Вниз

Дома за спиной превращались в какую-то серозную массу, съедали свои окна и двери, нижние этажи расплывались по асфальту узкого тротуара, застывая в огромные сталагмиты стального цвета. Под ногами была мощёная дорога, осыпанная ярко-жёлтым песком, будто здесь перевернулся грузовик, вывозящий сырьё из вырываемого неподалёку котлована. А впереди - однотипные кирпичные дома с разбитыми окнами, затянутыми паутиной выбитыми дверьми… По спине невольно проходит холодок и армия мелких мурашек при мысли о том, что здесь есть пауки. Они могут быть громадными, как в настоящих кошмарах. Или очень маленькие, но в большом количестве. В любом случае, если бы я знал, куда иду, взял бы с собой отраву для насекомых. Здесь настолько пустынно, что думаешь, не попал ли ты в город, жителей которого эвакуировали из-за радиации, например, или все они умерли от эпидемии брюшного тифа или бубонной чумы. А может их истребило нашествие чупакабры? Грязная стеклянная витрина паба с неразборчивой зелёной надписью и настежь открытая покосившаяся дверь. Из-под рамы окна вылезает монтажная пена, ползёт по стене и бледным комком падает вниз, оставляя след на крашеных кирпичах. «Может, мне стоит пропустить пинту пива этом заведении?» Невыносимая духота улицы, медленно темнеющей от надвигающихся грозовых туч, сменяется на пыльную прохладу паба – старый кондиционер гоняет воздух из угла в угол, какие-то клочья, похожие на болотную тину свисают с горизонтальных лопастей, по ним стекают зеленоватые капли конденсата. За крайним столиком у окна сидят двое мужчин. Первый очень худой, в шляпе и костюме «с чужого плеча» наливает джин из небольшой стройной бутылки и, шумно выдохнув, опрокидывает стопку. Второй в ветхих твидовых штанах, потерявших свой пиджак, и линялой рубашке с многочисленными пятнами разного происхождения, курит почти затухшую сигару, одной рукой играя с зажигалкой. По барной стойке распласталась молодая женщина в когда-то красивом шёлковом вечернем платье. Мятый подол в брызгах уличной грязи повис, как увядший лист диффенбахии, кружевные бретели сползли к локтям, ограничивая движения тонких рук, покрытых ровным загаром. Лицо её изнеможённое, размазанная косметика режет лицо тенями и морщинами. Я сажусь рядом с ней за стойкой. Она пускает в меня тяжёлый взгляд, легший свинцовой плитой на плечи, на несколько секунд перекрывший мёртвой хваткой сонную артерию, после чего хлопает ладонью по пыльному звонку, вздымая клубы пыли. Вытирающий старым и давно не белым, как положено, полотенцем пузатые бокалы на длинных ножках, поворачивается лицом к посетителям… Доминик? Кажется, здесь может появиться кто угодно, хоть Дева Мария в образе этой бывшей в употреблении дамы из высшего общества, хоть мой барабанщик… Он улыбается широко, не обращая внимания на женщину, смотрит на меня. Женщина продолжает устало бить по звонку, выдающему хлипкие короткие звуки, а Доминик взглядом притягивает меня к себе… Не заметив, как оказываюсь на каком-то складе, я прижат к стене между стеллажами, заставленными пустыми бутылками, связанными между собой нитями паутины, и ящиками в комках пыли. Доминик держит мои запястья сильными руками у меня над головой, высовывает язык и, с секунду посмотрев мне в глаза, проводит им по краю моего лица, будто вычерчивая влажную линию разреза, чтобы сделать пластическую операцию. Я не сразу чувствую, как он отпустил мою левую руку, но тут же слышу звук разбивающегося стекла – это бутылка красного вина, которую он опрокинул совсем рядом со мной; вино льётся на полку и капает мне на плечо. На белой футболке появляются ярко-бордовые разводы, они расширяются с огромной скоростью, рисуя на мне незамысловатые узоры, делая меня искусственно мёртвым. Пока я чуть ошарашенно гляжу на разбитую бутылку, истекающую этой бутафорской кровью, Дом ведёт кончиком языка путь по моей шее до ворота футболки, откуда начинается винное пятно. - Может, мне снять футболку? – полушёпотом предлагаю я, соблазняя этим Ховарда, да и ткань, став мокрой, неприятно липнет к телу. Дом лижет тонкую футболку в месте багрового развода, прикрыв глаза, сглатывает, будто пробуя вкус вина, меня и стирального порошка одновременно, после чего, поддев края, дёргает бесполезную ткань вверх. Комок материи хлюпает где-то у меня под ногами, а Доминик уже оставляет стайку нетерпеливых поцелуев на теперь неприкрытом плече. Водил языком, целовал, затягивал, прихватывал зубами; сам получал удовольствие и делился им со мной. Его руки – уже обе – скользили липкими пальцами под краем джинс, по одним из самых чувствительных мест. Голова активно двигалась под моей ладонью, шея была сильно напряжена. Слегка прихватив волосы, я подтянул его голову к себе: глаза были закрыты, он как по инерции стал лизать и целовать мой рот. Его губы были чуть припухшими, горячими, но главное – их вкус… Его собственный, неповторимо горьковатый, и смешавшее в себе кислоту и терпкую сладость вино. Я держался за его плечи, чтобы не упасть, в тот момент, когда он начал таять. Его кожа липла к моим рукам как растаявший пластилин, пальцы утопали в плоти; я не смел пошевелиться, не мог убрать рук. Я смотрел, как он утекает в зазоры между старых досок, как его улыбка становится всё шире, а в глазах отблёскивают дьявольские огни. Он уходит из-под моих рук, и я остаюсь стоять в глупой позе, чувствуя, как его остатки, засыхая, тянут кожу на ладонях. Я зажмуриваю глаза, чтобы не видеть, как его расплывшееся побелевшее лицо исчезнет под полом, но чьи-то холодные пальцы как удавка стискивают мою шею. Глаза распахиваются, будто не подчиняясь моей воле: передо мной та женщина в потрёпанном платье. Она опускается на колени, за шею утягивая меня вниз, а я вынужден подчиниться. - Найди его, - её голос напоминает звук ржавого звонка с барной стойки, заглушённый витающей в воздухе пылью. - Где? – я до краёв переполнен надеждой снова почувствовать Доминика, его горький поцелуй, а не слизь, ползущую по пальцам. - Тебе вниз! – злорадно хохочет женщина, зажав в кулак волосы на моём затылке и резко направляя меня лицом в пол. Я попадаю в пространство, похожее на загустевшую воду, где невозможно вдохнуть: в рот набивается холодная безвкусная масса, заползает в дыхательные пути, убивает. К глазам подступают слёзы от удушья, будто та женщина из паба по-прежнему сжимает мою шею одеревеневшими пальцами. Тишина оглушает, а вытянутое «Мэ-э-этт» кажется таким далёким, что я отчаиваюсь доплыть до зовущего. - Мэтт! – его руки выдёргивают меня из омута, в лёгкие тут же вливается воздух. – Всё в порядке, Мэтт? – его горячие губы касаются моего покрывшегося испариной лба. Я киваю, слезящимися глазами осматриваясь вокруг. Та же спальня и та же кровать, где мы уснули вчера. Тот же Доминик, которого можно обнимать, и он не исчезнет под землёй. Потому что ниже некуда. Я просыпаюсь.