прости.

Серое небо медленно наливалось розовостью, словно лицо человека, приходящего в себя после обморока. Где-то далеко на востоке просыпалось солнце. Оно еще не показывало лучей и не показывалось само, только сбрызгивало ночное небо своим пока еще бледным свечением, отчего темень быстро смывалась с горизонта. Марк тихо сопел, уткнувшись в подушку левой половиной лица. Каштановые волосы рассыпались по наволочке, отдельные пряди упали на лоб, закрывая верхнюю часть лица. Глубоко вздохнув, Марк едва разлепил сонные глаза, чтобы уже через мгновение снова их закрыть, перевернувшись на другой бок. Часы мерно тикали на прикроватной тумбочке, отсчитывая время до подъема. Через открытое окно в комнату влетел звук подъезжающей машины. Негромко зашуршал гравий подъездной дорожки, через мгновение заглох двигатель, еще через полминуты хлопнула машинная дверца. Григорий Константинович, вернувшийся домой с очередного рэкета, быстро прошел к крыльцу, как можно тише поворачивая ключ в замочной скважине. Марк продолжал мирно сопеть, когда Григорий аккуратно опустился на кровать. Матрас чуть просел под тяжестью тела, тишину нарушило короткое звяканье пружин. Солнцезащитные очки, а вслед за ними и перчатки, опустились на тумбочку. Гриша пододвинулся к Марку, аккуратным движением убирая с его лба челку и невесомо целуя. Багдасаров дернул бровями, но всё же продолжил мирно спать. — Устал я, — одними губами прошептал Стрельников, вновь поднимаясь с кровати, — да, устал. Рассветное солнце уже поднялось из-за темного леса, во всю бросая яркие лучи на дома частного сектора. Где-то по трассе невдалеке проносились машины, в лесу щебетали птицы, радуясь новому дню, на хрущевских кухоньках гремели тарелки и кастрюли, созывая всех к завтраку, прохожие спешили по своим делам. Пока еще до произошедшего парой часов ранее никому не было никакого дела. Это только через пару часов закопошиться преступный мир. Только к обеду обычные люди начнут узнавать о случившемся, перешептываясь и разнося новость по городу. Только к вечеру об этом будут трубить по местным телеканалам. А пока, в одном из домов частного сектора, поднялся и тут же рухнул обреченный крик, ударяясь о стены и проносясь эхом по пустым коридорам. Вместе с этим криком рухнула одна жизнь, разлетевшись на тысячи осколков. На полу грустно валялись десятки бумажных листов, в одно мгновение вдруг ставших ненужными. Тихо трепетали занавески, движимые легким дуновением летнего ветерка. Слезы капали на кафельную плитку, в тишине дома создавая звуки рвущихся ядерных бомб. Дрожала спина в беззвучном плаче, тряслись обессиленные руки, оглушительно рвалось одно сердце. Всё это слышали только стены, вмиг ставшие чужими и холодными. В доме, предназначенном на двоих, осталась лишь одна болящая душа. Марку в память навсегда врезались побледневшие губы с застывшей на них грустной улыбкой, алые брызги на бежевых обоях и угловатое, выведенное черной ручкой на белоснежной поверхности бумаги:

«Прости меня, Марик».