***
Он не верил. Дерек смотрел на испещенные царапинами ладони и ощущал прикосновения пальцев к своим волосам. Видел ее глаза, прикрытые бледными веками, ожидая, что они откроются, и она посмотрит на него, прищурившись. Навязчиво представлял, что она встанет, скидывая с себя многочисленные букеты, скажет, что это глупый розыгрыш, и они сейчас же пойдут домой. Краем глаза он посмотрел на папу. По выражению его лица становилось понятно, что Дереку не на что надеяться. Живот скрутило в узел. Ему захотелось рвануть к ней, вцепиться трясущимися пальцами и до хрипа кричать, чтобы она проснулась. Или сорваться с места и куда глаза глядят бежать из этой треклятой церкви, расталкивая людей со скорбными лицами. Он слушал соболезнования, борясь с головокружением. В ушах эхом стоял ее голос. Маму нашли внезапно. Когда отец вошел в комнату, чтобы сказать об этом, Дерек уже знал - в их доме стены были очень тонкими. В свои семь лет Дерек смутно представлял себе, что такое смерть - отец рассказывал иногда о своих дежурствах маме, когда они думали, что он спит. Но он не предполагал, что подобное могло произойти с ними. Ведь у него была самая добрая и заботливая мама и папа-шериф, который мог защитить от всего на свете. И это всегда было истиной, не подлежащей обсуждению. Парадигмой его маленького мира. Однако его добрую и заботливую маму, спустя несколько дней непрерывных поисков, в итоге нашли в какой-то подворотне насмерть замерзшей, а его папа-шериф ничего с этим не смог поделать. Он будто из-под толщи воды смотрел, как привычный мир рушился. Они с мамой больше не будут ждать папу с работы. Она не прикоснется теплыми губами к его лбу. Она не скажет, что любит. Потому что ее больше нет. Хотелось рыдать над ее вещами, вдыхая их запах, засмотреть до дыр ее фотографии, часами кричать навзрыд, но он не мог. Он все чаще находил себя на кровати, свернувшимся в клубок на подушке. На этой подушке он помещался целиком. Он взорвался, как мыльный пузырь, когда его обняла Кэнди. Сначала это были слезы, которые он незаметно вытирал рукавом. Потом они перешли в рыдания, и их ему скрыть уже не удалось. Он коршуном вцепился в девчачьи плечи и осел на пол, взвывая и захлебываясь потоками слез. Кэнди гладила его по спине, подавив желание бежать за помощью. Или просто убежать. После этого стоило Дереку завидеть Кэнди, краснота лихорадочными пятнами покрывала его щеки, и он с быстротою молнии удалялся, отводя взгляд. Но девочка, посоветовавшись с мамой, окончательно решила для себя, что теперь она не оставит своего друга одного. И пусть Дерек с пущим энтузиазмом избегал ее, все его попытки закончились тем, что он вновь оказался в ее объятьях. Она предлагала небольшие радости вроде значка с буквой «Д», который напомнил ей о друге. Они делали уроки, поедая пироги мамы Кэнди, хотя кусок в горло не лез. Играли в приставку или гуляли. Но чаще всего просто молчали, сидя бок о бок, чувствуя через одежду тепло друг друга. Ему было лучше. Не так, как будто ничего не произошло, а так, будто после всего, что было, он все же мог испытывать что-то положительное. Когда Кэнди не было рядом, Дерек сидел дома, не выходя из комнаты. Он много рисовал. Карандаш будто сам скользил по шероховатой бумаге, вырисовывая руки, плечи, глаза. Бывали рисунки, которые ему не нравились, и он их рвал на мелкие кусочки. Бывали те, которые он просто откладывал в разрастающуюся стопочку. Все чаще он находил себя в гостиной, сидя на диване. Он смотрел на фотографию, в которую вглядывалась она в ту ночь. Могло показаться, что ничего не изменилось: секундная стрелка считала свои суммы, диван привычно грел спину. Только Дерек очень старался не замечать боковым зрением отсутствия мамы, укутавшейся в шаль. Почему же он не придал ее словам значения? Ведь он мог бы что-то исправить! Нужно было настоять, чтобы она рассказала отцу. А почему мама сама ничего не сделала? Она ведь явно что-то знала! И неужели папа действительно ничего не замечал? Он мог бы бесконечно отрицать, упрямо поджимая губы, но он злился. На себя, на отца. Даже на маму. От этого ему казалось, будто она на него смотрит, и под этим ее взглядом он становится совсем крошечным, как пылинка. Его грызла странная убежденность в том, что если она узнает, что он ее винит, то уж точно не вернется. И не важно, что ее тело лежит под несколькими метрами промерзшей земли, что ее сердце давно уже не бьется, что прошло уже несколько недель. Мысли роем разъяренных пчел часами гудели в голове. Одежда казалась до ужаса неудобной, и он, кряхтя, оттягивал ее и до царапин чесал зудевшую кожу. Еда заставляла желудок судорожно сжиматься, и он, давя приступы тошноты, с отвращением отодвигал тарелку. Кровать ощущалась мешком с камнями, а в голове как заевшая пластинка крутилась мамина фраза о плохом предчувствии из-за его проблем со сном. Бывали еще более тяжелые дни. Он мог ни с того, ни с сего впечатать кулак в стену, раздирая кожу в кровь и не думая о том, как мама Кэнди без лишних слов будет клеить пластыри. Исподтишка ударяться об угол кровати или комода, оставляя на худых ногах синяки. Поскальзываться и падать на асфальт, представляя, как грязь в ранках проникает в самое мясо. Он захлебывался в своем горе. Как соленая вода, оно проникало в легкие, заставляя грудь взрываться ноющей болью. В какой-то момент организм брал управление на себя: к нему возвращался аппетит, он спокойно засыпал и мог даже улыбнуться, ловя облегченный взгляд Кэнди. Но с осознанием того, что этого мало, чтобы все исправить, для него начинался новый круг ада. Одно оставалось неизменным: он каждый вечер сидел на диване, гипнотизируя фотографию в ожидании появления папы. Когда же сквозь шторы на окнах пробивался свет фар отцовской машины, Дерек вскакивал с насиженного места и, игнорируя боль в затекшем теле, очертя голову бежал в свою комнату, чтобы остаток ночи притворяться спящим, если его придет проведать папа. Хотя он уже перестал на это надеяться. Мальчик не видел, как его отец, заходя в дом, проводит рукой по дивану, каждый раз чувствуя еще не исчезнувшее тепло. *** Джонатану предлагали взять отпуск и побыть с сыном, и ему действительно этого хотелось. Он чувствовал вину за то, что сейчас рядом с его ребёнком не он, а другие люди, пусть это и друзья семьи. Однако он знал, что кроме него его работу никто не сделает — он был просто обязан найти того, кто с ней это сотворил. Одеревеневшая от холода, его жена напоминала куклу с покрытыми инием волосами. Она смотрела в Сентфорское небо, и облака отражались в ее остекленевших глазах. Снег почти полностью залепил тело. Ее прикрывали цветастые ветхие тряпки, изодранные на груди. Первой версией было изнасилование. Достаточно легко было думать, что она нарвалась на какого-то озабоченного, оставившего ее умирать. Но Джонатан знал, что в случаях замерзания последнее, что чувствует человек — не холод, а ужасный жар, из-за чего он раздирает на себе одежду, поэтому он не сразу принял общее мнение. Тем более, что следов насилия зафиксировано не было. Его больше напрягли странные фиолетовые пятна, маской застывшие на ее лице. Он решил отталкиваться от этого. Остальные явно считали эту деталь менее несущественной и молчали только из уважения к нему. Джонатан работал в одиночку. Время шло, все вело к очередному висяку. Сжимая фильтр очередной сигареты зубами, он продолжал работу, представляя себе момент встречи с виновным. Впрочем, он не только представлял. Шериф брался за самые тяжелые вызыва, где можно было отвести душу при задержании. Он старался при этом не думать, что на это сказал бы его сын. Всякий раз, заходя в дом, мужчина с тяжелым сердцем осознавал, что Дерек все это время его ждал. Он останавливался около двери в комнату сына, не решаясь войти. Ему было страшно смотреть на своего ребенка, который как две капли был похож на покойную жену, увидеть разочарование в его глазах, которое он начал к себе испытывать еще когда она только пропала. Мужчина безэмоционально сверлил дыру в стене напротив двери в комнату Дерека, встречая рассвет, сидя на старых половых досках. Потом за шкирку поднимал себя, и все начиналось по новой. В один из дней его коллеги все же упросили шефа хоть немного отдохнуть, и он вернулся домой раньше. Дерек к тому моменту еще не пришел из школы, дом был пуст. Джонатан зашел внутрь и замер на пороге. Из-за усталости он не замечал, но время здесь будто остановилось. Кажется, что его жена вот-вот выйдет из ванной с полотенцем на голове, или окликнет его с кухни, говоря, что ужин уже готов. Будто ничего не произошло. Смахнув оцепенение, он прошелся по коридору, взглядом натыкаясь на ее осенние вещи, убранные до времени, и не обнаружив зимние. Одежду и обувь, в которой она покинула дом, так и не нашли. Он подавил мысль о том, что она просто ушла в магазин и скоро вернется. Потом мужчина вошел в кухню, сразу заприметив в куче разнородной посуды ее чашку — его подарок на день рождения. Она каждое утро пила из нее зеленый чай, который все еще лежал в шкафчике, хотя они с Дереком его на дух не переносили. Он перешел в гостиную и его взгляд наткнулся на лежащую на комоде расческу, в зубьях которой запуталась пара светлых волосков. Она постоянно оставляла ее здесь, и это ее раздражало. Она старалась убирать вещь на место, но в этот раз забыла. Джонатан протянул руку, и дрожащими пальцами провел по ручке. Воздух выбило из легких. К глазам подошли слезы. Он схватился за край тумбы, второй прижал расческу к груди и, тяжело осев на пол, зарыдал. При каждом всхлипе плечо больно врезалось в стенку комода, но он не замечал. Боль спазмами растекалась по черепу, виски сдавило. Он судорожно вжимал ручку расчески в живот, будто хотел себя ею проткнуть, как ритуальным ножом. Дыхание начало выравниваться, слез уже не было. Он перевел взгляд на расческу и тут же отбросил ее в сторону, будто она была раскалена. Хотелось курить. Он огляделся. Его прошиб холодный пот — ее вещи были повсюду. Воспоминания вновь душили его. Боль достигла апогея. Нетвердо встав на ноги, он, пошатываясь, рванул на кухню и схватил рулон мусорных мешков. Дрожащими руками взял ее чашку и, не давая себе время на раздумья, бросил внутрь. Давя вновь подступающие рыдания, мужчина пошел дальше. Резкими движениями он кидал в объятья полиэтилена все, что хоть немного напоминало о ней. Он яростно вырывал ящики и дверцы шкафов. Повсюду валялись осколки разбитой посуды, какие-то фотографии, подушки, стулья. Слезы вновь текли по щекам, руки тряслись. Ему казалось, что он грабил собственный дом. Предметы валились из рук. Он постоянно что-то задевал, обо что-то ударялся. Он упал. Живот скрутило. Будто он ее хоронит второй раз, будто он сам себя хоронит. Расфокусированный взгляд зацепился за яркое пятно на диване. Он отбросил мешающую подушку в сторону и побледнел. Там лежала ее шаль. В нос тут же ударил знакомый запах. Как не своей рукой, он взял вещь и прижал ткань к лицу. Он этого не выдержит. Он до побелевших костяшек сжал шарф в комок и вытянул руку над мешком. Надо просто разжать. В горле пересохло. Тяжелые удары сердца отдавались тупым стуком в ушах. Казалось, прошла вечность, когда он резко отдернул руку, прижимая шаль к груди. Зажмурился, придавливая пальцами сведенные брови. Потом круто развернулся и пошел в свой кабинет. Он открыл ящик стола, нащупал фанерку, служившую фальшивым дном, и приподнял ее, укладывая шарф в образовавшееся пространство. Он по привычке посмотрел на часы. Скоро вернется Дерек. Он представил, как тот увидит разгромленный дом, набитые вещами мешки, и своего отца, сотворившего это собственными руками. По спине пробежал холодок. Он вылетел из кабинета, схватил первый мешок и понес его, стараясь не думать о его содержимом, хотя что-то внутри него до сих пор умоляло остановиться. Единственное, чего он хотел — успеть. Он уже погрузил несколько мешков в машину, когда заметил Дерека. Его прошибло холодным потом. Как в тумане он перевел взгляд сначала на пакеты, большинство из которых все еще валялось у дома, потом на сам дом, внутри которого будто поработала команда домушников. Мерзкий голосок в голове издевательски спрашивал, что его сын увидит первым. К вящему удивлению, чувство неизбежности принесло мрачное успокоение. Он закинул очередной мешок на плечо и понес к багажнику, отсчитывая секунды до того, как их накроет буря.***
Дерек возвращался домой, без интереса наблюдая за тем, как его ботинки оставляют следы на подтаявшем снеге. Скоро должна была придти Кэнди с учебниками, вкусностями и мягкой улыбкой, и эта мысль, словно маяк, вела его вперед. Около дома мелькала фигура. Приглядевшись, Дерек узнал в ней отца и застыл, забыв, как дышать. После похорон они почти не виделись, папа пропадал на работе. Ребра сдавило, в горле застрял ком. Он безумно по нему скучал, но пересилить себя и подойти первым он не мог. Голова гудела. Дерек стремительно направился к дому, огибая разбросанные мешки и стараясь не смотреть на отца. Подходя к крыльцу, он заметил у ног изрядно помятую карточку. Что-то заставило его остановиться. Он поднял бумажку и замер. Это была фотография из гостинной. Он тупо уставился на нее, а потом внезапное осознание накрыло его сокрушительной вспышкой. Его затрясло крупной дрожью, кровь прилила к лицу. Спокойствие испарилось, уступая место ярости. Он скинул рюкзак и медленно повернулся к родителю, уносящему мешок прочь от дома. — Что ты делаешь? — он говорил тихо и медленно, и от того, сколько бешенной энергии было в его голосе, мальчику стало не по себе. Злость, казалось, клубилась вокруг него темной аурой, искорками пробегая по пальцам. Он сам себя боялся. Но остановиться было невозможно. Джонатан замер, его ожидаемо взяли с поличным. Он знал, что это произойдет, но внутри все равно что-то сломалось, когда он услышал непривычно грозный голос сына. Он обреченно закрыл глаза и тяжело выдохнул, потом медленно обернулся, глядя в потемневшие от гнева глаза напротив. На те глаза, которые раньше смотрели на него с детским обожанием. Его кошмары становятся реальными. — Почему ты выкидываешь мамины вещи? Тебе что, легче просто ее забыть? Сделать вид, будто ее никогда не было? — вопросы вырывались наружу. Худенькое тело мальчика неистово трясло, ноги сводило судорогой, изо рта то и дело пулями вылетали маленькие капельки слюны. Он чувствовал неестественную легкость в каждой части тела, словно парил в воздухе. В ушах странно звенело. Он уже и не понимал, что говорит. — Или она для тебя ничего не значила? Поэтому ее вещи в мусорных мешках? Джонатан был мертвенно бледен. Вопросы резали его живьем. Он знал, куда давить, чувствовал, где его раны, и щедро сыпал солью. В горле будто кость застряла. Он глядел на раскрасневшееся лицо своего сына, и сжирающее чувство вины перерастало распаляющую ярость. Дыхание стало частым и поверхностным. Мужчина прожигал взглядом сотрясаемого гневом сына, который с опухшим от слез лицом продолжал выкрикивать свои «почему?». — Почему она умерла? Почему ты ее не защитил? Почему ты спасаешь других, а маму не спас? Мгновенье. Джонатан подлетел к сыну, схватил за куртку и встряхнул так, что из удивленных глаз мальчишки посыпались искры. — Заткнись, щенок! Что ты понимаешь?! — карие глаза метали молнии. Ткань в кулаке с побелевшими костяшками жалобно затрещала. Тело мальчика повисло в воздухе, словно он был тряпичной куклой. Его отец кричал так, что в доме тряслись стекла, но Дерек не слышал ни слова. Мальчонка замер, широко раскрыв глаза. Ярость, которой он сам был охвачен еще мгновеньем раньше, сменилась диким, животным страхом, костлявыми пальцами сжимающим горло. Он никогда не видел своего отца таким, не думал, что он будет таким с ним. Мальчик в ступоре смотрел в его глаза, и не узнавал их. Он не мог найти в них хоть капельку прежнего тепла. Только ярость. Только боль. Внезапно щеку обожгло. Голова Дерека отлетела в сторону и безвольно повисла. Джонатан, побелев, резко разжал руки, выпуская сыновью куртку, и отошел, неверяще прижав руки ко рту. Ноги резко подкосились. — Дерек… Мальчик замер. Потом нетвердой рукой коснулся горящей щеки. Он рвано выдохнул, начиная задыхаться. Пришли слезы, и до него начало доходить. Его отец ударил его. Он перестал дышать. Он заставил себя подняться, расправив плечи. Перевел взгляд на бледного отца, игнорируя катящиеся слезы и предательские ручейки из носа. Все, чего ему хотелось — сделать также больно. И он заговорил, хрипло чеканя слова. — Мама что-то знала. У нее было плохое предчувствие. Она сама говорила мне. А хочешь знать, почему она не сказала тебе? — его голос стал совсем тихим, и он зашипел как змея, с ненавистью смотря отцу в глаза. — Она была уверена, что ты не поверишь. Джонатану показалось, что в его спину только что врезалась пуля, оставляя растекающееся пятно на одежде. Он медленно осел на землю. Кровь отхлынула от лица. Мужчина начал задыхаться, истерично замотав головой и что-то бормоча про себя. Пальцы вцепились в одежду на груди. Он поднял взгляд на Дерека, но увидел только быстро бегущую навстречу лесу фигуру. Он с отчаяньем закричал его имя, но тот даже не обернулся. Джонатан хотел сам побежать за ним, но не смог подняться. На грудь давило будто гидравлическим прессом, дыхание никак не восстанавливалось. У него как-то странно заболела левая часть тела. Он рухнул на землю, продолжая звать сына. Дерек бежал так, что было слышно только ветер, свистевший в ушах. Слезы срывались с ресниц крупными каплями и падали на снег где-то позади него. Ноги ломило от внезапной нагрузки, легкие горели от морозного воздуха. Он приближался ко входу в лес, и вскоре ветки уже остервенело царапали его распухшее лицо. Ботинки с хрустом ломали снежную гладь. Он хотел быть как можно дальше. От этого дома, от отца. Щеку все еще противно саднило. Новая волна слез ослепила его, и он упал, пропахав бедро до крови. Не чувствуя боли, он мгновенно вскочил и побежал дальше. Он не знал, куда его несут ноги. Дерек падал снова, и вновь упрямо поднимался, продолжая продвигаться вперед, обламывая ветки. Вскоре он выбрался на какую-то опушку. Обессиленный, он свалился в сугроб, позволяя рыданиям сотрясать его тело. Сквозь слезы он видел размытые силуэты высоких елей, кроны которых едва заметно покачивались, словно понимающе кивали. От холода шею и плечи начало сводить, руки и ноги уже давно нещадно ломило. Он зарывался в снег и думал о маме, о том, чувствовала ли она то же, умирая в той подворотне. Он вспомнил об отце и тоже захотел умереть. Дерек, сцепив покрепче стучащие зубы, перестал сопротивляться морозу, вытягиваясь во весь рост. Он представил, что его отец сейчас на него смотрит, и, растянув губы в оскале, начал расстегивать куртку. Из правой руки внезапно что-то выпало. Он не замечал, что все это время что-то держал. Окоченевшими пальцами мальчик поднял предмет со снега. Это была фотография, ужасно смятая, где-то надорванная, но все еще узнаваемая. Та, на которой они стоят втроем, широко улыбаясь в камеру, а позади виднеется Сентфордский лес.