В скольких шрамах твои руки?

      Итачи мёртв.       Внутри.       Он умер в тот день вместе со всеми, оставляя своё бездыханное тело скитаться по миру и ждать, когда же наступит гармония и истинная чистота человеческих желаний и помыслов.       Учиха больно даже дышать — настолько сильно горло обвивали невидимые змеи, похожие на животных Орочимару. Они ещё шею кусали до красных кровоточащих надрывов и глубоких впадин, впрыскивая яд прямо в артерии и вены. Ползущие твари убивали, усиливали те бесконечные страдания, заставляя каждую ночь трястись в неведомых никому агониях.       Невыносимо больно.       Настолько, что пощечина по лицу ладонью и царапанье кожи ногтями не облегчали всё то, что приходилось чувствовать. А внутри всего так много, будто бы там целая оружейная, в которой каждый день испытывали новые взрывные печати, метали кунаи и сюрикены, не боялись других экспериментов. Его тело — потенциальная мишень, в мягкие ткани которой ежесекундно попадала тысяча острых лезвий, вызывая внутреннее кровотечение. Алая жидкость сочилась из глаз и рта, даже не позволяя сделать нормального вдоха.       Страшно.       До предательской боли в животе и головокружения.       Итачи и духовно, и физически плохо, он бы даже сказал отвратительно. Болезнь, сидящая в нем, прогрессировала с каждым днём. Привычные ярко-алые закаты становились какими-то грязно-красными, как цвет высохшей крови. Он практически потерял своё зрение. И всё это плата за грешные поступки Учиха — вечное проклятье клана, использующего неведомую силу предков. Впрочем, для Итачи нет никакого смысла в том, что всё разрушилось с такой скоростью и быстротой. Его душа давно мертва, а тело, оставленное в этом тленном мире всё ещё существовало, всё ещё двигалось, дышало, жило и попутно гнило без той самой частички человека, которая и делает его таковым.       Он желал умереть каждый день. Учиха думал об этом ежесекундно. Даже во сне Итачи видел множество вариантов своей гибели. Но единственный исход оставался желанным для него — смерть от рук Саске. Может ли быть что-то красивее братоубийства? Может ли быть что-то красивее безжалостного растерзания тела предателя руками последнего Учиха? И все это должен с ним сделать брат. Брат, которому шиноби приказал ненавидеть его, приказал мстить и выращивать в своём сердце злобу к выжившему члену семьи.       Итачи хотел оказаться в могиле, но ещё больше он хотел, чтобы младший брат наконец-то пришел за ним. Учиха не в силах был бросить Саске на произвол судьбы, поскольку его жизнь может прерваться, если старшего не будет. Его жалкое существование как ниндзя-отступника спасала лишь мысль о том, как Саске познавал техники боя.       Хотя Учиха настолько презирал себя, что иногда думал, будто бы Саске и вовсе его забудет и предпочтет не убивать слепого и кашляющего кровью брата, прикованного к койке. Конечно, младший брат вряд ли бы поступил иначе, но боязнь никогда больше не увидеть его сидела где-то глубоко в остатках сердца и не давала даже нормально думать. При воспоминаний о крохотном Саске что-то внутри сжималось. Итачи лишил его семьи, лишил его дома и близких людей. Он ненавидел себя. Ненавидел за то, что выбрал спасение мира вместо клана. Это чувство было настолько необъятным и большим, что Итачи даже стало противно от самого себя. Он готов был вырвать себе из глазниц яблоки, перерезать горло и вспороть живот, доставая оттуда бесконечные нити кишечника. Ненависть — больше солнце, больше моря и целого мира. Успокоить её можно было только с помощью причинения себе умышленной боли. Это воспринималось как справедливое наказание за все те страдания, которые Учиха принёс стольким людям. В первую очередь Саске и самому себе. Мёртвым всё равно, они ничего не чувствуют в отличие от живых.       Шиноби брал в руки кунаи, сидел и смотрел на свои бледные руки, которые покрывались шрамами. Их было множество. Целая россыпь порезов, напоминающих миллионы звёзд, разбросавшихся по небу.       «Убить себя. Подавить боль. Исчезнуть. Прекратить жалкое существование в этом ничтожном мире. Обрести свободу. Покой», — эти мысли блуждали по его сознанию, пожирая инстинкт самосохранения и крупицы разумности.       Каждый раз острие тонко разрезало кожу, прохаживаясь по руслу вены, вспарывая ту и извергая из неё еле движимый, пульсирующий поток крови, который медленно вытекал. Алая жидкость стремилась к пальцам, падала на землю и пачкала и до того грязную одежду. Итачи смотрел на неё как завороженный, видел каждую капельку, бегущую по его бледной коже. И слышал запах железа, который вырывался из венки и распространялся по воздуху так же медленно, как не спеша скатывалась по поверхности кровь.       Это успокаивало, лечило, воодушевляло. Больно было до невыносимого. Даже воздух, который раньше не приносил никаких неудобств за исключением сильного ветра, будто бы резал открывшуюся рану дальше, проникал вглубь и разносился по организму, а тысяча кусочков пыли прилегала к вспоротой ткани и оседала на ней, что её кроваво-розовые края стонали от переизбытка боли. Итачи расчленял своё тело на две части, и всякая гадость выходила из его головы и тела, оставляя место для звенящей пустоты, которая была больше его эмоций и ненависти и пожирала всё это с огромнейшей радостью. Физическая боль не поддавалась той черноте, образовывающейся внутри.       Он испытывал её снова и снова, каждый раз расширяя границы своих чувств. Боль была разной: режущей, ноющей, острой и пульсирующей. В ней множество красок, и все из них мрачные и темные: багряные, грязно-коричневые, болотные. Итачи растворялся в этом потоке из видов боли, которая отзывалась криком и комом в горле, когда Учиха вспарывал старые шрамы.       Сколько их было? Десятки?       Шиноби и не мог их сосчитать. Просто следил взглядом за путем, совершаемым ручейком крови, а потом смотрел на свежий рубец и проводил по нему грязными пальцами.       «В скольких шрамах твои руки?» — вопрос в пустоту, вопрос самому себе.       И счёт.       Раз, два, три…       Ему не резаться, а затянуть бы петлю на шее, сгореть в чьей-нибудь огненной технике, утонуть в море, подавиться собственной кровью и упасть на землю с разорванным сердцем и проткнутыми лёгкими, больше не способными впускать и задерживать внутри себя воздух. Лежать под землёй и спать, варясь в самом последнем котле Ада.       Жаль, что Учиха не могли наложить на себя цукуёми — сон, в котором можно жить веками. Итачи столько раз стоял у зеркала и смотрел в свои красные глаза, которые никак не хотели погружать его в сладкую иллюзию. Он невольно вспоминал об одном шарингане Шисуи, воспользоваться которым категорически не мог. Учиха никогда и ничего не делал для себя, а только для семьи, деревни и мира шиноби. Сейчас старался для будущего Саске и Конохагакуре, позабыв о своём, кажется, извечном желании исчезнуть с лица Земли.       Его предназначение и судьба уже давно были решены. Ещё в момент рождения судьба нарекла его убийцей клана и человеком, приносящим одни неудачи.       У Итачи на руках не только его кровь, стекающая из вены. На пальцах не смываемые чёрные следы высохших эритроцитов родителей, их слезы и пот, запах, который въелся в памяти и был выгравирован на какой-то группе клеток в мозге, чтобы никогда не забыть его. Словом, на нём ужасное клеймо, преследующее его каждый раз, когда Учиха проливает свою кровь.       Тело его заполнено надписями, которые не заметны обычному человеческому глазу, зато так отчетливо отображающиеся в его зрачках. Всего одно короткое и вместе с тем отвратительное слово — убийца. Жирные буквы, расплывшееся по всему телу. Они скакали то туда, то сюда, перепрыгивая с предплечья на локти и икры. Эти буквы смеялись и злобно шептали на ухо, ежесекундно напоминая о прошлом. Казалось бы, каждый шиноби убивал, проливал кровь не только виновных, но и людей с чистой, безгрешной душой. Каждый ниндзя — кровожадный наемник, за деньги готовый вспороть с сотню чьих-то шей, даже не разбираясь в том, кому потребовалось избавиться от такого количества людей.       Вступая на этот путь, шиноби не должно быть стыдно. Он как бы уже в небольшой крови, пока ещё собственной, пролитой во время тренировок или товарищеских боев. Алая жидкость примерно обитала на этой стадии развития только на ладонях, постепенно переползая на локти, плечи, ноги, грудь, пока ниндзя мысленно не стал тонуть в багряной жиже, вытекшей из жертв его острого клинка.       Может казаться, что всё закономерно. Сильные, обладающие властью, выживали за счёт убийства кого-то неугодного, чаще всего — по его мнению, более слабого человека. Неважно каким путем: физическим или моральным. И между ними класс, вершащий судьбу чьих-то жизней, — ниндзя. Им всё равно, кого убивать — слабого или сильного, богатого чиновника или бедного земледельца, друга или врага, прохожего или члена семьи.       Шиноби — оружие, которым пользуются годами. Итачи тоже воспользовались, чтобы устранить проблему, которая возникла на пути к реализации этого самого оружия. Может быть, случись ещё одна война, смог бы мир ниндзя изжить себя, если бы клан Учиха победил или проиграл. Над таким очевидным ответом даже не нужно много размышлять: «Нет». Война — самый рассвет для ниндзя, чьими услугами стали пользоваться всё реже и реже. Новая резня тысяч людей — не выход. Зато медленное вымирание такого военного дела и превращение его в боевое искусство — вот идеальное будущее по мнению Итачи.       Если бы у человека при рождении спрашивали, какую он хочет жизнь, Учиха бы уверенно сказал: «Могу быть кем угодно, только не убийцей». И стоило ли ему в таком случае вообще появляться на свет? Человек в любом случае — разрушитель мира. Он подобен вулкану, изрыгающему тонны лавы. Вот только отличие в том, что общество — это сеть вулканов, бесконечно выплескивающих в атмосферу тонны пепла и горячей магмы, пока всего один просыпается раз в сотни лет. И этот неостанавливающийся поток лавы способен уничтожить всё на своём пути.       Люди по своей натуре убийцы. Таков жестокий закон природы. Хочешь жить — убивай, уничтожай и возводи заново. Бесконечные пищевые цепи тянутся вплоть до единственного человека, начиная от маленького червяка, заканчивая куском поджаренного мяса, лежащего на тарелке перед очередным богатеем, который воротит нос от блюда, потому что недосолено. Кому-то эта сочная говядина даже не снится. И всё, что с ней сделают — дадут кому-то другому, выбросят в помойку на корм бездомным животным. А если хватит духу — припечатают рыло к жирному пласту и выставят за дверь заведения, попутно надевая на голову пиалу риса.       Однако Итачи понимал, будь на месте людей какое-то другое животное — оно бы смогло жить подобно всему человечеству. Ведь любое существо не лишено каких-то чувств и инстинктов. Многие могут говорить о том, что так задумано природой, а люди — выше всех созданий. Но это будет ложью. К любви, состраданию, печали и радости способны разные животные. Даже растения, которые не имеют ничего, кроме зеленых стеблей, погибают без должной заботы природы или садовода, подобно человеческому сердцу, умирающему в одиночестве.       Имел ли весь этот мир смысл? В чем он заклчался? Где спрятан? Вопросов так много, а ответов — ничтожная крупица. Тайн и загадок — целый океан, а истина в этом океане — маленькая рыбка, которую засасывает на дно.       Голова пухла от такого количества мыслей, а кровь бежала, вытекая из шрама. Пахло ржавчиной, старым металлом, сгнившим, покрывшимся коричневато-оранжевой плёнкой. Пока она путешествовала по коже — считала шрамы, похожие на овраги, неровные края которых уходят вглубь кожи. Маленькие капельки крови застревали в шероховатой поверхности, очерчивали кривой контур, наполняли впадины красной жидкостью.       В голове проносились слова: доброта, любовь, вера, честность. Всё это сходилось только в одном — в семье. Но сколько существовало таких «идеальных» ячеек общества, где всё это существовало? Учиха уверен — ему хватило бы даже пальцев рук, чтобы сосчитать их. Ещё бы остался запас. И его семья могла бы называться образцовой, примерной, если бы клан не был загнан в угол. Учиха были похожи на мышь, а деревня — на кота. Грызун от безысходности готов был укусить мохнатого, да и наверняка бы эта попытка завершилась успешно. Только вокруг — дюжины семейства кошачьих, любящих поиграться с маленькими мышками. Его клан смог бы решить всё мирным путем, но, к сожалению, терпение людей было на пределе. Они готовились к войне, как и все остальные.       И думать о том, было ли это правильно — равносильно повторному погружению в круг самобичевания и ненависти к самому себе. Эти мысли вели к новым шрамам и ручейкам крови, неспешно двигающимся по неровной поверхности кожи. И все эти игры с тонкими и острыми лезвиями лишь для того, чтобы не чувствовать боли, пустоты, безысходности и такой поглощающей и разрушающей вины.       Это он, собственной персоной, Учиха Итачи — преступник, которого знает весь мир шиноби.       Тяжело.       Этот груз с каждым днем будто бы становился всё тяжелее и тяжелее. Его больше невозможно нести. Мысли нарастали одна на другую, образовывая огромнейший спутавшийся клубок ниток, распутать который увы невозможно. С этим ощущение собственной ничтожности восходило до небес, не вызывая ничего, кроме отвращения к самому себе.       Умереть, пропасть, исчезнуть — эти желания вновь возникали в голове.       И пропадали на толику секунды при воспоминании о Саске и болезни, которая в скором времени убьет его сама.       Итачи осталось немного потерпеть, всего чуть-чуть, и он оказался бы в своём личном ничтожном Рае.       А пока нужно притуплять всю эмоциональную боль физической, разрывая свои вены и капилляры, выпуская из них со свистом струящуюся кровь.       И спрашивать себя снова и снова: «В скольких шрамах твои руки?»