когда затихнет ветер

Alain&Catherine Опять завыл ветер. Жуткий, пробирающий до костей, вымораживающий душу. Ветер, от которого хотелось спрятаться, пусть и за такие же холодные и безрадостные каменные стены, и никогда не выбираться на улицу. Ален пришпорил коня. В голове была только одна мысль. Успеть бы. По голой промёрзшей земле летели сухие, потерявшие цвет листья, тяжёлое, уже который день беспросветно серое небо давило на разум. Скорее. Дорога свернула вправо, и по ушам ударил ледяной порыв так, что их заложило, а верный Флан споткнулся, но удержался на четырёх ногах. Тёмная грива взметнулась, и Ален на мгновение прикрыл слезящиеся глаза. Ещё немного. Чем быстрее он приближался к богатому, построенному на века и такому уютному в тёплое время поместью, тем сильнее нарастала внутри тревога, поднимаясь из самой глубины сердца. Она будто хотела проглотить его самого, желала, чтобы он захлебнулся, сдался, открывая путь эмоциям, которые хлынут как кровь из старой, но так и незажившей раны. Но Ален боролся, стараясь оставаться с чистым умом. Нужно держать себя в руках, действовать чётко, быстро, как он привык. Нужно сделать всё, чтобы помочь, облегчить боль. Что-то тихонько нашёптывало, что он уже опоздал, что всё кончено. Ален давил в себе этот голос, пытался выдернуть его как вредоносный сорняк. Он будто опутывал душу, пробирался к самому ценному. К надежде. Руки немели, тело бросало в дрожь. От морды коня во все стороны летела пена, по загривку бежали струи пота. Когда до тяжёлых деревянных дверей оставалось несколько ярдов, Ален спрыгнул с коня и стремительно взбежал по ступеням. В висках стучало, и казалось, что сердце вот-вот разорвёт грудную клетку. Он нёсся по тёмным коридорам, и прислуга шарахалась в сторону, видя его бешеный взгляд. На стенах мрачно играл свет от масляных ламп, по углам прятались глумливые тени. Горничные и лакеи опускали головы, будто действительно приветствовали хозяина, но это было больше, чем формальная учтивость. Это было сочувствие. Ален не хотел, да и не мог сейчас что-то заметить, чем-то иным занять свои мысли. Взбежав по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней, на которых лежал роскошный ковёр, предполагающий величественную поступь и прямую осанку, он добрался до покоев хозяйки. В душевном порыве настежь распахнул дверь. Она лежала обложенная вокруг подушечками. Тёмные волосы, обрамляющие неестественно бледное лицо, казались чёрным нимбом. Прикрытые глаза, капельки пота на висках. И тишина. Мёртвая тишина. Словно весь мир вокруг погрузился в вечный сон, словно уже оплакивает его потерю. Только быстрый стук сердца, даже собственного дыхания не слышно. Сначала ему показалось, что она уже умерла. Что он не успел, не уследил, не уберёг. Ален бросился на колени перед её кроватью, в каком-то жалком исступлении схватил хрупкую кисть, лежащую поверх одеял, стал целовать её, произнося имя любимой. Но вот она вздохнула, задрожали чёрные ресницы, и по впалым щекам потекли одинокие слёзы. — Ален, — чуть слышно произнесла она на выдохе, будто с этим словом её покинули последние силы. Хозяйка богатого поместья, хозяйка его сердца доживала последние часы. Она мягко вынула ладонь из его рук и нежно провела по спутанным волосам. Эта обессиленная болезнью женщина утешала его, как маленького ребёнка, и Ален не мог произнести ни слова. Его разрывали признания, чувства, мысли и образы, но он молчал, преклоняясь перед стойкостью жены. Ему виделось, будто скажи он сейчас хоть малую часть своих переживаний, она рассыпется в пыль, что у них не будет и этого мига для прощания. — Он умер, Ален, — её голос дрогнул, и она зашлась в сильном кашле. — Я знаю, Катрин, — он с ужасом подумал, что сейчас все утешения бессмысленны, что он никак не может помочь, но всё равно сказал. — Мы должны пережить это горе вместе. И хотя они оба понимали, что совместного будущего у них нет, что Катрин не проживёт и нескольких дней, она улыбнулась. С такой теплотой, с такой любовью она смотрела на него. В её серых глазах, ставших огромными из-за худобы, была и печаль, и тоска, и невыразимая боль от утраты сына. Ему всего пара дней от роду, а она уже никогда не увидит его шагов, не услышит его плача. Это осознание давило на грудь с такой силой, что женщина опять закашлялась, сжимая в руке окровавленный платок и поднося его к губам. Они молчали. Но в тишине было какое-то необъяснимое спокойствие. За детей, за мужа. Катрин знала, что он позаботится о дочерях, воспитает их, не станет насильно выдавать замуж. Она надеялась, как надеется каждый любящий человек, что он не станет долго горевать, и может быть через пару лет женится снова на какой-нибудь доброй простушке. Главное, что он сейчас с ней, в такое важное время, когда, казалось бы, ничем не может ей помочь, его поддержка была невероятна важна. — Прости меня. Я не должен… — Ален, это было и моё решение тоже. Если Господу угодно забрать моих детей, значит так и должно быть. В этом была вся Катрин. Она никогда никого не обвиняла, никогда не злилась. Но её молчание и смиренная улыбка приводили Алена в такое раскаяние, в такое душевное отчаяние, до которого бы не довели никакие угрозы и упрёки. По стеклу забарабанили редкие капли дождя. Ветер стих, оставив после себя только тихую грусть и воспоминания о былых счастливых днях. Жена никогда не обладала сильным здоровьем и крепким телом, но её дух, её вера были непоколебимы. Ещё в детстве Катрин тяжело переболела дифтерией, но от рождения детей не отказалась. Первый же ребёнок родился мёртвым. Потом случилось несколько выкидышей. Это сильно повлияло на её физическое и моральное здоровье, но Катрин не оставила попытки выносить здорового ребёнка. Так через пару лет на свет появились Анна и Джулия. Две самые прелестные девочки на свете. Роды Джулии прошли особенно тяжело, врачи боялись, что Катрин не переживёт их. Но всё обошлось. И здоровье Катрин было пусть в плохом, но стабильном состоянии. Было, пока она не родила Лиона, долгожданного наследника. Ален любил жену больше, чем хотел наследника, но Катрин чувствовала себя виноватой перед мужем. Врачи предупреждали, что Катрин скорее всего не сможет выносить и уж тем более родить, она же, как всегда, надеялась на божью помощь. Она могла часами молиться на холодном каменном полу, соблюдала все посты. Катрин говорила, что раз от первой болезни она спаслась молитвами, то и ребёнка сможет родить благодаря им же. Её положение осложнилось тогда, когда на похороны отца нужно было ехать в большой город, где Катрин и заразилась чахоткой. Плохой климат, смог и сырость, грязь — всё это быстро ухудшило и без того шаткое здоровье. А по приезде в поместье мужа оказалось, что Катрин беременна. Из-за веры Катрин не хотела отказаться от ребёнка, хотя прерывание беременности давало пусть и небольшой, но всё же шанс на жизнь. Ален просил её, но жена здесь была непреклонна. Пожалуй, это был единственный вопрос, в котором она никому не доверяла. Наверное, подсознательно она чувствовала, что это её последние месяцы. На какое-то время болезнь даже замедлилась, и Катрин ходила особенно счастливая. Гуляла и играла с девочками, вышивала возле камина, что безмерно любила в юности. Она вся дышала жизнью, цвела, да так, что Ален позволил себе усыпить бдительность и уехать в город решать денежные проблемы брата. Но роды начались раньше и дались матери очень сложно, а через пару дней ребёнок умер. Ален так и не успел его увидеть. Как только он узнал, что жена рожает, даже не стал ехать в карете, а поехал верхом на своём верном коне. Он ненавидел себя за роковые ошибки, за самонадеянность, которые довели любовь всей его жизни до гроба. Но это не могло спасти жену. Быстро темнело. Возможно, это последняя ночь в их жизни. Зажгли свечи, и неровные всполохи света заиграли на бледном лице. Катрин не переставала кашлять. Ещё через час началась лихорадка. Ален не отходил от постели жены, утешал её, просил прощения, приносил воды, вытирал липкий пот, молился за неё и вместе с ней, и пусть он был не столь набожен, но пытался сделать хоть что-то для облегчения мучений больной. Позвали дочерей. Они плакали и молились у постели матери, слушали её последние напутствия и советы. Гувернантке еле удалось вывести их из комнаты и уложить спать. К утру Катрин перестала связно говорить. Несколько раз она засыпала беспокойным сном, потом не могла проснуться, а когда ей это удавалось и бред отступал, просила мужа читать священные книги. Всю ночь шёл дождь. Он то нарастал, то отступал, будто боялся, что обитатели поместья не спят. Около шести Катрин снова уснула. Но на этот раз её сновидений не прервал кашель, не потревожила лихорадка. В какой-то момент она тихо вздохнула, также выдохнула, и её грудь осталась спокойна. Ален бы и не заметил этого, если бы всю ночь не провёл у постели жены, если бы не видел, как разгладилось её лицо, как исчезли морщинки, как перестала биться жилка на шее. Она умерла. Тихо и незаметно, как и провела всю свою жизнь. Ален наклонился к ней, провёл рукой по волосам, поцеловал в лоб. Он был измотан переживаниями, его сердце болело, но главное, что он чувствовал — спокойствие. Нет, он не был рад смерти жены, он тосковал по ней, но как никто другой Ален знал — любимые никогда не уходят. Они всегда остаются с нами. В воспоминаниях, образах, в детях. Они будут появляться в солнечный день и напоминать, как дорога жизнь, как важно быть счастливым. За окном потихоньку начали расходиться тучи. Серые громоздкие облака уплывали к горизонту, открывая кусочки ясного неба. Багровел восход, из тёмного плена вставало солнце. Мерно тикали настенные часы. Ален последний раз взглянул на жену и тихо вышел из комнаты. Он прошёл по пустому коридору и остановился у спальни девочек. Боясь разбудить их, Ален аккуратно открыл дверь, прошёл, плавно ступая по ковру. Спальня озарилась утренним светом, дочери тихо посапывали и хмурились во сне. Для них это была самая ужасная ночь в жизни. Их ждёт сложная, полная горестей и потерь судьба, и Ален подозревал, что именно сегодня счастливое детство дочерей закончилось. Они будут скучать по матери. Оставалось надеяться, что когда-нибудь дыра в сердце зарастёт, и счастливых моментов будет как можно больше. И он сделает всё, чтобы дочерей окружала родительская забота и тепло, чтобы они выросли с добрыми и любящими сердцами открытыми к миру. Ален прошёл к окну и распахнул его. На него дунул лёгкий ветерок и принёс с собой приятный запах свежей выпечки — кухарки уже встали, готовили завтрак. И хотя голый сад выглядел безжизненным, в лужах блестели солнечные лучи и отражалось бездонное голубое небо. И где-то там, в этом бескрайнем мире синевы на него смотрела самая дорогая женщина в мире.