Лепесток

Обычный день Асахи не задался с самого раннего утра, когда в пять часов он проснулся от сильного зуда в горле. Полностью проснулся он только когда белая простыня слегка окрасилась алым цветом, а рядом валялась пара нераскрывшихся кровавых цветочков вишни. Наблюдать, как стирается белье в пять утра очень, конечно, интересно, но не для Асахи, которому хотелось волком выть и на стену лезть, а еще не чувствовать свербящего чувства глубоко в горле и слабой щекотки в своих легких. Спать хотелось жутко, но с проблемой нужно было расправиться быстро, чтобы никто из одногруппников ничего не увидел и не заподозрил. А при виде крови и цветков в ней вопросов будет не то что много, а очень много. Как это случилось Асахи не понял. Просто в один момент обычный кашель стал сильнее и болезненнее, а после он стал отхаркиваться кровью. Да не просто кровью, а с цветами сакуры. Сакуры, черт возьми! Асахи всегда славился своим хладнокровием и равнодушием, но тогда, кажется, он впервые в жизни ощутил такую панику и стресс, какого не было во времена выживания, которое высосало из него все силы и соки. Даже тогда было не так страшно, как когда он увидел бутоны в своих ладонях, а, смотря в зеркало, наблюдал за своими испуганными глазами и окровавленными губами. Таким себя он видел впервые. Асахи знал что это такое, что это за болезнь, но никогда не думал, что она его сможет затронуть. И почему? Почему из всех людей именно он? Как всякий взрослый и глубокомыслящий человек, Асахи сразу полез в интернет, чтобы разобраться получше. Ханахаки — болезнь влюбленных, проявляется у одного человека из нескольких тысяч, распускаясь в легких любимыми цветами тех, в кого влюблены больные. Асахи от этого легче не стало. Он думал, что так и будет жить молча и припеваючи со своими никому ненужными чувствами, а потом они бы придавились, забылись и все было бы шикарно, чудесно, распрекрасно, но жизнь решила распорядиться иначе. Асахи знал чьи любимые цветы крепко оплетают его лёгкие, а при виде этого человека становилось тяжело дышать, потому что сердце билось, как сумасшедшее, а лепестки вместе с бутонами застревали в горле. Асахи каждый день делал наброски карандашами, вырисовывая чужое идеальное лицо, которое всегда доброе и дружелюбное, красивое словно со страниц манги, и неизменно рисовал аккуратную родинку под нижней губой, которую он очень любил. Влюбиться в Йошинори было самой большой и глупой ошибкой Асахи. Асахи не мог признаться, не мог разрушить их хрупкую дружбу, которую по кирпичикам выстраивал Йоши, не мог запятнать, сломать их карьеру и будущее своей ненужной любовью. Поэтому Асахи держал себя на расстоянии, всегда отсаживался от старшего, надевал маску равнодушия и отчужденности, когда хотелось по-дурацки улыбаться, бесконечно смотреть в чужие глубокие глаза и тонуть в объятиях, которые всегда были теплыми и особыми. Асахи был серьёзно влюблен, и именно его умение все держать под контролем было как раз кстати, ведь говорить об этом он никому не собирался. Особенно старшему японцу. А теперь в его теле растут любимые цветы Йоши, и Асахи считал это полнейшим проебом по жизни. Это же, блять, не круто и не романтично от слова совсем, даже решающим толчком назвать сложно, ведь Асахи замкнулся в себе еще больше, чтобы никто ничего не заподозрил. Признаться старшим Асахи не решался, хотя, по-хорошему, это нужно было сделать в самом начале еще Джихуну и Хенсоку, но младший так и не смог. Конечно, он мог наврать, что влюбился в какую-нибудь милую знакомую девчоночку, и вот судьба выбрала его в качестве жертвы, но Асахи не хотел. Он бы говорил неправду и смотрел на Йоши, старшие бы ругались и переживали — он все так же бы ловил чужой взгляд, который тоже был бы беспокоящимся и переживающим, ведь Йоши очень заботливый и думает о других больше, чем о себе. Нет, Асахи не может, не может заставить нервничать лидеров, любимого человека и их самых маленьких, которых, наоборот, нужно беречь и защищать. Асахи не мог подставить всю группу, даже несмотря на то, что вишня, растущая в нем, чертовски сильно опасна. Пара лепестков слетает с губ, когда сильный кашель снова дерет японца. Больно. Грудная клетка неприятно покалывает, а саднящее горло болит похлеще, чем от ангины, которой он переболел в средней школе. Глаза слезятся от ощущений и несправедливости — ему плохо, когда Йошинори нет рядом, в зоне его видимости. Но когда Асахи видит его, дышит им и влюбляется ещё сильнее, то становится еще хуже. Он держится из последних сил, чтобы не сорваться на кашель или не захрипеть, улыбается неловко и странно, хотя и обыденно для него. Это настоящая пытка — прятать страшную тайну от своих друзей, которые бы не отвернулись от него, а помогли и, возможно, спасли. Но Асахи не мог. Их расписание было менее загруженным, поэтому старшие тренировались в комнатах для практик, пока самые младшие занимались школьными домашними заданиями в соседних кабинетах. Джункю и Джихун снова творили всякую дичь и прикалывались над Машихо и Харуто, которые из-за непонимания были наивные словно маленькие дети, Хенсок о чем-то беседовал с Доеном и Йошинори, а Джэхек тусовался где-то с Чону. Иногда Асахи завидовал своему лучшему другу. Чону был маленьким и невинным, и многого не понимал, в особенности то, почему его любимый хен так много времени проводил с ним. Для Чону это было в порядке вещей, но для Джэхека все имело совершенно иной смысл, который он скрывал. При всем этом Джэхек мог находиться рядом с Чону на постоянной основе, в то время, как Асахи рядом с Йошинори нет. Йоши старше, взрослее и мудрее, он сможет понять все сразу, ведь Асахи в плане своих чувств иногда был, как на ладони. Асахи не мог рисковать. Все или ничего. Младшему правда по-белому завидно, но в то же время он молился, чтобы Джэхек никогда не смог почувствовать любимые цветы Чону внутри себя. Ничего хорошего в этом нет и не будет. Горло снова неприятно першит, Хамада пытается незаметно прижаться ртом к сгибу руки, чтобы аккуратно прокашляться и не вызвать ненужной шумихи вокруг себя. Можно все скинуть и на обычную простуду, если кто-нибудь заметит, главное, чтобы лепестки не захотели вылезти наружу. И у него почти получилось остаться незамеченным, пока взгляд не зацепился за чужой — серьёзный, но растерянный. Йошинори смотрел прямо на него, не моргая и не двигаясь, Асахи чувствовал, как этот взгляд выворачивал его наизнанку. В груди неприятно закололо — растение знало, когда именно нужно напомнить о себе. Асахи понял, что еще немного, и он может спалиться самым безобразным и глупым способом — выплюнуть неожиданно подошедшие к горлу цветы ужасно хотелось — поэтому Асахи все же разрывает взгляд со старшим, хватаясь за ближайшую бутылку воды на полу и делая вид, что ничего не произошло. Если не получится, то придется в срочном порядке бежать в уборную. Волновало сейчас одно — лишь бы никто ничего не заметил. Каждый лепесток приносил невыносимую боль, не только физическую, но и душевную. Асахи виноват сам, он этого не отрицает, но иногда так хотелось все свалить на чертового Йошинори и разругаться с ним в пух и прах, потому что все-таки он тоже был виноват. Он влюбил в себя Асахи. Младший улыбается криво Джункю, который упал рядом, извиняется за неожиданную отлучку и все же уходит из комнаты, чувствуя легкую тошноту и щекотание в горле. На этот раз бутона было три, а один даже распустился — вот что приносило щекотку. В этот раз Асахи сдержаться не может — несколько капель слез все же падают с ресниц, разбиваясь о кафель вокруг крана, а цветы с хрустом мнутся в ладонях. На сколько его еще хватит?

***

— Асахи, подожди, — Йошинори пугает, когда резко хватает запястье младшего, и пугается сам, когда Асахи дергается и даже машинально лупит его по плечу, — боже, прости, пожалуйста, я не хотел тебя пугать. Асахи смотрит большими глазами и сам не понимает, чего он боится. Но почему ему кажется, что Йоши обо всем знает? Почему кажется, что сейчас он прижмет его к стенке (не так, как хотелось бы) и начнет выпытывать всю правду? И как только он узнает ее, отвернется от Асахи, бросит его на произвол судьбы и никогда больше не подойдёт? Мысли накапливаются в геометрической прогрессии, от чего Асахи в собственном же страхе пятится назад, вырывая свою руку из чужой, и не отводит ошалевшего взгляда от не менее удивленного Йошинори. Цветки снова подступают к горлу, но на этот раз Асахи удается контролировать себя, правда голос может здорово подвести своим хрипом. Йоши отступает, и только сейчас Асахи замечает насколько печальные у него глаза. Непонимающие, болезненно злые и печальные. Такого Йошинори младший еще не видел. Но почему?.. — Что с тобой? — тихо интересуется Йоши, больше не решаясь подойти ближе, — ты заболел? Плохо себя чувствуешь? Почему никому ничего не рассказываешь, а держишь все в себе?! Голос немного повышается, но Йоши быстро берет себя в руки. — Прости, — снова извиняется он, и Асахи так хочется его обнять. Прижать к себе, сквозь пальцы пропустить жесткие светлые волосы и шептать, что он ни в чем не виноват, что все хорошо. Лепестки снова щекочут изнутри, напоминая что нет, ничего не хорошо, — просто я переживаю и волнуюсь. Ты в последнее время совсем рассеянный. Странно себя ведешь, как будто избегаешь. Ничего не случилось? Может что-нибудь болит? Душа болит. Вместе с ним и сердце. А еще горло и глаза от недосыпа и слез. — Все в порядке, Йоши-кун, — тихо и отчужденно проговаривает Асахи. Переворачивать все проблемы сейчас нет никакого желания, — просто устал. Йоши смотрит долго, изучающе, и Асахи от этого не по себе — он словно читает его, пытается проникнуть в него и изучить. Йоши не верит. И Асахи, если честно, тоже.

***

Асахи кашляет в руку и неловко отмахивается свободной ладонью от прилипчивого Джэхека, указывая на окно, чтобы тот отвлекся. Они едут домой, половина мемберов сладко посапывает на задних сиденьях, другая же половина занята своими делами. Так или иначе, сегодня все ведут себя тихо и спокойно, потому что жутко устали. Через два дня они едут за город на целую неделю, чтобы там поснимать некоторые выпуски своего шоу, так что им надо хорошенько запастись энергией. Кашель снова разрывает лёгкие, но на этот раз Асахи старается заглушить его, пока Джэхек удивленно на него посматривает. — Ты не заболел? — беспокоится старший, ладонью касаясь чужого лба, — температуры вроде нет, но кашель у тебя стремный. Ты смотри, сейчас время просто ужасное. Может тест сдать? — Хен, — Асахи так хочется ляпнуть, чтобы он помолчал хотя бы пять минут, но лучший друг правда переживает о нем, и Асахи просто вздыхает, — все в порядке, я поперхнулся. Кучей лепестков, которые так и норовят вылезти из бедного маленького тельца. Асахи прячет один неожиданный окровавленный цветочек в кармане куртки и очень надеется, что он не запачкал свое лицо кровью. Но раз Джэхек об этом ничего не говорит, значит все в порядке. Кореец щурится подозрительно, но все же смиренно кивает, откидываясь на сиденье. Между ними наступает тишина, которая успокаивает всего взвинченного и уставшего Асахи. В принципе тогда парень не соврал — он правда устал. Устал от себя, от своих мыслей, которые не дают спокойно спать, устал от каждого лепестка, которые не давали спокойно жить, не то что спать. Асахи устал, но любить Йошинори он не устал. И никогда не устанет. Пожалуй, это единственная деталь, скрытая от всех глаз. Старший сидит сзади, на другой стороне, из-за чего его прекрасно видно. Йошинори дремлет на плече Джихуна, пока тот о чем-то тихо переговаривается с Машихо, сидящим впереди — наверное, снова решают чем кормить вечером их огромную ораву. Асахи незаметно наблюдает, но сердце сдавливает тисками. Слишком больно от понимания того, что настолько рядом с Йоши он быть не сможет. Слишком чревато обнимать по-дружески, держаться за руки, как это обычно делают ребята, даже элементарно дарить заботу и скромную ласку. Ведь Асахи не знает в какой момент цветы захотят вылезти наружу и не знает какая реакция будет у Канемото. Рисковать Асахи не мог и не любил. Похоже он засмотрелся — Йошинори почувствовал на себе чужой пристальный взгляд и не смог долго лежать на их лидере. Йоши заспанный и очень уставший, но все такой же по-детски очаровательный, что Хамада не может не улыбнуться. Пока не встречается с чужими глазами, которые из сонных превратились в слегка удивлённые и беспокоящиеся. Вот черт. Асахи отворачивается сразу, игнорируя свои раздражающие цветы в горле и тихонько хрипит от щекотки внутри. Как же все достало. — Почему не спишь? Ложись, сегодня совсем замотался, — слышит заботливый голос Джихуна Асахи и старается не обращать внимания на другие чувства, которые иногда давали о себе знать. Возможно, он ревнует. Совсем чуть-чуть. Асахи вздрагивает от неожиданности, когда на его плечо тоже падает чужая голова, и слегка приподнимается, чтобы Джэхеку было удобнее, ведь разница в росте у них довольно ощутимая. Немного, но хотя бы Асахи стало легче.

***

Домик, в котором они останавливались на ближайшие несколько дней, был уютным и очень милым, несмотря на свой огромный размер и лабиринт из комнат. Но ребят как раз много, а ещё они громкие и шумные, что почувствовать себя не комфортно или потерянно точно не получится. Несколько дней прошли в быстром темпе — съемки, всякие разные задания различных сложностей, шум, грохот — все как обычно, все как надо. Асахи к этому привык конечно, ещё давно, но все равно каждый раз он ощущал себя выжатым лимоном. Хотелось тишины и покоя, побыть один на один с самим собой, ужасно хотелось обратно в общежитие в свою родную комнату. Сейчас он жил вместе с Джэхеком и не сказать, что тот был слишком доставучим — все чисто только на камеру, в жизни же он был более чем спокойным милашкой, поэтому Асахи особо не жаловался. Одному конечно все еще побыть хотелось, но от компании лучшего друга он никогда не отказывался. Кашель немного притупился, все эти несколько дней цветы давали о себе знать редко, но Хамада все равно был напряжен, ожидая подвоха. Возможно из-за того, что с Йоши в этот небольшой период они пересекались не часто, поэтому болезнь слегка притихла, и это очень даже кстати. Асахи не знает, как бы он объяснялся перед Джэхеком или еще перед кем-нибудь, ведь они живут все вместе. Правда в дополнение к этому пришла тоска. С того дня, когда Йошинори его подловил и устроил мини-допрос, они больше не разговаривали, желали только доброго утра при сонных встречах около ванной и все. У их редких пересечений безусловно были плюсы, но были также и огромные минусы, ведь тоска и грусть способствовали тому, что Асахи все равно чувствовал, как цветы вишни щекочут его легкие, а в горле через раз привычно свербило. Японцу кажется, что такое состояние у него было всегда, всю его жизнь. Думать о том, что, возможно, ему осталось недолго не хотелось, ровно так же, как и посвящать кого-нибудь в свою тайну. Для Асахи было проще умереть, хотя он каждый раз себя нещадно ругал при таких мыслях. — Почему за то, что я люблю его, ты решила надо мной так поиздеваться? — тихо интересуется Асахи у пустоты глубокой ночью, когда он снова проснулся от надрывного кашля. Асахи знал, что судьба его прекрасно слышит, но молчит, наверняка гадко хихикая над ним. Вторая кровать, на удивление, пустовала, но Хамада не спешил бить тревогу — после смены общежитий Джэхек и Чону слишком скучали по старым своим посиделкам до четырех ночи, потому они часто пропадали друг у друга. Для Асахи на данный момент это лишь на пользу. Нежный цветочек аккуратно расправляется изящными, длинными пальцами и отправляется к своим товарищам на нижнюю полку тумбочки. Асахи любил их собирать, ведь каждый бутон, каждый лепесток напоминал ему Йошинори. Та же нежность, та же красота. Только кровь напоминала ему о том, что вместе им никогда не быть.

***

Джэхек звал гулять, звал настырно и почти выпихивал с кровати, но Асахи все равно удалось отказаться, перед этим послав лучшего друга куда подальше. Ну нет настроения у него гулять, резвиться и болтать, его лимит активности и дружелюбия исчерпан уже как несколько дней, поэтому в единственный свободный день на их загруженной неделе он хотел лишь одного. Побыть одному, чего не удавалось уже долгое время. Ближе к вечеру он все же выползает из комнаты в непривычную тишину — похоже еще никого нет дома. Это удивительно, учитывая, что не только Асахи очень трудно вытащить из дома, а добрую половину группы, если не больше, но над этим он особо не стал думать. Даже дышится как-то легче, но японец все равно поперхнулся, на минуту забыв о своей «маленькой» проблеме. Только в гостиной его все же ждал сюрприз. В груди слабо заныло — либо цветы снова давали о себе знать, либо просто сердце сжималось от отчаянной любви, когда Хамада увидел спящий клубочек на диване. Рядом на полу одиноко лежал скетчбук и карандаш — похоже Йошинори тоже предпочел общим прогулкам общество самого себя, да так и уснул, уставший от насыщенных дней. Он выглядел слишком невинно и беззащитно, его хотелось уберечь, спрятать, можно и в своих объятиях, чтобы после аккуратно перебирать волосы, спадающие на безмятежное лицо. Асахи устал уже давиться гребанными цветами, но и не думать о своей любви он тоже не мог. Внутренний голос упрямо твердит, почти вопит, что надо уходить отсюда поскорее, ведь вишня ждать точно не будет, но Асахи отмахивается от него, словно от пылинки, проходя вглубь комнаты. Вещи с пола он убирает на небольшой столик, пока внутри него проходит борьба — смотреть или не смотреть, что сегодня набросал Йоши на бумагу? И все же выбирает второе, каким бы сильным желание не было. Дыхание у старшего тихое, ровное, иногда только слышны глубокие вздохи и еле слышные мяукающие звуки. Асахи действительно пора уходить, в легких снова чувствуется копошение, а в горле появляется свербящее, уже почти родное, ощущение. Но он не делает и шага, чтобы уйти, а лишь садится рядом, бережно укрывая любимого пледом, которое лежало на диване. Не может, да и не хочет. Хочет лишь немного побыть рядом, почувствовать чужое тепло, прикоснуться к нежной коже красивого тела. Сейчас нет камер, нет других людей, нет одногруппников, при которых Асахи точно не покажет своих чувств к этому человеку. По крайней мере не сейчас, но он уверен, что никогда. От Йоши всегда пахло по-домашнему, Асахи нередко казалось, что, встречаясь с ним в аэропорту после каникул, он словно и не расставался с домом. Даже когда они были стажерами, ему всегда казалось, что Йоши свой человек, родной. Раньше они общались куда больше, чаще проводили время вместе, пока младший не понял, что попал он знатно и по самое не хочу, когда в один прекрасный момент обнаружил, что чувства к другу оказались далеко не дружескими и братскими. А потом болезнь дала о себе знать и началась просто бешенная карусель из чувств и боли, кипящий котел, в котором Асахи варился около нескольких месяцев. Было только одно, за что парень себя ненавидел — что-то менять он не собирался. Желание прикоснуться оказалось сильнее, Асахи не заметил, как пальцы сами потянулись к чужим щекам, легко-легко, самыми костяшками невесомо касаясь разгоряченной из-за сна кожи. Йошинори похож на его мечту, которая никогда не сбудется. — Асахи? — удивленный, тихий голос касается слуха названного, и того, как током бьет — он одергивает ладонь, с горящими от испуга глазами смотря на заспанное, чуть опухшее лицо на против. Внутри все взвыло от нежности и комфорта, которые Йоши всегда дарил одним своим видом, не говоря уже о действиях, — что-то случилось? Я что уснул? Асахи молчит в своей привычной манере, но сейчас он всего лишь ошеломлен, и даже не знает, что сделать и что сказать. Хотя нет, знает. Надо бы убежать и спрятаться в комнате от всего происходящего, от мира в целом, но он буквально прирос к полу, не в силах даже двинуться. А цветам, на самом деле, абсолютно по барабану, чем занят их хозяин — самобичеванием или рассуждением. Асахи забыл о них, но они обязательно напомнят ему о себе. Йоши не понимает, что происходит, а дымку сна как рукой снимает, когда Асахи резко соскакивает со своего места и, не сказав ни слова, быстро убегает в сторону ванной, прикрывая рот ладонью. Йоши сам пугается не на шутку, поэтому бежит за ним следом, готовый в мгновение помочь, и распахивает дверь нараспашку. Но он совсем не ожидал увидеть, как младшего бьет слабой судорогой от напряжения, а в раковине образуется кровавое месиво из чего-то странного, похожего на… Цветы?.. — Господи блять, Асахи, какого же хрена? — в шоке ругается Йошинори, не обращая внимания, что оскверняет Всевышнего своими ругательствами — не до этого сейчас — и крепко обхватывает одной рукой дрожащие плечи, пока другой убирает мокрые от пота волосы. К счастью, на этом кошмар пока заканчивается, Асахи все что мог уже выплюнул, и слабость накатывается огромной волной, что собственные ноги совсем не держат. Маленькое тельце почти валится с ног, но Йошинори не даёт ни упасть, ни удариться спиной о кафельные стены, и бережно, словно в руках у него самая хрупкая ваза, усаживает на пол. Все также убирает надоедливую челку со лба и слабо дует на влажные глаза, с которых текут горячие слезы, которые смешиваются с кровью около уголков рта. Сам младший бездумно смотрит в пустоту. Он ненавидел себя. Он проебался по полной. — Тише, тише, — бормочет непонятно зачем Йоши, так как Хамаду это нисколько не успокаивает, и встает, чтобы взять первое, попавшееся под руку, полотенце, — у тебя кровь, Асахи. Сейчас отмоем. Чуть-чуть только подожди. Йоши говорит все подряд, лишь бы отвлечь младшего, но у него это получается на слабую тройку. Ведь сейчас он увидит цветы. Сейчас он поймет, что это за цветы. Сейчас Асахи находится в той ситуации, которой он боялся все последнее время. Сейчас Асахи больше всего на свете хочется сдохнуть. — Черт возьми, — слышится пораженный шепот, и Асахи сильно зажмуривается от боли и отчаяния. Дорожки слез все продолжали течь по щекам, — у тебя же ханахаки… Судорожный выдох снизу отвлекает Йошинори, и он, особо не разбираясь, что за окровавленные цветы украшают раковину, сразу открывает кран с теплой водой, чтобы намочить полотенце и хоть как-то отмыть керамику. Прикосновения бережные, теплые от воды и от рук старшего, Асахи дает протереть свое лицо, как маленькому ребенку, перемазанному в песке или шоколаде, и руки, которые тоже успели испачкаться в собственной крови. Йоши серьезен, но больше испуган и сильно взволнован, а Асахи теперь все равно. Его тайна, самый страшный секрет раскрыт. И кем? Причиной появления этого самого секрета. — В душ пойдешь? — тихо интересуется Йоши, на что Асахи коротко мотает головой, — хорошо, тогда пойдем в комнату. Хамаде хочется сказать, что ноги совсем не держат, да и не хочется никуда, ведь на полу тоже очень даже удобно, но Йоши и не нужно что-то говорить — он все прекрасно видит. Старший молча поднимает его на руки, и спокойно выходит из ванной комнаты словно пушинку держит, а не парня, хоть и худенького и не высокого. Йоши теплый и аккуратный, от него пахнет детским клубничным гелем для душа, который он обожает с самого детства, и домашней выпечкой, которая ощущается постоянно, а ведь Йоши мог не появляться дома целыми месяцами. Асахи дает себе слабину, роняет голову на крепкое плечо и вдыхает поглубже чужой запах, который он любит чуть ли не с первого дня. Старший, наверное, подумает, что он вымотался и совсем без сил, ведь тот Асахи, которого все знают, никогда бы так не сделал. И пусть. Как только Асахи чувствует мягкую поверхность кровати, то сразу отодвигается подальше к стене, пряча свои глаза во всем, что угодно, лишь бы не смотреть на того, в кого влюблен уже не первый год. Тело все ещё было слабым, а руки дрожали из-за усталости и страха. Йоши все знает. Асахи не смог сберечь свою страшную тайну. Уходить Йошинори не торопится. Это младший понимает, когда тот присаживается рядом, с беспокойством поглядывая на него и прикусывая тонкую губу от нервов. Он упрямо не видит также и чужую грусть напополам с болью, в которой Йоши утопает. Ведь Асахи влюблен. Влюблен в кого-то так сильно, что его не пощадила даже отвратительная болезнь, в существование которой Йоши, если честно, никогда не верил. Его Асахи до безумия влюблен, и он понимает, что шансов у него практически нет. — Как давно? Асахи молчит некоторое время, кое-как справляясь с собственными эмоциями, чтобы позорно не зареветь, хотя куда еще больше позориться? Тем более перед объектом своей любви. Как же он ненавидел сейчас себя, судьбу, гребанную сакуру, из-за которой, возможно, он лишился хорошего друга. — Не знаю, около полугода наверное, — парень равнодушно пожимает плечами. Терять ему больше нечего. Он уже все потерял. Йоши так хочется повысить голос, так хочется накричать, ведь Асахи скрывал свое состояние целых полгода, за которые он мог и элементарно проститься с миром. Этот идиот… Йоши так хочется его взять за грудки и хорошенько встряхнуть, чтобы достучаться. А ещё можно ударить себя, ведь он видел, догадывался, что все же с ним что-то было не так. Но так и не разобрался, почти пустил все на самотек. И как только младшему удавалось прятаться все эти полгода, что ни одна живая душа не заметила явных перемен в действиях и состоянии их одногруппника и друга? Чужой скрип зубов слегка пугает Асахи, от чего он сжимается и больно впивается ногтями в нежную кожу ладони. Йоши зол. Йоши теперь ненавидит его, ведь он посмел влюбиться в него. В горле снова першит, но Асахи это волнует в последнюю очередь. — И как долго ты собирался скрывать? — Йоши все же позволяет себе спросить чуть громче положенного самим собой. К черту свои чувства, Асахи даже и не собирался кому-то рассказывать, хотя потихоньку погибал изнутри, — на себя плевать, так подумай о родителях и сестрах! А о нас? Нас ты вообще ни во что не ставишь? Он впервые видит Йоши таким. Таким до ужаса злым чужим безрассудством и молчанием, испуганным от осознания всего произошедшего и отчаявшимся от собственных слов. Но это не так… Асахи изо всех сил старается держаться, только ресницы снова предательски намокают уже от вины и боли старшего, которую он принес ему сам же. На губах застывает слабое «прости», на большее его просто не хватает. Ему очень жаль. Йошинори делает глубокий вдох, коря себя за несдержанность. Асахи и так тяжело, а он ещё давит своими обвинениями. — Ты можешь сказать кто это? — на этот раз Йоши спрашивает аккуратно и точно без прежней агрессии, которая случайно вырвалась с губ. Он надеется, что Асахи ещё можно спасти без хирургического вмешательства. Надеется, что Асахи сможет чувствовать и любить этого человека без страданий и счастливо. Даже если он сам оказался в тупике, — я его знаю? Его? То есть… Он так и не понял? Асахи поднимает глаза не то в шоке, не то в отчаянии, на языке так и вертится «ты издеваешься надо мной?», но Йоши искренен и серьезен. Он действительно не понял. И вроде есть шанс «исправить», сморозить абсолютную ерунду, придумать нового человека, но Асахи понимает, что не хочет так. Не хочет, чтобы Йоши жил в обмане, сочувствовал ему, беспокоился и переживал, а зная его, то он точно будет. Никому это не нужно. Пусть лучше ненавидит. Асахи молча выдвигает ящичек тумбочки, в котором лежали только мыльные принадлежности и небольшая кучка раскрывшихся цветов сакуры. Самые первые, появившиеся здесь, уже подсохли, а последние все еще выглядели свежо, только лепестки украшала засохшая кровь. — Прекрасно знаешь, — наконец тихо подает голос Асахи, и их взгляды встречаются. Оба болезненные, печальные, почти убитые. Один не хочет говорить правду, другой не хочет знать ее. Но так не должно быть, — ты всегда восхищался ею больше, чем кто-либо другой. Как бы Асахи не проклинал эту вишню, он считал ее невероятной. Красивой. Даже в своих лёгких. Даже в своей крови. Их немного. Они лежали в чужих ослабленных ладонях, и Йоши не мог оторвать от них взгляд, ощущая, как все слова и мысли вылетают из головы, рот шокировано приоткрывается, а в груди все болезненно сжимается. Йоши не мог в это поверить. Поэтому младший отдалился от него. Поэтому их и так хрупкая дружба балансировала на грани. Поэтому Асахи пугался его, боялся и старался избегать долгих нахождений рядом. Ведь рядом с ним цветы давали о себе знать еще больнее и острее, а тайны должны оставаться тайнами. Йоши не мог поверить, что причиной состояния Асахи был он сам. Цветы рассыпаются по кровати, но на это никто не обращает внимания, хотя Йоши и старается не задеть их собой, когда пододвигается ближе, обхватывая руками маленькое изможденное тело. Обнимает его трепетно, со всей нежностью, которая у него только была, которая всегда хранилась для одного единственного человека. Асахи ничего не понимает, на глазах снова застывают непрошенные слезы, а руки слабо хватаются за плечи старшего. Он не знает чего хочет больше — прижаться ближе к любимому телу или оттолкнуть его от себя. Ему не нужна жалость. Неужели Йоши не понимает, что так делает только хуже? — Мы могли вылечить тебя раньше, — шепот громкий, с нотками отчаяния и страха, а объятия становятся ещё крепче словно он боится, что Асахи может исчезнуть. В ответ Хамада все же оплетает чужую шею руками, не в силах оторваться, и неверяще слушает следующие слова, о которых он и не мечтал, — ты мог и не заболеть, глупый. Если бы я только знал, то ни за что не допустил бы этого… Но это случилось, а вернуть время назад нельзя, как бы человек не хотел. Асахи немного отодвигается, чтобы взглянуть в большие глаза напротив. Его тело вновь ослабевает, но сильные руки удерживают на плаву. Что Йоши имеет в виду? Давать себе глупые надежды совсем не хочется, но он все же делает это, когда в чужих глазах видит те же чувства, что видел каждый день в своем собственном отражении. — Я люблю тебя, — отвечает на немой вопрос, тяжело повисший в воздухе, Йошинори и мягко обхватывает ладонями аккуратное красивое лицо. Раньше на нем всегда была равнодушная, холодная маска отчужденности, но не сейчас. Сейчас по его щекам снова проходят мокрые дорожки слез, которые бережно стираются чужими пальцами, — давно люблю. Асахи всегда было интересно какие на вкус губы у Йоши, которые он часто надувал и без причин? Они всегда выглядели мягкими и нежными, а улыбка была самой красивой и очаровательной. Но Хамада даже думать себе запрещал, иначе жить было бы еще тяжелее. В прочем, он и не ошибся. Поцелуй бережный и совсем невесомый, Йоши практически не двигался, боясь напугать, но Асахи слишком перенервничал, слишком устал, чтобы бояться. Он сам подается ближе, углубляя поцелуй, отдающий кровью и вишней, страхом и отчаянием, страстью и любовью. О таком он и не мечтал, о таком он видел только мучительные сладкие сны, после которых просыпался с цветами в самом горле. Теперь же это происходит наяву. Его чувства взаимны. Как Асахи оказался на чужих коленях он не заметил; как длинные пальцы оказались в светлых волосах — Йоши тоже не заметил, но это последнее о чем хотелось рассуждать. Хотелось лишь дышать друг другом, чувствовать тепло и мягкость кожи, а ещё дразнящие поцелуи, которых теперь у них будет много. — Асахи, — ласково зовет его старший, аккуратно отрываясь от распухших губ, чему Асахи совсем не рад, и тянется следом, желая урвать еще парочку поцелуев. Йоши не может сдержать улыбку, когда слышит недовольное хныканье, — подожди, подожди, родной мой. Здесь, — ладонь касается груди, которую еще несколько мгновений назад разрывало от боли. И физической, и душевной, — что здесь? Асахи понимает сразу, как и понимает то, что за последние полчаса он совсем забыл о цветах, оплетающих его легкие, о сильном кашле, что разрывал его несколько месяцев, о крови, которую он давно перестал бояться. Ничего нет. Он не ощущает щекотку от некоторых распустившихся бутонов, не ощущает першение и тупую боль, которая стала его преданной спутницей. Больше нет. — Не чувствую, — неверяще шепчет Асахи, накрыв чужую руку своей в области сердца. Его пораженные глаза смотрели прямо на Йошинори, который с бесконечной любовью смотрел в ответ, — я не чувствую их, Йоши-кун. Их нет… Оказывается Асахи уже и забыл каково это — жить без цветов в собственном теле. Йоши сжимает губы в тонкую полоску и мягко утыкается лицом в то же место, где были их ладони, выдыхая от облегчения. Страх до сих пор сковывает его тело, не получается отделаться от мысли, что все могло закончиться куда хуже. Йоши обнимает крепче, не в силах отпустить дорогого человека, которого мог потерять. Снова. Не сейчас, но однажды мог. Он бы себе этого не простил. — Обещай, — слышит Асахи дрожащий голос и прижимается в ответ ближе, ладонями успокаивающе поглаживая голову и широкие плечи старшего, — обещай, что больше ничего не будешь скрывать от меня. Асахи слабо улыбается, чувствуя вместо цветов в своей груди непривычное воздушное счастье. Впервые за последние несколько месяцев. — Обещаю.

***

— Предатель, — наигранно возмущается Асахи, когда Джэхек проходит мимо и садится где-то за ним, не забывая при этом потрепать его волосы в извиняющемся жесте. Там же слышатся и громкие возгласы Чону (впрочем Асахи даже не удивлен) и смех Чонхвана, и в общем-то японца более чем все устраивает. Они наконец-то едут обратно домой, которым стало родное общежитие, и Асахи не может не нарадоваться. Слишком устал за эту тяжелую неделю, благо менеджеры сжалились над ними и подарили целых два дня полноценного отдыха. Немного конечно, но все благодарны и этому. Хамада откидывается на кресло и глубоко выдыхает, ощущая щенячью радость от того, что ему больше не больно. Болезнь вместе с цветками действительно отступила, исчезла. Её больше нет. Он больше не болен любовью. — Не уж то тебя кинули? — удивляется неожиданно появившийся Йошинори, мило улыбаясь, и присаживается рядом на свободное место. Асахи показательно хмыкает и ощутимо тыкает старшего в бок, ясно показывая, что здесь над таким не шутят. Йоши смеется от щекотки и поднимает руки, показывая мол «сдаюсь». Сейчас действительно все выдохлись и мало кому хочется играться и дурачиться — даже на задних сидениях потихоньку успокаиваются, решая приберечь свои силы. Йоши тоже молчит, украдкой поглядывая на младшего, и это дико смущает, но на деле ещё безумно нравится, поэтому Асахи незаметно приподнимает уголочек губ и своей рукой находит чужую. Им нужно ещё о многом поговорить, но это точно будет не здесь и не сейчас. Молчание совсем не давит, как и в те времена, когда они любили проводить их вместе и подолгу молчать, просто быть рядом, быть опорой и поддержкой друг для друга. Как же оказывается Асахи скучал по этому времени. — Все хорошо? — долетает до его слуха тихий шепот на японском, и он чувствует, как его пальцы мягко перебирают чужие, невесомо поглаживая. Асахи снова дарит счастливую улыбку. — Теперь да. Теперь определенно. Теперь Асахи хочется жить. Теперь Асахи самый счастливый на свете, ведь теперь рядом с ним любимый человек, без которого жизнь потеряет все краски. И больше никаких цветов.