Love Gun

Обращайся к прошлому, только если собираешься сделать из него выводы. Доминико Эстрада

Вы знаете, как я провёл прошедшее лето? Спорю на сотню паундов, что самым популярным вариантом моего времяпрепровождения будет близкая компания Кристен Стюарт. А вот и нет! Эта самка человека хоть и является моим как бы другом, но не очень-то часто балует меня своим вниманием. Да, я сказал «другом», вы не ослышались. Свой парень-клетчатая рубаха Кристен мать её Стюарт. Чертовски сложно играть с ней романтику, если только что она травила анекдоты в курилке, то и дело вставляя шуточки про вагину или ещё что-то в этом роде. После нашего близкого знакомства, признаюсь, она меня взволновала, но я не сразу понял, чем именно. Первой мыслью было, что она ведёт себя как пацан. Второй — что этот пацан — гей. Третьей… Да, я и теперь подумываю о том, что она лесбиянка, хотя я постоянно вижу вокруг неё каких-то стрёмных парней. Ну да, я привык, что вокруг одни пидары — такова специфика моей работы. Поэтому я предпочитаю прослыть дикарём, чем стать метросексуальной иконой, вроде Дэвида Бэкхема. Всё начинается с гладко выбритых щёк, а заканчивается тем, что ты по дому ходишь в кружевных стрингах собственной малохольной жёнушки. И всё, приехали. Поэтому в нашем деле главное -вовремя прикинуться обезьяной, а если и быть красивее, то самую малость. Как Челентано, например. А что? Весьма обаятельный шимпанзе… Так вот, то лето я провёл в Санта-Монике. В перерывах между съёмками я торчал на закрытом пляже, часть которого принадлежала «Саммит», и буквально плевал в набегающую волну. Мне очень хотелось бы быть в Лондоне, но вместо этого я был вынужден мотаться по обеим Америкам. Оттого редкие минуты отдыха были ещё слаще. А ещё летом у меня был секс. И Робстен тут совершенно ни при чём. Фак, сколько можно наивно верить в то, что каждый творческий союз на съемочной площадке торжественно скрепляется дружеским и не только сексом?! Бред это всё… Наши прекрасные поклонники старались подкараулить нас всё время, и пару раз мы, смеху ради, дали им пищу для слухов. Кристен это придумала, она же потом и пожалела об этом, когда надумала в очередной раз сёрфить в сети и почитала все эти параноические версии о нашей свадьбе-женитьбе. — Боб, ты думаешь они это всерьёз? — она всегда затягивалась слишком глубоко. Так, что могла сказать несколько слов, прежде чем дым попросится наружу. — Ну, о том, что мы с тобой чпокаемся в лучших традициях современного кинематографа? — По-моему, добрую половину сумеркоманов прёт от мысли, что мы — пара. — Странно, что меня от этой мысли тошнит. Что угодно, только не это, Паттинсон! Нехорошо опошлять нашу священную дружбу возвратно-поступательными телодвижениями, — выдав это глубокомысленное заявление, Крис надолго впала в медлительную задумчивость, разглядывая жёлтые от никотина подушечки пальцев. — К тому же, ты не в моём вкусе, кокни. — Ты больше по гринго заезжаешь, детка… — попытался я поддеть её. — В жопу иди… — беззлобно огрызнулась она, бросая недокуренную сигарету и притаптывая её белым носком конверса. — Умник. — Не я придумал прошвырнуться вместе по вечеринкам, чтобы протроллить общественность. — Ищи в этом плюсы, дружочек, — она скорчила кислую мину. — Подумали бы ещё, что ты латентный голубец, вот было бы здорово, правда? Найди себе кого-то, а то я могу тебя и пожалеть, в самом деле… — Кого жалеть — вся жопа в шрамах, Крис… — отшутился я, но отодвинулся на другой конец скамейки. Она наклонилась, поднимая бычок, чтобы выбросить его в урну. — И ладони в кровавых мозолях, ну. Ты подумай, я плохого тебе советовать не стала бы. — Хороший совет от дрянной девчонки? — Именно так, умник, — Кристен взяла меня за подбородок, собирая моё лицо в малозабавную уточку. — Иногда ты такой правильный, что просто злость разбирает нереально, — отпустив моё лицо, она дала тычка мне в грудь, заставив отодвинуться ещё дальше. — Расслабься! Ты совершеннолетний, мамочка далеко. Включи самца, наконец! — А что потом с Эдвардом делать? Пусть гримёры левую эрекцию прячут? — я представил себе, как играю сцену на пляже и одновременно хочу Кристен — и мне стало нехорошо. Всё равно, что захотеть Лотнера, глядя, как мелькает его крепкий едва прикрытый псевдоиндейский зад. Но Крис оперативно привела меня в чувство. — Я тобой займусь. Пара ударов в пах — и твой ковбой будет лежать смирно. Или как там у вас говорят? Маленький джентльмен? — она намеренно кривлялась, коверкая слова, но это было даже мило. В этом была вся Кристен, с её непосредственностью, воспеваемой многотысячной армией фанатов. — Член — он и в Лондоне член, чего уж… — Иногда мне кажется, что из нас двоих я думаю о твоём члене чаще, чем ты, — сообщила вдруг Крис торжественным шёпотом, а потом расхохоталась, глядя на моё вытянувшееся лицо. — Нет, я реально о тебе беспокоюсь. Мохом тут порастаешь… Буквально через неделю после этого разговора всё и началось. На пляжной вечеринке я познакомился с Альбитой — она приехала из Мексики месяц назад и очень плохо говорила по-английски. Её словарного запаса хватило ровно на то, чтобы объяснить мне две вещи: её имя переводится с испанского как «Рассвет» (при этом она сделала многозначительное выражение лица) и что она без ума от моего Эдварда (при этом сделал многозначительное выражение лица я сам — это была хорошая попытка скрыть первое разочарование). После этого она волновалась до трясучки и постоянно съезжала на спанглиш, из хитросплетения которого я догадался о её невероятном расположении ко мне. В самом деле, разве стала бы порядочная мексиканская девица предлагать минет на пляже первому встречному британскому актёру? Воспользоваться этим предложением было не по-джентльменски, потому остаток вечера Альбита скучала неподалёку, посматривая в мою сторону печальными карими глазами, периодически сызнова заводя разговор в просительных интонациях. И как бы я не изворачивался, всё опять и опять сводилось к «hacer el francés». И это меня порядочно смешило. В итоге, я перепоручил её без дела слонявшемуся Тейлору. Больше чем уверен, ему она тут же напела о том, что без ума от его Волчонка. И предложила те же самые развлечения под пенье волн. Надеюсь, мальчику было хотя бы весело. Кто-то сказал бы, что я зазнался. А я ответил бы, что если бы каждая желающая проделывала со мной хотя бы десятую часть того, что буравит её воспалённый разум, то ниже пояса я бы просто не функционировал. К тому же, когда кто-то хочет Эдварда — это смертная тоска. За воплощение этого образа в моей холостяцкой койке миссис Майер мне не приплачивает. Кажется, только дочитав «Затмение», я понял, что же, чёрт подери, не так с Эдвардом Калленом. Он зануда. Жуткий, вечно ноющий тип, который больше всего на свете любит извиняться за свои якобы ошибки. Это не мужчина, это какая-то вздорная баба, приставленная к Белле, которая дивным образом уродилась на свет бабушкой-пенсионеркой, минуя все предшествующие стадии возраста. Белла-жопа-на-два-стула. Но Эдвард… Это как подружка, которая рядом с детсада, и, в перспективе, она же будет брюзжать на соседней койке в доме престарелых. Это кошмарный сон для нормальной женщины, потому что в нём нет ничего мужского. Это ошибка природы — какая-то беспокойная женщина в теле бессмертного мужчины. И мне жаль тех, кто считает такой вот, с позволения сказать, характер идеально мужским. Бррррррр… Жесть. Я всегда пытался дать этому калеке немного себя самого: отчасти, чтобы исправить эпик фейл Стефани, отчасти, чтобы не пустить этот смертельный вирус в женские головы всего мира. Тогда я ещё не знал, чему именно научил меня этот противоречивый персонаж… С того вечера альбитоподобные дамочки потянулись многоцветной вереницей лиц и поп, сменяя одна другую. В какой-то момент я просто попросил джентльмена внутри заткнуться, и поддался на уговоры. В конце-концов, я нормальный человеческий мужчина с волосатой грудью, и не всегда мною движут исключительно высокие мотивы. С некоторыми из девушек я ужинал, беседуя ни о чём, почти вампирически наслаждаясь их предвкушением праздника, буквально витающим в воздухе. С некоторыми — завтракал, с некоторыми — просто курил после секса, слушая собственное тяжёлое дыхание в спёртом воздухе комнаты. Глупых мыслей в голове стало дейтсвительно на порядок меньше, но затолканный вглубь джентльмен с настойчивостью Капитана Очевидность напоминал, что промискуитет порядочно выхолащивает душу. Что-то такое действительно имело место быть, даже Кристен заметила. Я стал не по-английски много ругаться матом, ходить расхлябанно и загадочно улыбаться журналисткам на пресс-конференциях. Тогда и появилась Эвелина: тонкая блондинка каких-то особых американских голубых кровей, такая… Полупрозрачная. Здесь, в Калифорнии, к ней почему-то не цеплялся загар, и сквозь белёсые запястья беззащитно просвечивали тонкие синеватые вены. Её волосы были очень светлыми, зато глаза — ярко-синие, в обрамлении белых ресниц. Она была нашим фотографом, приехала из Сан-Франциско. Кристен, которая общалась с ней накоротке, рассказывала, что Эва — дочь богатых родителей, которая занимается фотографией исключительно по зову сердца. — Что, за работу с нами она не получит ни пенса? — Ни цента, — поправила меня Крис. — И ты это… Обрати внимание, когда наблядуешься, наконец. — Обратить внимание на что? — На «кто», идиотина! На Эву… Она приличная девушка. Или ты уже привык менять партнёршу вместе с кондомом? — Ты непоследовательна, Крис! — Вся в тебя, — отбрила она. Это заявление меня порядочно озадачило. Эвелин Вилсон оказалась приятной собеседницей и приятной же любовницей, которая не заикалась об Эдварде и прочих индивидах из моего послужного списка. Единственное, что пригасило мой возросший было интерес — это её сговорчивость и покорность. С ней можно было делать что угодно, и я не знал, связано ли это со мной или она всегда такая. Мягкая, податливая, молчаливая… Жертва. Даже когда я был намеренно груб с ней, вынуждая царапать мне спину, она не издавала ни звука — только громко дышала. Я выкручивал ей руки, больно щипал за бёдра и соски, чтобы услышать хоть звук, чтобы увидеть какую-то реакцию. Но тщетно: она просто дрожала и закуривала мои припадки, сидя на подоконнике в моей рубашке, надетой на голое тело. Она была как нож для резки бумаги, как серебристая рыбка, бьющаяся в моей постели — узкая, холодноватая, плоская… Все её выпуклости помешались в двух моих не очень-то больших горстях. И хотя мне всегда нравились девочки, у которых есть, за что подержаться, при каждом появлении Эвы что-то таинственным образом ныло в глубине меня. Быть может, она развратила меня этой вседозволенностью? Она была сухой, как бумага и почти стерильной. Она была только со мной, хотя к ней подкатывали даже слишком многие. И это цепляло меня, хотя и не настолько, чтобы открыть рот и предложить ей отношения. Мы ходили вместе в кино и рестораны, она была рядом половину моего дня, но мы почти никогда не целовались. Она была красивой, мы спали вместе… Да что там — мы трахались в полном смысле этого ёмкого слова, но мы никогда не целовались. Ни разу. Как-то я просил её, почему так. Она ответила, что у нас с ней — просто секс. А это не повод для «обмена бактериями». Прямо так и сказала. На её встречный вопрос, не задевает ли меня это, я ответил, что ничуть не задевает. Но что в Европе так поступают исключительно проститутки. Она засмеялась, отбирая у меня сигарету. И всё. Тема была исчерпана. — Ты возмёшь меня с собой в Лондон? — поинтересовалась Эва в один из вечеров, когда мы просто валялись на диване перед включённым телеком. — Нет, — честно признался я. — Тебе там делать нечего. — Что, у тебя в каждом порту по доброй давалке? — глумливо уточнила она, закурив. Её крупные резцы с заметной щербинкой почему-то вызвали во мне смутное неприятное чувство. — Типа того. Насколько я помню, у нас просто секс. А это не повод оплачивать тебе каникулы в Англии. — Я сама в состоянии оплатить это, если ты пригласишь. Или я тебе надоела? — Ты мне надоела. Я хочу целоваться, а не молча трахаться и засыпать с пустой головой. — Окей, — индифферентно согласилась она. В ту ночь мы легли порознь. А наутро её уже не было в городе, только мои несвежие простыни по-прежнему пахли её светлыми волосами. Ещё через неделю Кристен получила по почте увесистый пакет, подписанный неразборчивым почерком. Она вскрыла его во время перерыва на обед и никому не позволила подсесть к ней: мы все издали смотрели, как она медленно перелистывает страницы какого-то тёмного пухлого ежедневника, сосредоточенно морща лоб. Вечером за пределами площадки её буквально атаковали журналисты, с криками: «Мисс Стюарт, ваши комментарии…». Наша всегда такая храбрая Кристен съёжилась, попыталась спрятаться за Тейлора, поискала глазами меня и в очередной раз ткнула в толпу представителей масс-медиа уверенным средним пальцем. Впрочем, этот жест был куда увереннее, чем её ошарашенный взгляд. На мой вечерний вопрос: «Что, чёрт подери, происходит?», она сперва криво усмехнулась. Я уже видел, как она придумывает подходящую по случаю отговорку, но потом Крис тупо развела руками. — Не знаю, Бобби. Знаю только, что Эва передала мне привет. С того света. Сегодня утром. — Ты это серьёзно? — я не то, чтобы удивился. В этой девушке всегда было что-то фатальное, но чтобы настолько… — Чёрт, да эта сучка вскрылась на прошлой неделе! И прислала мне свои жизнеописания, больше половины которых посвящены её постельно-полевым исследованиям тебя! — Не вижу логики… — А когда смерть была логичной, кокни?! Все утренние газеты пестрели заголовками о том, что поклонница Кристен покончила с собой, «не добившись взаимности кумира». Крис злобно курила за завтраком, тёмные круги под её и без того запавшими глазами говорили о бессонной ночи в компании плеера и сигарет, потому мало кто решался заговаривать с ней, пока она мрачно знакомилась с прессой. Имён газетчики не называли, но всем всё и так было понятно. — Шакалят… — произнесла, наконец, Кристен. — Твари… Надо было дать им хоть что-то, чтобы меньше выдумывали. Почему-то именно я всегда попадаю в самые идиотские ситуации? — Какого хрена ты вообще с ней связалась?! — поинтересовался я, в надежде хоть как-то устаканить собственные гипотезы. Сейчас, в свете «незаимности кумира» многие вещи, казавшиеся мне странными, начинали принимать совершенно новый, более чем нетрадиционный вид. Эва уже не казалась мне романтически сумасшедшей. Впрочем, не так. Сумасшедшей — даже больше, чем раньше. Романтически — ни капли. Более того, моя роль в этой истории становилась всё менее значимой. — Кристен! — Не начинай, умник… Во-первых, она показалась мне адекватной. Ну, по-моему. И да… Я была под кайфом. — Твои эксперименты с дурью херово заканчиваются, дорогуша. — Не говори, как мой отчим! Кроме марихуаны было ещё что-то, я не помню. Вместе приняли, кажется… — Поэтому вы были на одной волне. И дальше что? — Ну… Стандартный подкат, я так же стандартно отказала… — Каким боком ты сосватала её мне, если она хотела тебя?! — Чёрт, перестань… Я не знала, что ты будешь так вот ханжить! Она сказала, что ты ей нравишься… тоже. И я согласилась немного посодействовать, только и всего. Просто хотела помочь хорошему человеку, наверное. — Это я или она имеется в виду? — Не знаю… Не кумарь меня, Боб! Я не в духе, мне ещё надо придумать, как раскидать всё это говнецо с газетами. Боюсь, будет мне нагоняй из-за очередной чокнутой чикули… — Держись, подруга… У меня вообще слов нет, не то, что советов. Фотограф-наркоманка-лесбиянка… Это многое объясняет. Есть в этом мире парни, которым нравится спать с фриковатыми персонажами. А вот я, к сожалению, к ним не отношусь. С того самого утреннего разговора меня преследовала мысль, что я вляпался в очень некрасивую историю. Блэк-джек и шлюхи — это почти всегда весело. А вот мёртвые шлюхи — это уже совсем не смешно. Особенно, если одна из них пролезла в твою жизнь и основательно там нагадила. Я не знаю, что ею двигало: то ли желание быть ближе к Крис, то ли стремление ей насолить… В любом случае, чем дольше я об этом думал, тем больше понимал абсурдность происшедшего между нами. Наверное, тогда многие, кто был в теме, обвиняли меня в толстокожести. Но я действительно не мог показывать эмоций, которых не испытывал. Мне этого счастья и в процессе работы хватает. Девушку по имени Эвелин Вилсон быстро забыть у меня не получилось бы, будь она жива и оставь она своё при себе. Но она имела неосторожность умереть, сделав большую подлость моей близкой подруге. И её фриковатые фишки сидели в моей памяти, как чумные бубоны. Потому я приложил максимум усилий, чтобы обнулить своё прошлое, в то время как господа репортёры во всю клевали мозг мисс Стюарт, требуя у неё сенсационных воспоминаний покойной. Откуда они пронюхали об этом чёртовом дневнике? Его требовали отдать, обнародовать, чуть ли не опубликовать — подумать только, откровения лесбиянки, которая вращалась в узком кругу сумеречных актёров! В первый же день Крис сожгла блокнот на заднем дворе отеля, потому в ответ на провокационные вопросы только улыбалась. — Правда ли, что у Эвелины были отношения с Робертом? — Вы МЕНЯ об этом спрашиваете? — она сделала страшные глаза, всем своим видом призывая вспомнить о Робстен. Я ненавязчиво тёрся рядом, больше напоминая восковую копию самого себя. — Конечно, нет! Кто вам сказал такую чушь? — Но в её дневнике… — Я не знаю ни о каком дневнике мисс Вилсон! В ответ на мою благодарность, она в тысячный раз криво усмехнулась. — Боб, заткнись хоть ты, а? Жила-была девочка — сама виновата. Держись молодцом, окей? — Молодцы сосут концы, Крис, — схохмил я с совершенно серьёзным лицом. — Мы именно этим и занимаемся, дружочек. Разве не заметно? — грустно ответила Стюарт. Именно этим мы и занимались весь остаток лета. А к первому сентября тему мисс Вилсон с её эпатажным поступком торжественно посчитали исчерпанной. С того дивного момента в моей донжуанской биографии наступила вымученная пауза. Я вернулся в Лондон, чтобы поехать в Блэкпул и отдохнуть от всей этой чехарды… Знать бы мне тогда, что я попаду из огня да в полымя, с корабля на самый феерический бал моей жизни. *** После той истории с Теа, мы оказались в Лондоне достаточно быстро, чтобы всё произошедшее с нами стало казаться дурацким розыгрышем или кошмарным сном. Глядя на небоскрёбы стремительно растущего города, действительно сложно представить, что ты — да, конкретно ты, небритая рожа — способен взять в руку камень и вот так, запросто вынести мозг себе подобному. К летнему напряжению добавилась ещё и лёгкая паранойя осени — теперь мне действительно было, что скрывать. Ох, знала бы Кристен… Но говорить ей о том, что я убил человека на фоне того, что она ещё не вполне отошла от большой подставы со стороны несостоявшейся поклонницы было бы большим скотством, да и… Мысли мои всецело поглощала Теа, общаться с которой у меня не было никакой возможности. Зато была возможность до бесконечности гонять… мысли, ну да. Например, о том, что я не хотел бы связаться с ещё одной потенциальной жертвой. А кто, как ни жертва, мог бы встречаться с таким уродом как Феликс? А может, проблема во мне, и я просто боюсь того, что я влезу в её жизнь и начну ломать так же, как ломал он — но на свой лад? Я действительно был разбалован тем, что мне слишком многое позволяли, я и сам бываю достаточно груб, хотя и под одеялом. Я не мог решить, как я к ней отношусь и что делать дальше, и это, честно сказать, не было на меня похоже категорически. Наверное, со стороны я походил на слегка тронутого, потому что иногда люди на улицах прямо-таки шарахались от меня врассыпную. Тогда мне казалось, что они действительно чувствуют, на что я способен — от этого было тепло и страшно одновременно. Будто Эдвард — точнее, та его часть, которая мне хоть как-то нравилась, намертво приклеился ко мне… Как печать Каина — явный знак убийцы — ко лбу первого грешника на этой земле. Но большую часть времени я гордился собой, хотя это и не делает мне чести. Да, я проломил голову другому человеку, отнял жизнь и всё такое… И я ни разу об этом не пожалел. Всё это время я подспудно ждал звонка. Не от Тома, который почти сразу улетел в Венгрию снова — вот уж не знаю, зачем. В его лояльности я совершенно не сомневался, мне только было жаль, что он оказался так или иначе втянут в это дело. Мне хотелось бы услышать голос Теа. Я не ждал от неё благодарностей, но мне элементарно хотелось знать, всё ли у неё нормально. Теперь. Она сказала, что любит меня… А я не нашёлся, что ответить. Наверное, потому что «любовь» — это слишком сильное слово, а я в своих экспериментах последнего полугодия окончательно потерял нюх, вкус и цвет. Да, я хочу её до зубовного скрежета, я волнуюсь о её благополучии, мне приятно, когда она рядом — но то ли это самое? Имею ли я право тащить её в свой дурацкий мир, в котором всё вверх тормашками? Да и захочет ли она… Хотя моя тёмная половина знала, что она захочет. И что хотя бы несколько месяцев у нас будет всё очень даже хорошо — мы не будем вылезать из постели, кормить друг друга с ложечки и таскаться по вечеринкам, держась за руку. Но стоит ли? Я прекрасно понимал, что с ней можно теперь только серьёзно — или никак. А серьёзности во мне практически не было — только растревоженное фрустрацией последних дней либидо. В таком состоянии сложно принять взвешенное решение… Из бесконечной чехарды самых дурацких вымыслов и домыслов, меня вывел звонок от Макса Кройдена, который приглашал меня встретиться в небольшом ресторане неподалёку от его офиса. Я вынул лучший костюм, кое-как выбрал галстук, не особенно полагаясь на своё ощущение цвета… Я подумал, что если сегодня меня возьмут, то пусть я буду при параде, а не как обычно. Так я и отправился — в элегантной двойке стального цвета, в белоснежной рубашке и с чуть потными ладонями. Макс встретил меня улыбкой лепрекона. Нет, в нём не было ничего такого — обычный холёный член высшего общества: чуть седоват, подтянут, стильно одет, загорел и очень сдержан. Мне хотелось бы придумать ему какое-то прозвище, но моя фантазия сдрейфила. Оставалось надеяться, что на щеках не проступил чёртов румянец, превращающий меня из нормального взрослого человека в пятнистого от волнения старшеклассника. — Добрый день, Роберт, — его рукопожатие было твёрдым, надеюсь, как и моё. Мы заказали кофе, и я избегал смотреть на Кройдена, пытаясь понять, что ему от меня понадобилось. Надо сказать, он не особенно долго томил меня ожиданием. — Ну, давай поговорим… — О чём? — О том, кто на самом деле убил Феликса Грея. — Ты же не дурак, Макс, — внезапно я метнулся на следующий уровень общения. — Ты сам всё понял ещё в Блэкпуле. — Я не дурак, — согласился он. — Надеюсь, ты тоже. — В каком смысле? — В таком, что ты должен бы понимать, что если я всё понял, то и сторона обвинения всё поймёт… — Звучит как угроза, — честно признался я. Он улыбнулся этой своей хищной улыбкой. — Вряд ли. Я избавился от тела, — он склонился над столом, переходя на заговорщический шёпот. — И если ты сам не расскажешь, то никто и не узнает. — Как Теа? — задал я единственный интересующий меня вопрос. — Рисует, — коротко ответил он, заметно занервничав. — Понимаешь, Роберт… Я тебе не враг. — Правда? — я не удержался от иронии, хотя у меня совершенно точно отлегло от всех мест. — Правда. Понимаешь, тут такое дело… Я собираюсь сделать ей предложение. — Совет да любовь. Она согласится? — Не знаю. Поэтому я хотел бы попросить тебя не вмешиваться, по возможности. — Да у меня и в мыслях не было… — это было почти правдой, потому соврать получилось весьма убедительно. Где-то глубоко внутри меня тот самый Эдвард, который проснулся уже однажды на пляже, беспокойно завозился во сне. От этого даже мне стало жутко… — Я же даже не знаю, где она… Кройден, видимо, поняв, что я не претендую, снова склонился над столом. — У меня есть маленькая ферма, к югу от Лондона. Она сейчас там. Точнее, мы сразу же отправились туда, прямо из Блэкпула. — Ферма? — для меня было странным уже то, что этот глянцевый стареющий плэйбой не боится навоза. — Что за… — Кроме всего прочего, я занимаюсь разведением свиней. Когда Теа только начинала работать, мои хрюшки были её моделями. — Моделями? — наверное, на фоне своих переспросов, я выглядел полным тупицей, но я решительно не понимал, как может свинья быть моделью татуировщика. — У свиньи и человека куда больше общего, чем кажется на первый взгляд… Он говорил что-то о свиной коже, но я слушал вполуха, пытаясь переварить информацию о том, что благодетель Кройден собирается жениться на Теа. А я ведь, чёрт подери, только надумал узнать у Старриджа её номер и позвонить! Мы уже расплачивались по нашему смехотворному счёту, когда Кройден хмыкнул. — Ты представляешь… У одного хряка на спине — Гаванский Христос. И она упрямо зовёт его Феликсом, хотя у моих свиней отродясь не было кличек… — он рассмеялся, и я заметил, как от его внимательных глаз протянулись тонкие лучи морщинок почти до самых висков. Я хотел было схохмить, что не вижу в этой сентиментальности ничего смешного, но меня осенила не самая приятная догадка. Уже на стоянке, когда Макс взялся за дверцу своего БМВ, я решился спросить. — А что ты сделал с телом? Скажи, что зарыл его в навозной куче. Что сжёг или закопал в грядку с брюквой — у тебя же ферма, мать твою! Макс Кройден внимательно посмотрел на меня. — Знаешь… Свиньи — ужасно прожорливы. И практически всеядны. Я совершенно отчётливо понял, что вряд ли смогу съесть свиной стейк в ближайшие сто лет. И вовсе не потому, что так уж пекусь о своём здоровье. Следующие три дня я активно заливался самым разнообразным алкоголем в барах Лондона со своими многочисленными приятелями. Меня тошнило, а иногда и рвало, но это было лучше той бесконечной рефлексии, которая началась ещё в Санта-Монике. И я уже почти свыкся с мыслью, что теперь стану конченым алконавтом, обитающим на лондонском дне, когда мой телефон зазвонил, изображая сильно урезанную в басах тему из «Moondance». Послушав немного, я вышел из бара на свежий октябрьский воздух, чувствуя, что от моей перегруженной головы прямо сейчас повалит какой-нибудь реально радиоактивный пар. Какого чёрта, Теа Боу? Ты же без пяти минут замужем? — Да, — коротко ответил я, стараясь не думать о том, что я действительно неебически рад этому звонку. — Привет, Бобби… — Привет, Теа… Она наверняка знала, о чём я хочу её спросить, потому что даже в её хрипловатом приветствии мне слышались золотистые нотки смеха. Мне хотелось влепить что-то вроде: «Чем обязан?» или ещё как-то показать свою отстранённость и невмешательство, но вместо этого я просто тяжело дышал в трубку, чувствуя себя быком и уже готовясь рыть землю копытом после услышанного. — Бобби, ты слушаешь? — Да… — Ты где сейчас? Ты очень занят? — Я свободен… — готовясь назвать адрес заведения, я понимал, что по капле теряю терпение, и чувствовал бессильную злобу. Какого чёрта ей от меня нужно? Она же не оставила мне шансов… — Тогда забери меня с Ватерлоо. Пожалуйста… Голос сирены не потерял своей привлекательности. И от этого было ещё гаже на душе. — С какой стати, чужая невеста? — Я ему отказала, — она вздохнула. — Только не спрашивай, почему… — Почему? — тут же упрямо сказал я, одним глазом уже высматривая такси, наплевав на то, что в баре осталась тёплая компания и не менее тёплая куртка. — Я просто люблю тебя, — повторила она ту фразу, которая не давала мне покоя с того самого дня. И добавила очень нежно, — дурак… Бобби, ты слушаешь? — Никуда не уходи, я еду! — Я жду… Я нёсся на такси к вокзалу Ватерлоо, ни на что не надеясь, кроме встречи — долгожданной настолько, что ныла добрая половина моего тела. И впервые за последние дни мне было реально плевать, надолго ли нас хватит. Но мне хотелось быть с ней — несмотря на все свои уверенности и неуверенности. Мне хотелось ощутить на себе её любовь и понять, что же такое я чувствую к ней — к Теа, к девушке, которая когда-то была моей и будет моей вновь. И вновь, и вновь. Любовь — это реальное оружие, которое шарашит, не разбирая. Наверняка Кройден сейчас мучится, изодранный своей порцией шрапнели. И мне всерьёз кажется, что я не вполне готов к тому, чтобы зарядить в кого-то или получить пулю в собственную грудь. Но я хотел бы попробовать, да. А если будет больно…. Ну и что? Я перетерплю. Я же мужчина.