witch hunt

на самом деле было очень страшно проснуться однажды, ощущая себя словно растворённым в своём теле. утопать где-то глубоко без возможности шевельнуться. без возможности понять где твоя рука, а где нога. без возможности осознать, что твориться с телом и есть ли оно вообще. вдруг осталась лишь душа, привязанная к чему-то? это было кошмар. и Сокджин так хотел проснуться среди ночи в холодном поту, дрожа от страха, но чувствуя как дышит и медленно приходит в себя. увы, он уже проснулся. и все его утраченные ощущения исчезли наяву. по-настоящему. даже говорить было невыносимо сложно. рот не хотел открываться, а язык словно был по весу сравним с камнем. ужасно. отвратительно. страшно. это были зимние пять утра. самый обычный час до подъёма всей семьи длился долгой вечностью в кровати Сокджина. он пытался хоть что-то сделать, как-то позвать на помощь и двинуться. но будто барахтался в водах океана, вечно оставаясь на том же месте. беспощность убивала надежду с каждым разом сильнее. в шесть пятнадцать в тёмную комнату зашёл отец, явно злой от того, что Сокджин ещё не встал. но увидев потуги сына в попытках просто промычать что-то, тут же разволновался, раскраснелся и вылетел за врачом. Сокджин мог лишь тихо плакать. даже хныканье выходило из горла очень тяжело и глухо. врач, высокий крепкий альфа с жидкими волосами, тонкими усами и в очках, зашёл в шесть сорок два. Сокджин чётко помнит эту цифру на часах, что оглушающе громко тикали в тишине комнаты. от гостя несёт тяжёлым запахом лекарств и кофейной гущи. в его глазах явная раздаржённость от недостатка сна и раннего вызова в морозное зимнее утро. понять, что сегодня мороз можно было по узорами на окнах. Сокджин, пребывая в страхе неизвестности от собственного тела, успел внимательно изучить их. рисунки были удивительно остры в деталях, но складывалось в плавные завитки. природа восхитительна. — потеря проприцепции, — устало вздыхает врач, спустя несколько часов обследования уже в больнице. — проще говоря, Сокджин утерял чувство положения своего тела. чистый, почти белый, свет помещания слегка был неприятен для взгляда, а также показывал все морщинки на грустном лице уже другого врача. невролог выглядел ужасно в это утро. наверное, потому что кроме того, как посоветовать начать реабилитацию с полного контроля над всеми движениями — не мог ничего. может, это судьба так обиделась на Сокджина за что-то. возможно, это просто глупая шутка жизни. кто-то же должен страдать в их счастливой и блестящей радостью семье. Сокджин это понимал. и принимал, как должное. жаль конечно, что больше не станцуешь на вечерах. и даже просто не постоишь в кругу заливающихся восторженным щебетом друзей, знакомых и приятелей. но пусть будет так. так и должно быть. это расплата за грехи. неважно, будь эти грехи свои или чужие. Сокджин готов вынести тяжкую ношу от потери собственного тела. привычная жизнь с лёгкостью движения ушла в небытие. но главное, что он остался собой. в нём было всё то же упорство и сила, чтобы начать ходить заново. чтобы держать вилку самому. чтобы жить самостоятельно, без помощи и сожаления других. всё это было мучительно. он не мог не думать о том, как ему нужно направить импульс, чтобы просто пошевелить пальцами. за какую ниточку потянуть, чтобы улыбка расцвела приятной дугой, а не кривыми уголками. он уставал от обычного сидения на стуле больше, чем когда выступал на сцене театра, будучи главной балериной. — вы невероятно грустны. неужели вечер так плох? перед Сокджином предстаёт альфа в тёмной фланелевой рубашке и чёрных прямых брюках. его бледное лицо блестит азартом в светлом зале, тонкие красные губы, что цветом напоминали бруснику, растягивались в ухмылке, а глаза словно выведены толстой угольной линией скрывали нечто внутри. но Сокджин не понимал что именно. это интересовало и отталкивало одновременно. — простите, я иногда плохо контролирую своё лицо, — Сокджин лишь смотрит на незнакомца снизу-вверх. — да и в целом тело. — о, тогда понятно, — омега замечает хитрость в глазах, но та лишь мелькает вспышкой. — но вечер и правда плох. не хотите потанцевать? я смогу помочь вам с телом. Сокджин начинает смеяться, ощущая как сердце протыкается тысячью острейших ножей. он так любил танец. никогда не отказывал в приглашении и всегда с радостью кружил в центре, был безума от движений и просто любил растворяться в музыке. это было чудесное чувство, что оставило шрам с ноющей болью воспоминаний. — вы видимо не в курсе, но я совсем плох. я не чувствую ничего из своего тела. абсолютно, — Сокджин строит улыбку под титаническим усилием, но встречаясь взглядом с омутами незнакомца тут же забывает о ниточке, благодаря которой мозг натягивает уголки губ вверх. — не волнуйтесь, — всё вокруг замирает, оставляя движение лишь для рта парня. — это поправимо. позвольте я вам помогу. длинные пальцы кончиками касаются пальцев Сокджина, а ладонь альфы опускается с холодком на спину. странные ощущения, будто совсем давно забытые. по Сокджину словно проходятся разрядом, пуская маленькие покалывания под кожу, а мозг от такого перестаёт болеть. Сокджин встаёт с непривычной лёгкостью, не напрягая ничего и не дрожа от усилий. он....снова чувствует своё тело? и даже руки на талии ощущаются как когда-то в балете при поддержке. — вы...в-вы — Мин Юнги, — что-то не человеческое имеется в лице Юнги. вблизи это так хорошо заметно, что пугает своей очевидностью. но видит ли это кто-то ещё? — а вы Ким Сокджин, верно? — откуда вы меня знаете? — Сокджин ступает в такт медленной и расслабленной музыке. он позволяет Юнги вести. — ну а как же? ты был примой большого театра. блистал ярким светом, когда выступал, — улыбка становится шире, но от этого не менее зловещей. — а я просто люблю балет. и влюблён в твоего умирающего лебедя. — вы помните это? боже, это точно было года два назад, — Сокджин качает головой, пытаясь поверить Юнги. удивление сменяется шоком. сначала это непривычное ощущение внутри него, а теперь прошлое с которым он уже болезненно попращался. сплошное колдовство. — и что? искусство временем не сотрёшь,  — Юнги делает резкий поворот, чтобы закружиться с омегой к центру. — а ты — изумительное произведение одной своей красотой. поверь, я разбираюсь. Сокджин наигранно фыркает. его ноги давно так живо не двигались. словно никакой болезни никогда не было и здоровый сильный омега снова тут. а прошлый сложный год был лишь кошмарным сном, не более. сердце заходится в счастливом ритме, наполняя организм свежей кровью. Сокджин чувствует, как по его венам течёт кипящий поток, разжигая в нём воспоминания. — вы так учтивы и сладки в своих речах, что моё сердце тает. — мне только в радость угождать такой омеге, как ты. поверь, твоё лицо приобретает настолько красочные черты, когда цветёт радостью и смущением. — не смущаюсь я, — возражает Сокджин, улыбаясь. — и красные уши тебя совсем не сдают. они танцуют три песни подряд, совсем забывая обо всём вокруг. Юнги продолжает осыпать Сокджина комплиментами, ведя его в танце и заманивая собой больше и больше. кажется, Сокджин давно утонул в улыбке и глазах этого мужчины. он манил к себе с неестественной силой против которой нет ни желания, ни способа избавиться. Сокджин смирился с поражением где-то в глубине разума, оставляя себя просто в замечательных чувствах и руках альфы. он не доверял полностью, зная, что возможно это лишь один счастливый вечер, награда, за целый унылый год. не надеялся, что это будет навсегда или хотя бы надолго. поэтому просто оставался счастливым в этот краткий миг. — не хочешь выйти? знаешь ли, вечера на этой неделе прекрасны. настоящий май, — Юнги улыбается, принося Сокджину шампанского. Сокджин не может не согласится. он встаёт, благодаря поддержке Юнги, и буквально летит, светясь от счастья, на выход. в небольшой сад, где под яркими звёздами и ночной темнотой спят цветы, травы и целуются гости бала. возможно, стоит быть осторожнее, ведь именно здесь рождаются свидетели и поводы для сплетен, но Юнги уверено ведёт в самый центр, к большому фонтану, что тихо шумит водой. они присаживаются на край, глядя друг другу в глаза и держась за руки. Сокджин уверен, что это всё бокал шампанского, усталость и счастье. иначе он не может объяснить из-за чего накрыл губы Юнги своими, делая из мимолётного поцелуя горячий и возбуждённый. — у тебя столько чувств, — Юнги гладит своей рукой щёку Сокджина с самой довольной ухмылкой в мире. он словно вот-вот получит желаемое и уже ощущает терпкий вкус победы на кончике языка. — я хочу их только себе, позволишь? Юнги наклоняется к открытой шее омеги. его дыхание явно оставляет ожог, но Сокджин лишь открывается больше. чувствуя контроль над омегой, Юнги растёгивает пуговицы и тычется носом в шею. Сокджин уверен, что сегодня позволит Юнги всё, что тот захочет сделать. к какой бы катастрофе это не привело бы завтра. — позволю, — шепчет Сокджин и воздух прокалывает его лёгкие. Юнги кусает его с животным голодом, больно вонзая нечеловеческие зубы. он будто хочет откусить от Сокджина здоровый кусок, но не решается и лишь пьёт кровь, что брызжит. и с каждой секундой омега заново теряет силы, утопая в темноте и потери контроля над телом. "кошмар вернулся". ``` Сокджин просыпается от лучей солнца, что режут глаза через закрытые веки. первое, что он видит — белоснежный ровный потолок. и это странно, ведь в его комнате он чуть ниже, а на балу был невероятно высоким с искусными завитками узора. Сокджин с трудом поворачивает голову то в одну сторону, то в другу сторону, совершенно не узнавая комнату вокруг него. она залита светом из огромных окон, а светлые стены украшены картинами с пышными цветами. это место Сокджину совсем не знакомо. картины он помнил, видел пару раз у богатых персон в гостях, но вовсе не знал поместья, где была бы такая комната для гостей. паника тут же накатывает с бешеной скоростью, мозг сново потерял чувство тела. Сокджин ощущает себя настоящей птичкой в клетке. ему нет доступа к свободе, он закрыт стенами своего тела, а крылья-связи обрезаны. Сокджиг не может собраться с мыслями, чтобы хотя бы сесть. лишь громко вздыхает, роняет горячие слёзы, пока бьётся в конвульсиях-попытках снова быть в форме. взять всё в свои руки. как это было последнее время. потому что иначе страшно-страшно-страшно. как тогда. в то утро. — не пугайся так, Сокджинни, — знакомый голос раздаётся эхом везде, заставляя глаза тревожно искать силуэт обладателя. — ты сам дал мне разрешение. Сокджин наконец находит Юнги у двери. и узнает лишь его лицо. но пугается сильнее. сердце прыгает к горлу и он готов его выплакать. альфа имеет черты дьявола. ужасающие, нечеловеческие. глаза его, оставаясь тёмными и с блеском, были наполнены непонятным мотивом, но явно с чем-то опасным. Сокджин ощущает это внутренними органами и корой мозга. — я тебе не наврежу, сокровище, — Юнги ступает ближе. шаги его не издают и звука, но они оглушают Сокджина своей тяжкой аурой. — моё личное искусство. Юнги садится на кровать, касаясь рукой бедра омеги. Сокджин чувствует жадность в этом касании. — правда, не позволю ни себе, ни другим тебе навредить. да и ты тоже не дашь никому себя в обиду, — Юнги улыбается, а Сокджин замечает клыки. — не знал, что в тебе есть кровь ведьм? — вы ненормальный, Юнги, — задыхаясь, говорит Сокджин. слова даются тяжко то ли от истерии, то ли вес языка снова стал ощущаем. — если вы вообще ещё тот Юнги, которого я узнал. — тот, не волнуйся, — альфа пододвигается ближе, обжигая своим взглядом, но морозя касаниями. — Мин Юнги. директор большого театра балета. и совсем немного нечисть. Юнги нависает над Сокджином, ставя руки по бокам от головы омеги. — есть такое у ведьм, что дар передаётся через одно поколение, — Юнги неинтересно смотреть в глаза. он заглядывает глубже, черпая удовольствие в страхе. Сокджин не скрывается за маской безразличия или высокомерия. у него попросту нет сил на это. — вот тебе и свезло с этим. — и что тебе нужно от меня? я не умею варить зелья, наводить порчу или что-то ещё, — Сокджин хочет отвести глаза так сильно, как заплакать. но лицо напротив не позволяет и вздохнуть неправильно. — мне нужен ты. ведьмы единственные могут выносить детей от меня. а ты ещё и невероятно красивый, настоящее сокровище, – Юнги опускается прямо к лицу, целуя губы. — то есть...я тебе перестану быть нужным после родов? и ты отпустишь меня? — что за глупость? — смеётся альфа. Сокджину становится неловко от своей реплики, а кровь приливает к ушам мгновенно. — какой альфа будет отпускать супруга после родов? да и супруга просто так никто не отпускает. глупцы они что ли? Сокджин молча закрывает глаза. он не верит. не верит не верит не верит. и не хочет верить. это всё неправда. сон. кошмар. видение. нереальный мир в его чепепной коробочке. не более. — а если я не хочу тебе рожать? — тогда у нас есть всё время мира для того, чтобы ты решился. ``` Сокджин лежит в этой комнате слишком долго, чтобы находиться в порядке. белые стены, картины, тёплый воздух и мягкая кровать — всё, что он видит. уже сотню раз он заметил мелкие детали, тысячу раз продумал общую картину с другими цветами и миллион раз соскучился по дому. тишина и однообразие угнетающе давили. но разум на удивление остаётся ясным, как и погода за огромным окном. возможно, он всё ещё не превратился в овощ, благодаря Юнги, что стабильно заходит утром, в полдень и вечером. он кормит Сокджина через силу, говоря, что негоже больше терять в весе. рассказывает о каких-то мелких новостях, которые Сокджин всегда пропускает. он никогда не слушает Юнги, словно опускаясь под толщу воды каждый раз, как рот альфы открывается с фразой. — знаешь, а я могу вернуть тебе чувство тела. Сокджин переводит пустой взгляд с тарелки супа на профиль Юнги. сейчас он совсем не кажется ему пугающим. хотя все те же дьявольские черты остались, возможно, даже раскрылись сильнее. но вместе с этим блестели красотой и соблазнительностью для глаза. невероятно и ненависть одновременно. Сокджин не понимал ни одного своего чувства к Юнги. он манил, отталкивал и пугал. он был чем-то интересным, соблазнительным и вкусным. но продолжал быть тем, кто украл свободу Сокджина. нельзя прощать такое, но и тот океан чувств, что разлился в душе тогда, на балу и у фонтана — не иссушить одним этим. может он всё же потерял рассудок? — но тогда ты точно от меня не сбежишь, — Юнги продолжает не смотреть на Сокджина. — останешься навечно моим супругом. больше никогда не увидишь никого из внешнего мира и родишь мне столько наследников, сколько я захочу. Юнги звучит не грозно и не властно. его голос такой плоский, что гладью своей вызывает абсолютное ничего. ему будто совсем неинтересен выбор Сокджина. он убеждён, что это всё — иллюзия выбора. но Сокджин задумывается. нужна ли ему свободная жизнь без свободного движения? или всё-таки свободное движение важнее? стоит возвращаться в вечную головную боль, ради возможности идти туда, где его осуждает всю окружение? или здесь в спокойствии и однообразии остаться с лёгким телом? это всё так сложно. — подумай до ужина, — Юнги встаёт, не обращая внимания на омегу. — иначе сам сделаю выбор. мысли медленно сжирают Сокджина. он не хочет жалеть о своём выборе. потому что жить в печали и сожалении явно не то, к чему он стремился и для чего старался не наложить руки на себя. почему всё не может быть проще? неужели жизнь недостаточно над ним поиздевалась? даже за самые тяжкие грехи люди так не платятся, как Сокджин поплатился за простое ничего. ``` вечер наступает быстро. в комнате заметно темнеет, а хорошо слышимые отдалённые шаги направляются именно к Сокджину. как хорошо, что он успел принять решение. сегодня всё закончится. дверь открывает, означая начало конца, а в проёме показывается Юнги. у него нет за спиной служанки с привычным подносом еды, а сам он наполнен настоящей серьёзностью. — принял решение? — Юнги подходит к изголовью. он не садится, как обычно. не касается Сокджина и только смотрит куда-то мимо глаз. — времени больше нет, помнишь? — я... — голос именно сейчас дрожит и звучит тихо-тихо. но нужно сказать, даже если от волнения от дальнейшего — я...я...выбираю снова чувствовать своё тело. и родить тебе детей. — да неужели? — Юнги удивлённо раскрывает глаза, но при этом улыбается, осознавая свою полную победу. — надеюсь, ты осознаёшь всё, что последует за этим. Юнги опускается к шее Сокджина, жадно кусая её. этот укус больнее, дольше и глубже, чем прошлый. до такой степени, что плечи и рука начинают неметь, но при этом шея буквально горит и сгорает от боли. Юнги отсраняется, когда наконец доволен и сыт, чтобы тут же поцеловать Сокджина. грубо проталкивая свой язык, сминая и кусая губы, Юнги наслаждается тем, как Сокджин пищит и хнычет от горечи смешанной с удовольствием. — теперь ты только моё сокровище. и Сокджин никогда не узнает, что болезнь на него наслал именно Юнги.