Малыш

      Мне больно, — тихо шепчет Чимин, сдерживая еле-еле слезы. Внутри него дыра огромна, бесконечная, не заполненная абсолютно ничем. Хочется выть и биться головой об любую твердую поверхность, лишь бы избавиться от распирающей злобы на себя. В голове крутится лишь одна заезженная фраза: «Виноват лишь я.»       Чимин всего лишь проявил сострадание к человеку в тот злополучный день, которого встретил в парке, и решил протянуть руку помощи. Его разбитое в кровь лицо и ссадины в районе калений наталкивали лишь на одно слишком потерянный.       Мама Чимину всегда говорила,  — будь осторожнее, никогда не доверяй людям самое сокровенное, ведь ты не знаешь в какой момент в спину воткнут нож. А он в ответ отмахивался, улыбаясь лучезарно, и все еще продолжая дарить тепло, каждому нуждающемуся.       Теперь он стоит на коленях, полураздетый, трясясь то ли от холода, то ли от стыда. В глазах одновременно читается страх и любопытство, почему этот человек столь жестоко поступает, отвечая на доброту паренька насилием.       Белая кожа больше не чиста и невинна, на ней россыпь синяков и гематом фиолетового цвета. На шее выделяются окровавленные укусы вперемешку со следами от удушья. Веревка закрепляющая руки отведена на вверх и привязана к ржавому, но крепкому крюку. Его бы воля, то давно оказался в петле лишь бы не чувствовать на теле чужие холодные руки, шарящиеся в интимных местах. Спустя какое-то время сквозь пелену Чимин слышит голос.       — Ты спрашивал имя, тогда при первой встречи, когда впустил в свою квартиру, чтобы обработать раны. Мне даже показалось на миг какой же милый паренек, идеально вписывающийся в типаж жертвы. Даже взгляд, запуганный, как у кролика в западне. Но вот только теперь ты не жертва, а самый настоящий трофей, который хочется возвести на пьедестал, чтобы поклоняться и дарить наслаждение. Даже не смей отпираться малыш, что прикосновения и метки неприятны. Хотя постой, лучше продолжай кричать, меня так заводит. Я чувствую, как сердце внутри такого хорошенького и маленького тела бьется так, словно желает выбраться наружу, чтобы разорваться на части в надежде на исцеление. А знаешь. Ты лучший из всех помеченных. Прошло два дня, а в тебе еще есть вера на спасение. И при чем на спасение моей души. Какой же забавный достался экземпляр все-таки. Что-то заговорился, малыш. Пора переходить к лучшей части сего представления.       Юнги со всего размаху бьет прямо в живот, зловеще улыбаясь ему, затем поднимает за лицо, и молниеносно цепляется зубами за губу, пытаясь зацепить хотя бы маленький кусочек плоти. Чимин кричит, не сдерживаясь, от слез все расплывается, во рту четко ощущается привкус железа и оторванная часть. Он пытается выплюнуть, но из-за надорванного горла получается только протолкнуть к небу. Юнги просовывает пальцы в горло и заставляет проглотить кусок собственной губы. Шершавые толи от тяжелой работы, то ли от запущенности пальцы толкаются еще глубже в глотку, чтобы по-настоящему прочувствовать каков изнутри малыш.       Отстранившись, от истерзанного лица, руки перемещаются к нежной, покрытой отметинами кожи внизу живота. Чимин всеми силами сводит ноги и пытается произнести хоть одно слово, но долетают лишь хрипы, как у подбитого птенца. Сопротивляться бесполезно, он знает, надежда постепенно тлеет и остается лишь пустота, а вместе с ней и раздробленность. Он принимает все дальнейшие мучения будто так было всегда в его жизни, будто создан был именно для этого ритуала, будто вечно принадлежал этому человеку.       Чимин не чувствует, как Юнги развязывает ему руки и ставит в коленно — локтевую, не ощущает даже свежие надрезы, внутри настолько все надломлено, что даже чужой член сзади воспринимается как должное. По бедрам стекает жидкость бледно-розового цвета, а ягодицы то и дело получают порцию шлепков, приводящих кожу в подобие мяса отдаленного от покрова.       Закончив свою пытку, Юнги поднимает Чимина за шею, пытаясь понять в каком состоянии малыш.       — Ты все же сдался, а ведь в в начале было столько мольбы и сострадания в глазах, столько непорочности. А теперь посмотри, во что превратился юный ангелочек. Крылья оторваны, честь поругана, тело истерзано. В тебе нет ничего, что может заинтересовать, ты ничтожен.       Произнеся свою речь, он удаляется, словно ничего и не происходило, словно сон затмил разум.       Чимин на ледяном бетонном полу, на теле множественные следы от побоев, покрытые кровью вперемешку со спермой. Его лицо все в желтых прожилках, которые появились из-за слишком глубокого надреза. Руки и шея тоже изувечены, как и губы. Тело напоминает резьбу по дереву, такое же отточенное под каждым углом, со своим собственным ажурным украшением в виде узора на бедре. Глухой вздох проносится слишком звонко, сердце пропускает последний удар и без того истерзанный глаз последний раз кинув взор ввысь, пропускает вниз слезу, скатывающуюся прямо к шее, на которой высечено ножом «малыш.»