель примерил пояс по руке, сложенный вдвое да бросил взгляд на ученика. Не торопил, лишнее было. Пусть готовится как сможет, нерасторопности в Живко он никогда не видел. Вот с тех самых пор, как увидал этого отрока, так и понял, что возьмет его в ученики к себе. Живко самым лучшим будет. Таким, коего еще у него не было. Упрям да упорен, за словом в карман не полезет, значит соображает скоро. Огрызается с середняками, значит смел. Только как же его научить, чтоб слову учительскому верил безраздельно, да выполнял так, как велят?! Не думая, что сам лучше сделать может. Но ломать таких нельзя — не ломаются они. Гнуться будут, терпеть, а потом и смерть примут, коли вовремя да с умом к ним не подойти. Ну, да ничего! У Учителя того терпения хватит. И научить, и не сломать, и дождаться, когда «отцом» его назовут. Как к нему приблизился Учитель отрок и не услышал. Может был занят своими слишком сокрушенными мыслями, а может и Учитель сделал это так, как умел — двигался он даже на охапке соломы бесшумно. Короткий шорох мгновенно окончился жгучим ударом, от которого голова Живко вскинулась вверх, а выдох случился шумный, сквозь сжатые зубы. Отрока будто вдавило в мягкую подстилку, сбивая с дыхания и выталкивая из дурной головушки все мысли. Упавшая на него боль была иная. Она не походила ни на боль от тычка или затрещины, она не ровнялась с ударом кулака, она различалась и от удара палкой. Эта боль была совершенно новая для Живко, к которой ему предстояло притерпеться. — Я запрещал входить в книжницу без нужного светильника? — Да! Учитель требовал, чтобы на его вопросы ученики ему отвечали. Хоть и самый непонятный вопрос будет — твое дело ответствовать! Не важно — летит в тебя в это время кулак противника, стрела или ледышка, грозящая разбить лицо в кровь. Отвечай Учителю. Обязан. Зубы сжались, стиснулись до боли в скулах, ноги дрогнули, пальцы сомкнулись вокруг ножек стула — следующий удар Живко встретил молча. — Зачем пошел? — Управиться хотел скоро! Еще шорох за спиной и на этот раз широкий боевой пояс виляет по телу, приглашая двигаться за собой. Горячая полоска горит, тянет почесать ее, чтоб унять жар. Но вновь ухо слышит все тот же звук, который заставляет впиваться руками в ножки. — Управился?! — Простите, Учитель! Звук режет ухо, удар заставляет сжиматься тело. Мышцы удается разжать только тогда, когда рвется выдох. Надо дышать! Часто и глубоко. Так, когда хватаешь ртом недостающий воздух от удара в нутро. Больше Учитель ничего не спрашивал. Лишь в комнате шуршал по воздуху пояс, мокро чавкало, ошпаривало кожу и после всего этого слышались трудные выдохи, которые никак не случалось приглушить. Живко казалось, что хуже сегодняшнего с ним не случалось никогда. Боль накрывала с головой, ползла по спине и вклинивалась в голову. Хотелось кричать, хотелось закрыться руками, хотелось запросить прощения. Но Живко лишь стискивал пальцы, смыкал зубы, поймав ими одну из косиц и закусив, словно удила, с такой силой, что темнело в глазах. Казалось, что этому не будет конца. Живко уже так дергался на своей лежанке, что, казалось, скоро табурет развалится под ним. Ножки не выдержат напора и останутся у него в руках, когда очередной удар ожгет не только тело, но и душу. Глаза обожгли слезы, отчаянные, злые. Он зажмурился, злясь на себя, и приказывая себе терпеть. Не закричать, не запросить пощады, чтобы не потерять честь. Как там, у столба… Новый звук заставил поднять голову, поглядеть вперед. Учитель стоял у стола, бросив на него свой пояс. Все еще мутным неверящим взором Живко смотрел на Учителя, пытаясь поверить в то, что все закончилось. Не хватало воздуха, страшно хотелось пить. — Подымайся! — голос все еще недовольный, но в нем нет уже прежней суровости. Или это только кажется? Живко поднялся, держась за табурет, утвердился на ногах, боясь отпустить руки. Вот разожмет пальцы и грохнется на пол. А пол кружился в глазах и шатался под ногами. Учитель не торопил и не говорил ничего более, давая отроку собраться. Когда же наконец Живко смог встать ровно и утереться рукавом, только тогда и прозвучал вновь учительский голос. — Много ль прочел в этой книге? — Нет, — в голосе, недавно вошедшем в отроческую пору, вдруг прорезались детские нотки. Живко скривился, утерся рукавом еще раз, будто это могло помочь ответствовать. — И берестяную грамотку видел? — Видел, — врать Живко не умел никогда. И сейчас не стал. Учитель все одно чует, когда он пытается скрытничать. — А она где? — В огне. Сгинула… С нее все и началось… — на этот раз ответить получилось как должно, голос даже не дрогнул. — И чего тебя, бестолоча, понесло-то в книжницу без должного светильника, а?! — Живко всей кожей ощутил, что Учитель говорит сейчас совсем по-другому. Он уже не злится, только горечь в голосе чуется. Скрытая такая, будто отеческая. — Я… быстро хотел… — вот сейчас себя дураком и почувствовать самое время. Дурак, как пить дать дурак. — Одевайся, — только сейчас Учитель развернулся к нему лицом. Скользнул взглядом по макушке, покачал сокрушенно головой. — Хоть понял, за что наказал тебя? — За пожар, — ноги все еще потряхивало и Живко, путаясь в штанах, неуклюже натягивал одежку. — За то, что книга ценная… — Дурак… — прозвучало совсем уж благодушно. — За то, что запрет мой нарушил! Вот за это и наказан был, неслух! — Учитель оперся о стол, глядя как ученик пытается сладить с одеждой. — Ближе поди, — подозвал не только словом, но еще и рукой взмахнул и Живко вдруг приметил как брови Учителя складываются на его лице домиком. Это он что, улыбку в усах прячет?! Не поверилось, поглядел еще раз, делая шаг вперед. Остановился, глянул в глаза Учителю. Так и не понял — толь правда тот усмехался, толь показалось. — То, что книжица сгорела — это не беда, это полбеды. А вот если бы ты в той книжнице помер - вот то была бы беда! — рука взрослого потянулась и потрепала Живко по макушке. Отрок замер, дивясь новому, совершенно незнакомому чувству. Сегодня Учитель горазд удивлять! — Запомни крепко-накрепко, все что сегодня прочел — забудь! Не навсегда. Придет время и вспомнишь все то, что сегодня узнал. А пока — забудь! А про сегодняшнее наказание — помни! Я ранее никого так не наказывал, но и такого невозможного ученика, как ты у меня ранее не было, — рука взрослого притянула к себе Живко, прижала к широкой груди. Отрок на короткий миг вспомнил, как спокойно и тепло было ему ранее, в руках отца, когда тот вот так же редко обнимал его в случаях неудач.