Конец света

— Проснуться на работу — это ещё не конец света, а вот работать — совсем другое дело! Будильник давится характерным ехидным смехом, и Шастун вырубает его резким озлобленным движением человека, который спал гораздо меньше, чем ему хотелось бы. Когда он ради прикола ставил этот мерзодный голосок на рингтон, он ещё не знал, как быстро его возненавидит. Уже через неделю саркастичный ублюдский будильник хотелось выбросить в портал, ведущий в какой-нибудь ущербный мир. Или самому выброситься следом. До этой ночи Антон не спал сотню лет — и это вовсе не какое-то художественное выражение, обозначающее «очень долго». Он реально, сука, сотню лет не спал. У них тут время знай себе течёт совершенно иначе, чем в живых мирах, так что, небось, в каком-то из них уж точно прошла эпоха, пока он обзвонил всех клиентов. А за один рабочий день Антон успевает совершить сотни звонков. Сонно потерев глаза, Антон садится на кровати, опускает ноги на холодный пол и смотрит во мрак — непроглядную темень за окном, которая, кажется, вообще ничего за собой не скрывает. Антон правда ни разу не видел, чтоб там хоть раз появилось что-то материальное. Хотя, если так подумать, он ни разу и не смотрел в своё окно днём: уходил на работу, когда было ещё темно, а возвращался, когда… было уже темно. А выходных у него никогда не было. Ведь у армагеддона нет выходных, как говорило руководство, широко улыбаясь и похлопывая его по плечу. В каких условиях приходится работать. Антон встречает каждый свой день одинаково: недовольное хлебало, горький кофе с противным привкусом безысходности от того, что на работу переться всё-таки придётся, парочка безвкусных тостов на завтрак, вялое напяливание не высохшей за ночь толстовки (у Антона нет униформы — у одного из немногих, потому что терпеть этот пиздец в униформе было бы слишком даже в глазах пофигистичного до простых бессмертных начальства) и вздох, полный отчаяния, когда входная дверь захлопнется, отрезав его от уютного, пусть и в меру мрачного жилища. Он кутается в толстовку, когда плетётся по узкому коридору, видя, как тут и там высовываются из своих квартирок жильцы Междумирья — в большинстве своём куда более жизнерадостные, чем Антон, вечно кислый, как конфеты со вкусом лимона и без сахара. У кого-то из них мерзкие морды, а у кого-то — ангельские лики, но в общей массе они достаточно спокойные, дружелюбные и доброжелательные соседи. Ну и правильно, зачем им кукситься друг на друга, когда для этого есть смертные? Антону кукситься на работе не на кого, именно поэтому он куксится на всю свою (не)жизнь. При выходе на огромную общую площадь ему каждый раз становится совсем уж паршиво. Вокруг слишком много народу — смертных, бессмертных, мёртвых, воскресших, неродившихся, своих, чужих, ангелов, демонов, грешников, святых и всяких-разных паршивцев, которые норовят отдавить ему ноги. Площадь кажется бесконечной, даром что над ней огромный полупрозрачный купол, за пределами которого ничего не видно — разве что яркий свет, то ли слишком естественный, то ли, напротив, слишком искусственный, как будто там тысячи электрических энергосберегающих лампочек. Антон не имеет ни малейшего представления о том, что там на самом деле. Даже с учётом того, что существует здесь уже миллионы лет. Когда он идёт по площади — бледный, нахмуренный, спрятавшийся за выцветшим капюшоном — и старается не привлекать к себе никакого внимания, окружающих, напротив, тянет к нему как магнитом. Слишком уж адекватно он выглядит на общем фоне вакханалии Междумирья. Тут и там открываются порталы в тысячи разных миров, из них выпрыгивают работники Междумирья, что-то бормоча на ходу, после чего двери в параллельные вселенные с характерным хлопком исчезают в воздухе, будто их никогда не бывало. Антон ловит краем глаза всполох какого-то зелёного мира, но уже в следующую минуту его окатывает волной фиолетовых брызг из прохода, открывшегося посреди океана. Плетясь дальше, он невольно залипает, глядя, как ангел вылетает из портала, раскрывшегося на узкой симпатичной улочке, освещённой приветливым светом неизвестной Шастуну звезды. Антон виснет на несколько минут, вынужденно останавливаясь и наблюдая, как толпа умерших, испуганно озираясь по сторонам, идёт длинной вереницей по направлению к отделу Взвешивания. Из этого блёклого потока бестелесных существ, которые несколько минут назад были живыми и нежились в своих мирах, а сейчас безвольно плетутся вперёд, куда укажут, выделяется высокая и тощая фигура с огромным веслом в руках. — Место встречи изменить нельзя, — усмехается Паша, протягивая Шастуну чуть зеленоватую руку. Антон недоверчиво её рассматривает, прежде чем пожать, замечает неприятные пятна раздражения, которыми покрылась тонкая кожа от холодной воды, видит, как отсырела ветхая ткань рубашки, и со вздохом отвечает на рукопожатие. Судя по атрибутике, Паша сегодня Харон. Паша держится молодцом, он всегда на позитиве. В его обязанности входит целыми днями напролёт водить жмуров из всех вселенных в Междумирье, так сказать, с рук на руки передавать, а он и шутки шутить успевает, и с местными парой слов перекинуться. Проводник в загробный мир, хули. Пашу в мирах уважают, а некоторые даже успевают отблагодарить монеткой, думая, что он их иначе не пустит (хотя по секрету, ему совершенно плевать, платишь ты или нет). Правда, ему всё равно негде тратить вырученные на перевозках через речки-мёртвотечки деньги, ведь в Междумирьи они не нужны. Но ему приятно, он их собирает, даже как-то раз показывал коллекцию Антону, заебавшемуся под конец тяжёлого рабочего дня (то есть потенциально любого рабочего дня), счастливо улыбаясь. Паша не выглядит как сущность, которая ненавидит свою работу. В отличие от Антона. — Что-то сегодня они прям долго, — недовольно бурчит Антон, глядя на скопище мертвецов, перегородивших ему дорогу к горячо любимому офису. Паша пожимает плечами: — Весы сегодня барахлят, а комиссия бесится. Толкучка из-за этого. Протискиваться через них, правда, не особо хочется, поэтому он ждёт, пока поток отхлынет, а он сможет пройти вперёд. С техникой, конечно, беда. Если Весы, на которых взвешиваются все добрые и плохие поступки жмуров, поломаются окончательно, работа встанет. На другом конце площади раздаётся весёленькая мелодия, сидящая у Шастуна в печёнках похлеще той, что теперь на будильнике, и в динамиках гудит бодрый голос Поза. — Уважаемые души, направленные в отдел Перерождения, будьте добры, займите места согласно вашим порядковым номерам и пройдите к Колесу Сансары. Поз — глава отдела Перерождения, на которого возлагается почётная миссия крутить Колесо Сансары. Целыми днями напролёт. Вручную. Странно, что бицепсы на Димкиных руках ещё не похожи на мышцы бодибилдеров. Он много раз ходил ругаться с отделом финансового обеспечения Междумирья, грозился, что дойдёт до Главного, грозился, что уволит всех к чёртовой матери и вообще отправит печься в адских котлах вместе с демонами и картошкой к ужину, но колесо так и не заменили на автоматическое. Колесо Сансары нынче в цене, и отдел финансового обеспечения Междумирья вежливо отказал отделу Перерождения, сказав, что новое колесо они никак не потянут ближайшие две тысячи лет. Пока Дима бубнил об этом каждый раз, когда они с Антоном выбирались в бар и цедили противный казённый виски, Шастун лишь согласно кивал, говоря, что да, угнетает. Каждое утро Колесо начинало свою работу с одной и той же заезженной мелодии, а потом Поз крутил его, и оно вертелось, делало несколько оборотов с характерным звуком старого игрового автомата, после чего указывало на чью-то следующую жизнь. Дальше часто раздавались возмущённые вскрики, нотации, угрозы, либо же, но гораздо реже, восхищённые благодарности. После Колеса душу сопровождали к порталу, ведущему в мир, который ей выпал, чтобы она провела новую жизнь в том облике, который ей предназначался. Наконец, толпа жмуров начинает шевелиться, и Паша находит небольшую лазейку между бредущими душами, перегораживает проход веслом и кивком головы указывает Антону дорогу. Тот коротко благодарит и устало продирается через сборище мертвецов, продолжающих в испуге таращиться на него выцветшими глазами. Минут через пятнадцать он добирается до высокой арки, ведущей за пределы купола. Забавно, что все отделы так или иначе находятся под ним, кроме одного-единственного. И конечно, именно Шастуну так повезло. Любой кошмар в вашей жизни — это тоже чья-то работа. Эта надпись золотыми буквами высечена на арке, за которой скрывается вход на территорию, отведённую под импровизированный полигон. Антон проходит под аркой и, тяжко вздыхая, плетётся по огромному пустырю — серому, тусклому, с редкими кустами растительности, которые выглядят неопрятно и как будто вот-вот сдохнут. Как и всё здесь, в принципе. Шастун шмыгает носом, прячет продрогшие руки в карманы толстовки и старается не смотреть по сторонам. От сырости толстовка мокнет, и её приходится высушивать каждую ночь, но она никогда не просыхает до конца, как будто впитала эту атмосферу безысходности в каждую нитку. Из-за тумана плохо видно стоящее где-то там, на отшибе, здание, в котором Антон работает — просторный офис, всё в котором просто создано для того, чтобы угнетать единственного своего работника. По обе стороны от Антона вереницей плывут порталы. Кое-какие из них раскрылись совсем чуть-чуть, но те, что подплывают ближе к офису, всегда раскрыты больше. Чтобы Шастун видел, чтобы он это контролировал. В мирах нестабильно. В них огромный вал вот-вот обрушится на материк, вырастет ядерный гриб, метеорит долбанётся о пока ещё живую поверхность… Шастун сплёвывает, стараясь не смотреть в портал. Он не хочет видеть пока ещё живой мир за несколько минут до. Это конвейер апокалипсиса, на котором портал за порталом проплывает мимо неказистого здания, чтобы, в большинстве случаев, не раскрыться больше никогда. С неба начинает накрапывать. Шастун морщится в отвращении — чёртов радиационный дождь всегда идёт в одно и то же время. У Антона от него ни хвост не вырос, ни волосы не выпали, но всё равно неприятно знать, что здесь даже ублюдский дождь изо дня в день хочет тебя убить — просто не может, ведь Междумирье охраняет своего ценного сотрудника. Теперь уже. Одежда, правда, часто портится. Жалко. Под ногами хлюпает грязь, и Антон с тоской смотрит на испачканные в миллионный раз кроссовки. Он вытирает ноги о хлипкий коврик у входа в офис и заходит внутрь — в свою личную зону отчуждения на ближайшую вечность. В офисе стоит затхлый запах, но по технике безопасности окна можно открывать только ранним утром или поздним вечером. В рабочее время их открывать строго запрещается. Сиди, Антон, давись этим запахом застоя и нелюбви к тому, что ты делаешь. Хотя Шастуна бы никто не упрекнул в ненависти к работе: все прекрасно понимают, чем он тут занимается — вершит злодейства вселенского масштаба. Антон садится за стол, смотрит на пожухший, но всё ещё пытающийся хоть как-то выживать тут лимон (плодов на нём Антон ещё никогда не видел), ласково проводит пальцами по его листьям и с тоской переводит взгляд на телефон, к которому привязан навсегда. Лимон принёс Паша (семья какого-то жмура за неимением денег всучила тому лимон, чтоб предложить проводнику в качестве платы, что само по себе какой-то ёбаный кринж) и сказал, что тот поможет Антону коротать рабочие часы. А сам посмотрел так сочувствующе. Шастун кидает взгляд на часы, замечает, что время рабочих приключений неуклонно приближается, а затем врубает комп и смотрит высланный на электронку график работы на сегодня. Как всегда, впечатляет. По сути, Главный просто кидает апокалипсис в каждом из миров «в отложку», и задача Антона — вежливо предупредить разумных жителей о неизбежном конце света заранее, а потом проконтролировать, чтобы всё было окончательно уничтожено, поставить в графике время конца света, свою подпись, заверить печатью и передать документацию Главному. Антон берёт телефонную трубку, набирает номер, указанный в документах, и, набрав воздуха в лёгкие, слушает недлинные гудки, чтобы после них сказать: — Мы из комитета по концам света, уведомляем, сегодня ваша планета будет уничтожена. Простите, что потревожили. Голос Шастуна транслируется, как он сам понял, совершенно во все средства связи помирающего мира: в телефоны, телевизоры, на радио. Сообщение всплывает горящими красными буквами на мониторах. Антон честно не знает, почему нельзя было просто устроить некоторым продвинутым мирам электронную рассылку, но Главный требует, чтобы он озвучивал намерения Провидения голосом, и не Шастуну ему перечить, хотя иногда ой как хотелось бы. Закон Междумирья: на каком бы языке ни говорили местные аборигены, они всегда поймут Антона. Речь, видимо, как-то забавно переводится через телефон, хуй там разберёшь. У Антона было столько вопросов в своё время, но его отучили их задавать. Обычно в ответ Антон слышит нестройный гвалт тысяч возмущённых голосов, не понимающих, что за чушь он несёт, и от этого каждый раз становится только хуже. Конец света всегда происходит так, чтобы наиболее ушлые жители миров не могли его предугадать. Антон звонит, когда ещё ровным счётом ничего не говорит о возможном апокалипсисе, хотя уже через несколько часов мир перестаёт существовать. Ну, или во всяком случае живые существа в нём. А вообще, живым в эти моменты полагается… ну, побыть друг с другом, в последний раз подарить близким любовь и тепло, прежде чем они погибнут. Ведь, возможно, их души больше никогда не встретятся после перерождения. А ещё им следует сделать последние добрые дела, чтобы как-то улучшить своё положение перед Взвешиванием. Только вот Шастун видит, что практически никто не воспринимает его всерьёз и не спешит уделить эти последние часы тому, что действительно важно. А потом мир схлопывается, перестаёт существовать, окутанный облаком гигантского взрыва, потопленный, разбитый на мелкие куски, затянутый в чёрную дыру… А Антон смотрит на всё это в окно, пока портал, объятый огнём, или водой, или засыпанный землёй, не закроется навсегда. Тогда Шастун дрожащими руками берёт ручку, ставит чёртову отметку, а потом к окну подплывает другой портал, и всё начинается заново.

***

Антон не всегда ненавидел свою работу. Нет, когда-то он был совсем зелёным, восторженным, а устраивать мини-апокалипсисы для него было всё равно что играть в войнушку. Шастун был избран Главным. Он, а не кто-то другой после смерти на своей далёкой планете попал в Междумирье, чтобы больше никогда из него не выйти. Антон уже толком не помнил, кем он был, когда действительно жил, но это, наверное, и не важно. Ему льстило особенное отношение, инструкции лично от Главного, ощущение, что он не просто рядовой сотрудник рядового отдела, каких в Междумирьи полно, а эксклюзив, кто-то, кто очень важен, без кого нельзя обойтись ни в коем случае. И он смеялся, знакомился со всеми красавцами и уродцами, населявшими Междумирье, без разбора — а те знай себе смотрели на него с каким-то непонятным сочувствием, хоть и всегда вели себя дружелюбно — глазел на апокалиптичные миры заинтересованно, а не прятал голову, когда они проплывали мимо. А потом дни сменялись днями, тысячелетия тысячелетиями, потоки мёртвых неустанно циркулировали по главной площади, купол светился своим неестественно-естественным светом, а сырость и радиационная вода разъедали любимую Шастуновскую одежду. И миры всё умирали, умирали, умирали. Антон прекратил хамить по телефону, прекратил вести какой-то диалог с живыми, пытаясь их образумить, прекратил подходить к окну вплотную, рассматривая детали армагеддона, как делал раньше то ли из любопытства, то ли из страха. Его никогда не выпускали из Междумирья, он ни разу не пользовался порталами, а потому у него не было возможности наслаждаться живыми, хорошими, полными сил мирами, которым не грозит кануть в лету через несколько минут. Тысячи, миллионы лет Шастун наблюдал смерть в самом чистом виде без шанса на хэппи-энд. И его лицо становилось всё бледнее и бледнее, из глаз исчез озорной зелёный огонёк, он стал больше сутулиться, прятать взгляд, не хотел больше ни с кем знакомиться и никогда не высыпался, отчего под глазами у него пролегли тёмные тени. Как-то раз они с Позом сидели в баре, тот привычно травил байки о работе и о том, как иной раз могут побесить или рассмешить глупые души, а потом Антон вдруг спросил: — До того, как я появился, в мирах не было апокалипсиса? Ни один мир не умер? Тогда Дима посмотрел на него серьёзным, печальным взглядом, поправил очки на переносице и тихо ответил: — Нет, до тебя в комитете по концам света работала другая сущность. Шастун рот раскрыл, удивившись, ведь такая очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Выходит, тот, кто работал на его месте раньше, каким-то образом смог уволиться? Сменить место работы? Так может… у него тогда тоже появится шанс заняться чем-то другим, менее тяжёлым и выматывающим, если он сумеет договориться с Главным, а на его место возьмут кого-то ещё? — Правда? Кто? Я хочу с ним поговорить… Поз вздрагивает, отхлёбывает пойло из стакана, морщится и глубоко вздыхает: — Нет, ты не сможешь с ним поговорить. Антон хмурится: — Почему? — Потому что он мёртв. Антон замер, глядя в одну точку. Он наблюдал смерть и умерших, бредущих длинными стройными рядами, целыми днями, но на его памяти не умер ни один сотрудник Междумирья. Это же попросту невозможно… Они ведь… бессмертны. — Как? Мы не можем умереть. Дима качает головой и выглядит каким-то очень уставшим. Как будто ему пришлось сегодня не просто крутить Колесо Сансары, но и тащить его на себе. — Мы можем умереть. Просто не от старости, мы не способны стареть. — А убить нас можно? Дима фыркает: — Смотря кому. Смертным, например, нет. У них при всём желании не получится, а вот… ну… друг друга есть вероятность. — Его убил кто-то из наших? — удивлённо спрашивает Шастун. Он почему-то не думал, что один житель Междумирья может точить зуб на другого. Им же в общей массе совершенно друг на друга плевать. Дима не смотрит на него, он будто взвешивает, стоит ли вообще отвечать на заданный вопрос или нет, будто не знает, имеет ли на это право. — Я скажу, но лучше нам сделать вид, что этого диалога никогда не было, окей? Антон согласно кивает, предчувствуя что-то очень плохое. В горле сушит от противной догадки. — Он прыгнул в закрывающийся портал, где была ядерная война, потому что он… хотел умереть.

***

Он появился одним мрачным, как и любое другое в этих краях, утром. Просто уселся на рабочий стол, перевернув крыльями органайзер, и поджидал, когда Шастун подойдёт поближе. Шастун замер в дверях как вкопанный. Даже его сделавшееся за тысячи лет почти безэмоциональным (просто по умолчанию хмурым) лицо сейчас как будто забыло, кому оно принадлежит, и изображало полный ахуй с происходящего. Мало того, что сюда никто, кроме Антона, примерно сотню лет не заходил (разве что один из секретарей Главного, чтобы забрать документацию, но это всегда в конце рабочего дня), так ещё и тайком, в его отсутствие. Так ещё и ангел. Вообще какой-то пиздец. Шастун его ещё ни разу не видел. В Междумирьи много ангелов, каждого и не упомнишь, даже если захочется. А Антону ничего уже не хочется, особенно кого-то упоминать. Ангелам вообще здесь делать нечего. Даже Преисподняя на цокольном этаже Междумирья — и та более намоленное место. — Ты заблудился? — недовольно спрашивает он, глазея на незваного визитёра. Ангел обезоруживающе улыбается, легко покачивая головой. Антон пялится на золотистый нимб, повисший над его головой, как светодиодная летающая тарелка, от которой осталась одна только окружность. Потом переводит взгляд на просторную белоснежную тунику? робу? балахон? Как эта ангельская туфта, в которую их наряжают, называется? И крылья, конечно, как можно забыть про огромные, устроившие бардак на его столе крылья? Техника безопасности на рабочем месте для среднестатистического работника комитета по концам света не поощряла наличие ангелов в потенциальном месте проведения апокалипсиса. — Какие-то объяснения происходящего будут, или мне сразу звонить в Небесную канцелярию? — Нет-нет, это уж точно лишнее, — протестующе машет руками ангел (крылья тоже непроизвольно дёргаются и валят на пол толстую папку с бумагами). Шастун провожает её падение мрачным взглядом, после чего к нему возвращаются фирменные пассивно-агрессивные интонации в голосе. — Тогда что ты тут забыл? Ангел мило улыбается. — Хотел бы с тобой поговорить. — Тебя как зовут? — Арсений… Шастун громко фыркает: — Значит так, Арсений, ты сейчас же сваливаешь отсюда, и мы делаем вид, что тебя тут никогда не было. Если хочешь поговорить, приходи после рабочего дня, который у меня заканчивается, судя по ощущениям, примерно никогда. Через пятнадцать минут у меня по расписанию первый звонок, так что твоё вмешательство, поверь мне, очень нежелательно. — Я не отниму у тебя много времени, — поспешно оправдывается ангел и, заметив недовольство Шастуна, суетливо поднимает рассыпавшиеся бумаги с пола. — Что тебе нужно? Ангел мнётся, в нерешительности опустив глаза. — Я хотел попросить… я тут просто узнал, что… одному миру грозит конец света. — Ух ты, ну надо же! Никогда такого на моей практике не было — и вот опять! Шастун начинает раздражаться, но ангел, судя по всему, не слишком этим напуган. — Просто скажи, правда это или нет, посмотри в своём графике. Антон тяжко вздыхает, но всё-таки включает комп, чтобы открыть нужную вкладку. Ангел в воодушевлении крутится рядом. — Ну?.. Что за мир? — Земля, Солнечная система. Шастун всматривается в строчки, выискивая нужное название. — Ага, вот она. Стоит сегодня на 17:15 по нашему времени. Население разумное, но техники пока не придумало. Вообще ничего не придумало, судя по всему. Время предупреждения назначено на 14:00. Уж не знаю, за сколько это до запланированного потопа по их меркам. Как предупреждать, конечно, интересно. Придётся лезть в башку какому-нибудь пророку, каков кошмар, моё самое нелюбимое. Арсений, стоящий рядом, напряжённо вглядывается в указанную Шастуном строчку и хмурится. На идеальном ангельском лбу проступают морщины. — Потоп… Ангел начинает ходить кругами по офису, создавая крыльями лёгкий сквозняк, и Антон приходит к выводу, что он всё-таки охуел. — Ты всё узнал? Так теперь будь добр, свали. Внезапно Арсений подпрыгивает к нему, начинает трясти за плечи и умоляюще заглядывает в глаза. Надо было всё-таки вовремя звонить куда следует. — Антон-Антон-Антон, пожалуйста, не залезай в сознание пророка, позволь мне самому сходить в их мир. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — Да ты совсем ёбнулся, что ли? С каких вообще хуёв я должен тебя туда запускать? Это полное нарушение всего, что только может быть. Под мою ответственность! Нет уж, чувак, прости, но иди ты с такими интерактивами к себе в Небесную канцелярию. Антон хочет пробраться к телефону, но Арсений широко раскрывает крылья, загораживая ему проход. — Пусти немедленно, придурок! — шипит Шастун, пытаясь оттолкнуть сумасшедшего ангела. — Ни за что не пущу. Ну послушай, Антон, просто послушай! Я сам слетаю на Землю, предупрежу одного человека, одного-единственного, и он поймёт, что делать! И он предупредит остальных! Всё, что ты обычно делаешь, будет исполнено, но просто… просто это должен сделать я, понимаешь? — Да с какой хоть радости? Что-то я не припомню, чтобы мне в напарники ставили ангела. Арсений отчаянно пихает его в грудь. — Там Ной, мой подопечный! Он прекрасный человек, самый лучший из всех, кто населяет Землю. Он точно поймёт, что делать, и не потратит это время впустую, в отличие от всех остальных. Пожалуйста, Антон, я тебя умоляю! У Шастуна с губ срывается истерический смешок. — Твой подопечный? Ты что, поехавший ангел-хранитель? Вот что, наседка, встретишься со своим Ноем, когда он со всем населением Земли стройными штабелями вечерком подтянется на главную площадь. — Но мы спасём ему жизнь! — вопит Арсений. Антон стискивает зубы и смотрит на него зло, исподлобья. Припёрся тут наводить порядки, идиот несчастный. — Я никого не спасаю, понятно? Моя работа — ёбаный вселенский шредер, в котором миры становятся прахом, ага? Так сказал Главный. Так что проваливай и не смей больше вламываться сюда. Арсений безвольно опускает крылья и смотрит, как Шастун хватается за телефон, сверяя время. Не жаловаться, нет. Звонить по расписанию. Антон бросает заезженное предупреждение в трубку, слышит высокомерный смех в ответ и раздражённо сбрасывает вызов. Всё это время Арсений молча разглядывает его. — Несладко тебе здесь приходится, приятель, — тихо замечает он. Антон смотрит на него с лёгким недоумением, а потом разражается громким лающим смехом. — Надо же, ты такой наблюдательный. Кто бы мог подумать, что истреблять вселенные и смотреть на страдания умирающих — это невесело, а? Странно. На лице ангела застывает крайне печальное выражение. — Я просто хочу сказать, что этот потоп… я услышал, что он будет длиться сорок дней. И если Ной построит огромный ковчег, соберёт туда свою семью и зверей, они спасутся, понимаешь? Таким образом мы ничего не нарушим, просто… дадим хорошим людям шанс выжить, несмотря на первородный грех. Антон цепляется за последние слова: — Первородный грех? Погоди, это те самые люди, которым создали новый мир, с иголочки, навороченный и, считай, на двоих? Ноу-хау? А они всё проебали. Ну что за мудаки, мне их почти не жалко… ну разве что чуть-чуть. Арсений опять подходит к его столу и аккуратно собирает ручки и карандаши в опрокинутый органайзер. Антон рассматривает его сосредоточенное, грустное лицо — красивое, на котором ярко выделяются насыщенные небесно-голубые глаза. — Мой Ной… он совсем другой. Если бы Главный уделил ему чуть больше внимания, поверь, он бы точно оставил его в живых. — Но Главный решил так, — отрезает Антон. — Не надо идти против него втихую, а то потом отправишься на цокольный этаж чистить котлы и варить похлёбки в этой треклятой духоте. Или за жмурами-маньяками присматривать будешь. — Так себе удовольствие, — морщится Арсений. — Вот и не выдумывай. У тебя там ещё миллионы подопечных во всех возможных мирах. Займись лучше ими, а Ноя своего оставь в покое и… не ной. Лицо Арсения выражает страдание. Антон понимает… наверное. Ангелы же всех любят. В этом-то и проблема. Хранители связаны тонкой нитью с каждым смертным из всех миров в этой глупой вселенной, и каждого из подопечных они должны беречь и направлять. — Позволь мне предупредить его. Я всё равно сделаю то, что делаешь обычно ты, просто… ну, так, может быть, у него появится шанс. Никто не узнает. Ты ведь несёшь ответственность только за то, чтобы предупредить об апокалипсисе, а потом проконтролировать, чтобы он обрушился. От тебя не зависит, выживет ли кто-то или нет. — Да потому что чаще всего это попросту невозможно — выжить там. — Так ведь тем более! Ты же не пытаешься нарушить что-то в механизме концов света. Мы просто дадим ему чуть больше форы, он же заслужил, Антон! Поверь мне на слово! Антон смотрит на него устало. Что-то это всё походит на наёбку для уёбка, но ведь с другой стороны… а вдруг его за такое всё-таки уволят, а? И отправят в ад, но всё альтернатива получше, чем то, где я сейчас. И вообще, по мнению Антона, миры целесообразно удалять тогда, когда в них хотя бы изобрели интернет. Ну уж совсем в редких случаях — если в них самостоятельно решили синтезировать новую звезду. Всё-таки хоть какие-то рамки надо иметь! А тут… ещё самая заря развития. — Ладно. Арсений встрепенулся. На его лице появляется счастливая улыбка, а нимб, кажется, засиял гораздо ярче, чем до этого. Антон энтузиазма ангела совсем не разделяет. — У тебя будет пять минут. Нужный портал сейчас где-то ближе к арке, и раскрылся он пока не сильно, потому что рабочий день только начался, и у меня, вообще-то, сейчас ещё один звонок. Так что быстро свалишь туда в нужное время, когда он будет где-то на полпути к офису, и в нужное время вернёшься обратно, усёк? И не дай Главный что-то пойдёт по… не так, короче, как надо. Арсений энергично кивает головой, изображая из себя послушного пай-ангела, который всего-то и сделал, что пошёл против начальства. Козёл. — Я полечу работать, а в нужное время вернусь. Спасибо огромное! Не смею больше отвлекать. И не успевает Антон и слова сказать, как ангел срывается с места, сбивает крыльями стоящий неподалёку стул, шипит от боли и исчезает из офиса. Шастун ещё несколько секунд тупо пялится ему вслед. А затем берёт телефонную трубку, набирает номер для связи со следующим миром, привычно кидая взгляд на любимый лимон, и замирает в изумлении. На маленьком деревце висит крошечный, ещё зелёный плод.

***

Арсений вернулся вовремя, довольный и какой-то даже… окрылённый. Он вообще по определению окрылён, ведь у него… есть крылья, но в тот раз всё его лицо источало дикий восторг. Он активно пожал Антону руку, сказал, что они сделали великое дело, и… исчез. Просто испарился, как будто его никогда не было. И после этого случая Антон больше его не видел. Дни опять потекли однообразным, густым потоком, рутина схватила Шастуна своими цепкими лапами и больше не собиралась отпускать. Круги под глазами становились всё темнее и темнее, а жители Междумирья продолжили кидать на него сочувствующие взгляды, от которых становилось тошно. Тошно, правда, было не только от них, но и, сука, совершенно от всего, что окружало Антона и происходило с ним, хотя от чужого сочувствия становилось тошно совершенно по-особенному. На него глазели так, как будто он какой-то местный юродивый — ходит, звенит метафорическими кандалами, привязавшими его к офису, и славит Главного. Шастун опустошён полностью, от него самого, кажется, совсем ничего не осталось, потому что… он уничтожил всё, он только этим и занимается каждый божий день. Разрушение всего вокруг неизбежно влечёт за собой саморазрушение. Он опять идёт на работу, опять теряется в толпе жмуров, опять звучит поганая мелодия Колеса Сансары, а Дима опять подзывает души на Перерождение. И Паша с огромной пёсьей головой — он сегодня Анубис — смотрит на него с грустью в бездонных раскосых глазах, ободряюще хлопает по плечу и пытается провести через толпу жмуров. Он пытается рассказать байку, рассмешить, заинтересовать, но Антон его как будто не слышит. — А Главный-то наш, представляешь? Явился сегодня смертным в образе этого… как там его? Кришны. А у него ж дохренеллиард рук, запутаться можно. И вот в одной из них, ты прикинь, он держал шариковую ручку. А ведь в том мире такие ещё даже не изобрели! Паша тихонько посмеивается, и из пасти огромной богоподобной собаки этот смех звучит как утробное рычание. Антон думает о том, что не рассказывал баек с работы примерно вечность. У него нет их, баек этих, с ним никогда не происходит ничего весёлого, интересного или хотя бы… просто хорошего, о чём было бы приемлемо рассказать. Ведь если он начнёт говорить о том, как на его глазах синим пламенем горел мир, или провалились в разлом в земле аборигены, или метеорит прибил неразумных зверей, он разрыдается прямо на глазах собеседника. Он кивает рассказу Паши и пытается сделать лицо не радостным, нет, но хотя бы менее угрюмым, но и это даётся ему с огромным трудом. Паша всё понимает и делает вид, что всё нормально, ему достаточно такой реакции. А потом Шастун плетётся через пелену радиационного дождя, не глядя на медленно проплывающие мимо порталы, которые как будто следят за ним, распечатывает график, совершает звонки и думает-думает-думает… Где-то ближе к часу дня, когда наступает время подойти к микроволновке и разогреть в ней холодный обед, который он захватывает из дома далеко не каждый день, потому что заебало готовить, входная дверь подозрительно скрипит. Антон разворачивается, держа в руках кружку и электрический чайник, и недоумённо косится на вход в офис. В дверном проёме появляется широкоплечая фигура ангела.  — Ну пиздец, — выражает своё мнение по ситуации Шастун, уже предвкушая очередной треш с собой в главной роли. Арсений приветливо улыбается. — Сразу нет, — отрезает Антон, даже не собираясь его слушать. — Да я просто так. — Гонишь. — Обычно ты меня гонишь. Антон вздыхает. Тут уж ему возразить действительно нечего. — Зачем ты пришёл? Арсений проходит мимо стола и направляется прямо к Антону, задевая крылом жалюзи. Шастун тяжко вздыхает, наблюдая, как они ещё несколько секунд колышутся. — Проведать. Можно? Арсений облокачивается о стену рядом с Антоном и с любопытством смотрит, как тот наливает в кружку кипяток, ошпаривает себе палец и матерится под нос. — Проведать приходят больных в палату, а я… Короче, забей, я не придумал. Чай будешь? Только у меня здесь лишь одна кружка, сам понимаешь, другая ни разу ещё не пригодилась. Но могу дать тебе эту, а себе потом заварю. Всё равно не очень-то и хотелось. Арсений прикидывает, соглашаться ему или нет, но в конце концов, видимо, помотавшись по разным мирам за своими подопечными, больше чувствует жажду, чем стеснение, а потому с благодарностью забирает кружку. Пальцы у него прохладные, и от их прикосновения, кажется, ожог от кипятка ноет чуть меньше. Антон слышит характерный звонок микроволновки и достаёт из неё контейнер с разогретым пловом. Вилок у него оказывается больше, чем на одну персону, потому что в офисе у него лежит упаковка одноразовых. Он жестом приглашает ангела присоединиться к трапезе, хотя и не знает даже, что эти ангелы вообще едят. Ангелы оказываются всеядными. Арсений берёт вилку и начинает уплетать стряпню Шастуна за обе щеки. Вообще, это, конечно, приятно, потому что хозяюшка из Антона так себе, и иллюзий относительно своих кулинарных талантов он не питал. Они едят в тишине, прерываемой лишь скрипом пластиковых вилок о стенки контейнера. Антону настолько похуй на всё, что с ним происходит, что делить с ангелом обед уже не кажется чем-то диким и необъяснимым. Хотя если вдуматься и учесть, кто он, это всё-таки и дико, и необъяснимо. Когда Арсений допивает чай, он хлопает себя по карманам туники (или что это вообще за платье) и извлекает из одного какую-то карточку. — Помнишь Землю? Антон смотрит на него как на идиота. Конечно, он помнит Землю. Хрен её теперь забудешь. Вместо ответа он лишь кивает. Арсений улыбается, он вообще постоянно улыбается, что для Шастуна за гранью понимания, ведь сам он не улыбается никогда. — Я тебе сувенирчик с неё принёс. Ну… поставишь на рабочий стол в память о нашем маленьком приключении. Это миниатюра художника, его фамилия Босх. Антон берёт в руки карточку и рассматривает её внимательно. — М-м-м-м, толпа необъяснимых уродцев всех форм и размеров на фоне каких-то странных локаций. Как будто снимок нашего рабочего коллектива, спасибо. Арсений громко смеётся, и Шастун, отвыкший от такого искреннего и заразительного смеха, недоверчиво вслушивается в него, как будто это совершенно нереальный звук. И давно забытое приятное чувство, когда кто-то смеётся над твоими (не)шутками, греет душу. Или что там у Шастуна вместо души? А потом Арсений кидает взгляд на часы, спохватывается и, наскоро распрощавшись, опять исчезает. И Антону как будто становится ещё грустнее от того, что он ушёл.

***

Ангел возвращается через несколько недель, но на этот раз он опять принёс с собой не сувениры, а проблемы. — Слушай, Антон, ну пожалуйста, давай предоставим судьбе разрешить наш спор, — увещевает Арсений, когда Шастун отказывает уже примерно в десятый раз. — Да пойми ты, Главный — и есть судьба, и он уже всё решил, поэтому прекращай заниматься хуйнёй. Арсений продолжает трясти его за плечи, а Антон всерьёз думает о том, что не прочь настучать ангелу в бубен. — Условия этого мира почти идеально совпадают с условиями другого, который пока никто не собирается отправлять сюда. Если они там размножатся, это будет чудесно, а нет, значит, так тому и быть. — Да что ж ты за дятел такой. С ними всё максимально просто, они неразумные, не разговаривают, им даже не надо звонить… — Так и хорошо, что не разговаривают. Не обижают друг друга и не обижаются! Антон всё ещё не понимает, почему не сдал Арсения на лечение в самый первый раз. Это какая-то огромная беда с башкой. — Они ящеры. Они зелёные, — вяло напоминает он, впрочем, без особой надежды достучаться до ангела. Это, судя во всему, невозможно. — Так и хорошо, что зелёные! Ведь зелёный — мой любимый цвет! — умоляюще мямлит Арсений, зачем-то заглядывая ему в глаза. Шастун исчерпывает аргументы, потому что приводить их бесполезно: этого придурка ничем не проймёшь, если можно кого-то спасти. Весь этот бубнёж про то, что они нарушают устройство вселенной, ангела нисколько не тревожит. Как будто, сука, его придумали не чтобы он оберегал своих подопечных, а чтобы нарушал правила. А с другой стороны… ну какая разница, в каком мире сдохнут эти чёртовы ящеры. Они ж по-любому скапустятся. Перемена мест слагаемых не особо влияет на сумму. — Зашёл и вышел. Арсений светится, как купол над площадью после чистки, и несётся к порталу. Он возвращается оттуда минут через семь с двумя ярко-зелёными ящерами подмышками и счастливый, как дурак. — Ты просто чокнутый ангел. Я должен сдать тебя в лечебницу, но зачем-то тебе потакаю. Его бухтение Арсения, судя по всему, вообще не беспокоит. Он перехватывает ящеров поудобнее, а те высовывают языки, видимо, офигевая от такого развития событий. — Самец и самочка, — любовно смотрит на них ангел, как будто они — самое лучшее, что случилось за всё его многомиллионное существование. Антон переводит взгляд с одного ящера на другого, пытаясь определить, кто есть кто, но у обоих такие ужасные морды, покрытые крупной чешуёй, что кажется, будто на звание прекрасного пола никто из них визуально точно не претендует. — Забирай свой террариум на выезде и сваливай, кому сказал, — шикает на него Шастун, а Арсений, лукаво улыбаясь, запихивает ящеров в широкие карманы балахона (униформы для привилегированных слоёв населения Междумирья?). Те не влезают полностью, и на Антона продолжают смотреть две неприятные морды. — Упс, — хихикает Арсений, а потом выпархивает из офиса. Антон выходит вслед за ним и смотрит, как ангел постепенно набирает высоту и исчезает в тумане. Это… красиво, да, завораживает. А на деревце в кадке желтеют, наливаясь соком, лимоны.

***

Потом Арсений появляется в офисе всё чаще и чаще. Иногда он посещает Шастуна утром, а иногда прилетает на перерывах и тырит у Антона половину обеда. Кстати, это немного дисциплинирует, потому что Антон берёт с собой еду уже каждый день: не знаешь же, когда в следующий раз на пороге появится незваный гость, которого надо угостить. Ангел засыпает его странными шутками, дебильными и незаконными просьбами, забивает голову нелепыми разговорами, но это всё так отвлекает от рутины, от того непрерывного ужаса, в котором Шастун живёт, что он почти что и не против. Так, ворчит иногда из приличия, но на самом деле ему даже спокойнее становится, когда удаётся кого-то спасти — даже если это мерзодный зелёный ящер. С того момента, как он впервые увидел Арсения, пришлось выбросить не одну толстовку, и вот, однажды он решил что-то поменять в своей жизни и пошёл на работу в рубашке — серой такой, неказистой, совершенно обычной. Но на жителей Междумирья новый лук Шастуна произвёл фурор. Даже демоны расщедрились на скупые комплименты в его адрес и сказали, что он чистый секс. Антон подумал, что его работа в целом — чистый секс, потому что его постоянно ебут. А ещё он взял вторую кружку — синюю, чтоб они с ангелом могли пить чай вдвоём, если тот, конечно, ещё как-нибудь заглянет на чай.

***

И Арсений заглядывает. Антон как раз сидит за рабочим столом, ожидая, когда портал подплывёт к окну и настанет время для апокалипсиса. Чувствует он при этом себя, естественно, препогано. Арсений раньше не видел, как мир умирает, потому что всегда сматывался прежде, чем настанет черёд нового армагеддона. Сейчас он, кажется, не рассчитал время, хотя до перерыва, вроде, оставалось всего несколько минут. Антон удручённо вздыхает: не для ангельских глаз это зрелище, совсем не для них. Ангелам бы нянчить свеженьких душ-младенцев, а не смотреть на то, как эти самые души покидают тела, впервые становясь жмурами. Но Арсений уже замирает, приблизившись к нему и не сводя взгляда с окна. Портал остановился в нужном месте — Антон, наверное, знает до миллиметра, где оно находится — и единственный работник комитета по концам света, поборов малодушный порыв отвернуться, который с годами игнорировать всё труднее, внимательно следит за происходящим. Дальше ничего не происходит. Не вспыхивает адское пламя, не поднимается водяной вал, не разверзается земля. Но Шастун чувствует, как во рту начинает горчить, потому что он видит в портале инопланетян — нелепых, тощих, с фиолетовой кожей и длинными волосами. Междумирье никогда не делает ничего просто так: если ему видны живые существа, значит, Шастун должен наблюдать что-то, что может происходить только с ними. Наступает время апокалипсиса. Всё стихает на несколько мучительных мгновений, а потом туземцы, один за другим, хватаются за горло и отчаянно хватают ртом воздух, корчась и падая наземь. Антон сам ощущает, как начинает задыхаться. К смерти невозможно привыкнуть, сколько на неё ни смотри — он знает. Но такой ужас происходит с мирами достаточно редко: у планеты пропадает атмосфера, и всем живым существам резко становится нечем дышать. Смерть мира проходит мучительно. Антон смотрит, как один за другим, издавая страшные звуки, медленно умирают аборигены, и ему кажется, что он сходит с ума. Он бы заорал, если б мог, но он полностью парализован внутренней паникой и болью. Междумирье покалечило своего самого ценного сотрудника. Стоны и сипы ещё несколько минут набатом бьют по ушам, пока, наконец, портал не схлопывается. Антон до боли тянет волосы на голове и громко воет. — Антон… — слышит он умоляющий голос за спиной, но никак не реагирует: он полностью поглощён чужими страданиями, которые только что увидел. Антон никогда не высыпается, потому что ему всё время снятся кошмары. Он безвольно падает на пол возле окна, долбится руками о непробиваемое стекло, как будто оно могло дать ему хоть немного справедливости. — Всё хорошо, они… они вернутся и проживут счастливую жизнь в другом теле, — шепчет Арсений, подходя к нему. Прохладные пальцы сжимают его плечо, и Шастун не выдерживает — впервые за тысячи лет не выдерживает — и даёт волю слезам. Он рыдает громко, содрогается всем телом, пока Арсений что-то тихо и ласково бормочет, гладя его по волосам. Антон кое-как поднимается с пола и в бессилии плачет, роняя слёзы на белоснежное одеяние ангела. Арсений крепко обнимает его, прижимает к себе, и Шастун чувствует, как его окутывают мягкие крылья. Он сам, наверное, сжимает Арсения слишком сильно, причиняет ангелу физическую боль, но в отчаянии не может по-другому. Ему так сложно было всё время держать это в себе, он тащил на себе неподъёмный, ужасный груз… — Я понимаю, почему он решил умереть, — глухо говорит Шастун, уткнувшись ангелу в плечо. Арсений сразу понимает, о ком он говорит, хотя Антон ему, естественно, никогда об этом не рассказывал. Шастун рвано вздыхает, пытаясь унять дрожь в голосе. — Ты хочешь их всех спасти, потому что тебе так же больно, да, Арс? — Я чувствую боль каждого из них. Любой хранитель всегда пытается спасти своего подопечного в мире живых. Нам так тяжело, когда они умирают, ведь мы сопровождаем их во всём, что они делают, знаем их ещё в младенчестве, но даже если это несчастный случай… простить себе потом бывает невозможно. И знаешь, я бы всего себя отдал, чтоб они жили, но дело в том, что это попросту невозможно. Я загораживаю их своим телом, когда в нас врезается машина, но я остаюсь жив, а она или он умирает. Ангелы любят всех. В этом-то и проблема. У Арсения каждый день умирают сотни подопечных. У Антона каждый день умирают сотни миров. — Я никогда не думал о том, что вы тоже так сильно страдаете. Я был таким эгоистом. Антона охватывает чувство вины, потому что он и впрямь считал, что страдает один и за всё Междумирье, но на самом деле всё совсем не так, и каждому здесь, наверное, так или иначе пришлось хлебнуть горя. Арсений похлопывает его по спине. Антон чувствует себя в безопасности. — Ни одно существо здесь не могло бы вынести и сотую долю того, что ты испытываешь каждый день. Мы все, конечно, сталкиваемся с болью, но у меня есть и светлые моменты, когда я смеюсь вместе с подопечными, горжусь ими, вижу, как они творят добро и влюбляются. Это позволяет мне быть счастливым, несмотря на то несчастье, что может случиться с каждым из них в любой момент. Но ты… ты просто живёшь в этой боли, ничего не получая взамен, и я восхищаюсь тем, насколько ты сильный. — Врут, что ничего страшного, ведь все они окажутся на главной площади, но я никогда не хожу по главной в те часы, когда они могут быть там… я этого не вынесу, я не смогу смотреть им в глаза. Они же не знают, что вот он, их убийца идёт. Антон чувствует, как к горлу подкатывает новый ком, и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Ты ни в чём не виноват, и ты никогда не был убийцей. Никто здесь не убийца, Антон. Просто вселенная обязана работать по своим жестоким законам, иначе она перестанет существовать. Ни живые существа, ни миры в целом не могут не умирать, просто потому что это нарушило бы баланс. И я не думаю, что Главному эти решения даются легко. А я и правда обнаглел, потому что перешагиваю грань и пытаюсь эти законы нарушить, и ты мог бы сразу отправить меня обратно, если бы не твоя доброта. Антон кивает, чувствует, как мерно поднимается и опадает широкая грудь ангела, пока тот дышит, и это немного успокаивает. — Не бросай меня, пожалуйста. А я не брошу тебя, — тихо обещает он, а сам страшится: какое право он, самый мрачный тип во всей вселенной, имеет привязывать к себе ангела? Он бы ни у кого не попросил о таком в других обстоятельствах, если бы со всей ясностью не понял, что в противном случае сам прыгнет в первый попавшийся портал, и больше его никто не увидит. — Никогда, — просто и быстро отвечает Арсений. Как будто он давно уже всё решил. Шастуну становится теплее от одной мысли, что клятва не заставила ангела задуматься или усомниться, но в то же время стало гораздо тяжелее, потому что теперь они были в ответе друг за друга. А потом он кидает взгляд на часы и замечает, что перерыв истёк и сейчас ему необходимо совершить новый звонок. Он отстраняется от Арсения, бредёт к телефону, чудом не падая, набирает нужный номер и пытается себя заставить произнести идиотское уведомление вслух. — Мы из комитета по концам света. Уведомляем, сегодня ваша планета будет уничтожена. Простите, что потревожили. В ответ слышится привычный насмешливый шум, среди которого какой-то мужик слишком громко посылает Шастуна нахуй. И тогда Антон не выдерживает: — Не огрызайся, идиот! Найди своих близких, скажи им, что любишь их. Не проводи эти драгоценные часы зря! Антон бросает трубку, и его колотит то ли от злости, то ли от страха. Сегодня всё выходит из-под контроля. Арсений смотрит на него с грустью, похлопывает по плечу и удаляется, чтобы помогать своим подопечным, ведь это его долг. Антон чувствует, как после его ухода в душе образуется пустота, а потом, уставившись в пол, замечает красивое длинное перо. Шастун опускается на корточки, проводит по пёрышку пальцами — то оказывается мягким и почти невесомым. А потом он встаёт и, поддавшись внезапному порыву, ставит перо в органайзер. Рядом красуется картинка Босха.

***

Арсений не пропадает. Он наведывается, пусть и не регулярно, но этого вполне хватает, чтобы не поехать крышей окончательно. Антон продолжает жить на автомате, и это всё ещё не хорошо, но и не так плохо, как могло бы быть. Одним утром Шастун выползает из своей тёмной квартиры, закинув в рюкзак контейнер с ароматными блинчиками, и ему впервые за долгое время… нормально. Вот ровно настолько, насколько вообще может быть нормально сущности, которая каждый день отправляет миры в мусорку. Он одёргивает клетчатую рубашку, приглаживает волосы и выходит в народ — не такой убийственно угрюмый, каким его привыкли видеть. Паша-Меркурий замечает его и аж присвистывает, находясь под впечатлением. Крылышки на шлеме проводника начинают трепетать, как кажется Антону, от лёгкого благоговения. Вообще, смертные в выборе божества сильно ограничены: в каком облике им явится проводник в зависимости от своего настроения, в таком он и закрепляется за той или иной культурой. Наверное, смертные из разных миров очень бы удивились, узнай они, что проводники в загробный мир у них выглядят совершенно одинаково. Считается, что это смертные настолько однообразны в своих фантазиях, что придумывают сходные религиозные истории, но на самом деле их придумало само Междумирье, ведь ему куда удобнее, чтоб это были одни и те же сюжеты и образы, чем пятьсот тысяч разных. Паша ухмыляется, поигрывая кадуцеем в руках, и, краем глаза поглядывая на поток жмуров, волочащихся по площади к отделу Взвешивания, замечает: — Неужто Шастун влюбился? Антон удивлённо на него глазеет, приподняв брови: — Чего? Паша тихонько смеётся. — Уж не сочти за наглость, Антон, но нечасто тебя можно встретить при параде да ещё и без выражения вселенской тоски на лице. Шастун чувствует, что теряется и даже не знает, что ответить. Ну это же какой-то откровенный бред, в самом деле. Любовь — это развлечение для смертных. Внезапно на всю площадь раздаётся мелодия, и Антон аж рот раскрывает, ведь это совсем не тот тошнотворно-весёленький мотив, который он слышал миллионы лет. Паша дружелюбно отмахивается: — Ладно, не отвечай, если ты не хочешь. Глянь, сейчас там начнётся представление. Антон смотрит в ту сторону площади, куда указывает жезлом Паша, и глазам своим не верит: не прошло и вечности, как Колесо Сансары действительно поменяли. Теперь в том месте, где стоял старый тренажер для Поза, возвышается новенькое, блестящее, светящееся, как карусель в парке аттракционов, колесо с привычно разбросанными по периметру окружности изображениями разных существ. Антону даже кажется, что он может разглядеть отдельные изображения с того места, где стоит. В динамиках, установленных на площади, разносится голос Поза, захлёбывающийся неприкрытым восторгом. Наверное, Шастун вообще никогда столько энтузиазма в голосе друга не слышал. — Уважаемые души, прошедшие процедуру Взвешивания, займите места к Колесу Сансары согласно вашим порядковым номерам. А потом Дима, наряженный в красивый деловой костюм, берёт в руки ножницы и под торжественные фанфары перерезает алую ленточку, повешенную перед колесом. Раздаётся гул аплодисментов — громче всех, само собой, аплодируют сотрудники отдела Перерождения, гордые так, будто их лидер выиграл многовековую войну с отделом финансового обеспечения. В каком-то смысле так и было. И Антон вдруг замечает, что стоит и глупо улыбается, как будто начался какой-то новый этап в его жизни, у которого есть шанс стать хоть немного лучше предыдущего. Паша многозначительно смотрит на него и кивает каким-то своим мыслям. А затем находит в потоке взбудораженных увиденным жмуров форточку и пропускает Шастуна вперёд. Антон идёт, оглядываясь по сторонам и как будто увидев всё это впервые — как в те незапамятные времена, когда его только выбрал Главный. То там, то тут раскрывались порталы в разные миры, и ангелы, демоны, проводники и другие сущности исчезали и появлялись в них. Он смотрит на их крылья, рога, обезображенные морды и прекрасные глаза и застывает в моменте, понимая, на что он тратит всю вечность. И предпочёл бы он всему этому обычную короткую жизнь, за которую толком ничего нельзя успеть? Он мог бы страдать от болезней, от старости, постоянно умирать, хватать Пашу, явившегося к нему в очередной раз, за костлявую руку, тащиться за ним сюда и проходить все эти отделы, как простой смертный. И однажды его душа, намотавшаяся по всем предначертанным ей мирам и формам, была бы предана забвению… и всё, больше бы ничего не было, потому что он бы нашёл покой. Но даже этот путь был бы гораздо короче, чем та унылая бесконечность, состоящая из страдания, боли и смерти, в которой он жил… Это так иронично, что у него, бессмертного существа, было так много смертей. Антон видел так мало счастья, что его положение в мире бессмертных не приносило ему совершенно никакого умиротворения, и он завидовал тому, что души смертных, даже если все их жизни были тяжёлыми и полными боли, однажды смогут забыться, а он не сможет, если, конечно, его не убьёт кто-то такой же или он сам не убьётся… Но с другой стороны… он бы никогда не смог заговорить с таким существом, как Арсений, будь он простым смертным. Никогда бы не прикоснулся к нему, не посмеялся с его шуток, не посидел с Позом в баре, а Паша вряд ли показал бы ему свою коллекцию монеток. И наверное, делать однозначный вывод глупо и неосмотрительно, ведь никогда не знаешь, какой катастрофой могут обернуться все твои желания. Антон приходит в офис и обнаруживает на рабочем столе записку, оставленную Арсением наспех. Ангел желал ему хорошего дня.

***

Антон сидит за рабочим столом и устало смотрит в рабочий график. До конца дня ему осталось проконтролировать всего три мира, в одном из которых намечался совершенно не эстетичный ядерный взрыв. На душе скребут кошки, и ему хочется поскорее свалить отсюда, что, в общем-то, не удивляет, но в то же время вызывает лёгкий холодок по спине. Арсений залетал к нему на перерыв, уничтожил большую часть оладий с джемом, порасспрашивал Шастуна о том и о сём, а потом свалил. Энергии, полученной от ангела, хватало, чтоб ещё несколько часов чувствовать себя спокойно, несмотря на весь происходящий вокруг пиздец, но к концу рабочего дня Антону неизбежно хотелось, чтоб его вновь воодушевили. Он, миллионами лет терпящий самые ужасные вещи, вдруг обнаружил, что и полдня не может вытерпеть без другого существа, потому что… скучает. И для Антона было таким открытием, когда он утром начал отмерять часы до перерыва, а днём — до вечера, чтобы пересечься с ангелом хоть на несколько минут. Шастун смотрит на лимон, усыпанный крупными плодами (Шастун срывал их, после чего они с Арсением добавляли дольки себе в чай), который Междумирье стало питать своим ресурсом на вечное существование, и вдруг замечает на нём несколько пожухших листов. Кажется, такого за деревцем не наблюдалось очень давно — ещё с тех пор, как оно начало плодоносить. Антон ощущает беспокойство и аккуратно обрывает бурые листы, как вдруг телефон, выступавший его собратом по несчастью всю эту вечность, разразился громкой трелью. Шастун изумлённо замирает. Никто и никогда не звонит на этот телефон, потому что все работники Междумирья прекрасно знают, что за функции он выполняет. Если уж им срочно нужно связаться с Антоном (чего практически никогда не бывает), они звонят на другой телефон, тот, что считается его личным. Шастун с нарастающей тревогой берёт трубку и не верит своим ушам, когда слышит самодовольный голос на том конце провода, эхом отдающийся где-то там, в динамиках главной площади: — Мы из комитета по концам света. Уведомляем, сегодня ваша планета будет уничтожена. Простите, что потревожили. Антон думает, что он ослышался или всё-таки сошёл с ума, подхватив слуховые галлюцинации, но буквально через минуту после звонка раздался страшный грохот со стороны площади. Это купол… купол громят… Мысли будто парализует, и Шастун теряет чувство реальности происходящего. Как будто в какой-то миг он угодил в свои кошмары. Как может кто-то уничтожить Междумирье — связующее, главное звено, без которого миры не смогут существовать? Кто эти существа, что покушаются на этот мир? Способны ли они убить бессмертных? Никто здесь не убийца, Антон. Просто вселенная обязана работать по своим жестоким законам, иначе она перестанет существовать. Ни живые существа, ни миры в целом не могут не умирать, просто потому что это нарушило бы баланс. Слова Арсения всплывают в памяти сами собой, и Антон ошарашенно замирает. Конечно, ни один мир не может не умирать. Это против законов вселенной. И Междумирье не стало исключением… Антон в панике оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что же ему делать. Он искренне надеется, что жители Междумирья нырнут в первые попавшиеся порталы, спрячутся там на какое-то время, а может даже, останутся навсегда, но главное — живыми. Только вот он сам… куда ему податься? Может быть, постараться незаметно пробраться на площадь и нырнуть в самый ближний портал, если ему повезёт? А потом он слышит крики и сразу после них — взрыв. Он не видит этого, но чувствует: пришельцы подорвали Колесо Сансары, совсем новое, Димину самую большую гордость. А потом оно с грохотом упало, приведя в ужас всех, кто ещё остался на главной площади. Он столько раз видел, как другие миры умирают, но это оставалось там, за непробиваемым толстым стеклом, и никогда не касалось его физически — только морально. Теперь же Антон впервые сам очутился за чьим-то стеклом, и это жутко, особенно если знаешь механизм того, как это обычно происходит. Антон молится, чтоб Дима успел спастись, чтоб Арсений и Паша сейчас были в других мирах, подальше отсюда. Молится, чтобы сам он успел сбежать, хотя совсем недавно ему казалось, что его в этой жизни совсем ничего не держит. Но так кажется всегда — ровно до того момента, как твоя собственная смерть станет реальной, осязаемой, до того, как ты почувствуешь её палящее дыхание на своём лице. А потом сразу находится тысяча причин, чтобы жить, чтобы наслаждаться каждым, даже самим убогим днём, чтобы любить… Антон кидается на улицу и бежит по направлению к арке, отчаянно надеясь, что успеет. Когда он почти достигает её, в проём влетает знакомая фигура, загораживая собой путь. Антон смотрит на опалённые крылья, разводы крови на всегда белоснежном балахоне и испуганно отшатывается в сторону. — Арс, ты почему не спрятался в портале? Ангел смотрит на него бездонными, печальными глазами и просто говорит: — Я тебя не брошу. Антон чувствует, как им овладевает неподдельный ужас. Арсений не успеет теперь спастись, а всё из-за него, всё из-за него, он опять виноват! Ангелы всех любят. В этом-то и проблема. — Мы можем?.. — Антон не знает, что они могут, потому что уже видит, какой ад происходит за аркой: самый настоящий, не сродни той мирной духопарке, царящей на цокольном этаже. — Главного убили. Они поджидали времени, когда он будет ослаблен после создания нового Колеса и не сможет дать им отпор. И сейчас нас некому защитить. У Антона от немыслимости этих слов голова идёт кругом. Главного... мощнейшее существо во всех мирах, того, кто всех создал, убили? Неужели мог найтись кто-то главнее? Жители Междумирья мечутся, как в клетке, ведь почти все порталы успели захлопнуться, они пытаются спрятаться, что-то кричат, и Антон замечает, как на глаза Арсения от только что увиденного наворачиваются слёзы. Всё объято огнём, сверкают лазеры, а тут и там снуют отъявленные головорезы, каких Антон ещё никогда не видел, ни в одном из миров. Арсений морщится от боли. У них нет больше шанса выбраться. Любой кошмар в вашей жизни — это тоже чья-то работа. Антон смотрит на Арсения, и ему невыносимо плохо от мысли, что тот обрёк себя на верную смерть, только чтобы быть рядом с ним. Его губы дрожат, когда он пытается что-то сказать, но понимает, что упрекать ангела бесполезно: на это больше нет времени, и он не хочет, чтобы они закончили так, чтобы это были последние слова, которые они друг другу скажут. Арсений всё понимает. Он подходит вплотную и, поднявшись на цыпочки, невесомо целует. У Антона земля уходит из-под ног, когда он ощущает прохладные губы на своих губах, и на отчаянный миг ему кажется, что он находится не здесь, а где-то в лучшем мире… Но слёзы на щеках ангела вновь возвращают его к реальности. Всё совсем несправедливо, и от этой колоссальной несправедливости хочется орать со всей силы. Он только выкроил себе совсем немножко счастья, так почему у него вновь отнимают всё? А потом ангел отстраняется, и Антон вздрагивает, понимая, как им следует поступить, если они не хотят мучительной смерти от рук пришельцев. — Портал подошёл к окну, — просто говорит он. Арсений всё понимает, и они вместе бегут обратно, к серому зданию офиса, на котором пляшут огненные блики от зарева, поднявшегося над площадью. Ангел крепко сжимает его руку, и Антону становится совсем чуть-чуть легче от мысли, что они останутся рядом, даже если чёртова смерть будет пытаться разлучить их. Портал раскрылся почти полностью, и Антон гипнотизирует его взглядом, судорожно вздыхая. Он слышит, как разлетается арка, слышит топот ног чужаков, которые совсем близко, и готовится сделать шаг. — Не отпускай меня, — просит Арсений, расправив крылья, а потом в последний раз наскоро стискивает Шастуна в объятьях. — Никогда. Портал раскрывается полностью и прежде, чем кричащие головорезы успевают их нагнать, Арсений поднимает Антона в воздух и они исчезают в проёме между мирами, через несколько секунд объятом пламенем.

Мы будем улыбаться, как дети, когда придёт время умирать.