сигарета в ночь перед воскресеньем

                   - Ненавижу сливочное мороженое, - в зелёных глазах Джуто искры сжигают летние поля, всеуничтожающий огонь безумия, устроивший апокалипсис в мире древесной листвы. Благо, он снял свои очки, стекла которых обладают опасной способностью преобразовывать искры страстных зрачков в извергающееся пламя ещё недавно спящего вулкана – вот-вот и некогда безопасный Вавилон превратиться в рассыпающийся в руках пепел. Вот только были бы это нежные руки какого-нибудь заботливого божка, обещавшего во что бы то не стало сохранить память о защищенном лживыми воротами граде, но у Джуто пальцы спрятаны за тканью красных перчаток, пропитанных ядом мятного порошка, и любая грязь, даже в виде исторически ценного пепла, будет безжалостно сброшена в урну, смешиваясь с пустыми бутылками дешёвого барного пойла и грязного нижнего белья наркоманки-проститутки, пару минут назад удовлетворявшей какого-то уличного торговца, прославившегося благодаря сказочно могущественному напитку, гарантировавшему временное всесилие любому, кто сделает маленький глоток – подобная реклама давно не актуальна для прогнившего района, в котором грязный черный порошок можно слизывать с разбитой плитки заросших травой тротуаров.       В комнате душно и грязно, приторно-сладкий запах растаявшего сливочного мороженого вызывает рвотные позывы – спасает лишь горький привкус виски на устах: Джуто то и дело слизывает капли с собственных губ, дразня сливочный Вавилон, расположившийся на соседнем кресле.       Приходить сюда каждую субботу, в девять часов вечера, когда сумерки сгущаются в подворотнях дьявольских улиц, а змеиные хвосты то и дело мелькают между камнями заброшенных многоэтажек, ускользая от глаз ещё не сдавшихся местным колдовским травам представителей закона, стало священной традицией, нарушение коей непременно приведет к забавному, но трагичному обстоятельству, влекущему за собой смерть без шанса вымолить воскрешение.       Сам по себе бар, ставший местом шабаша двух враждующих бесов, был непримечателен со стороны: развлечения в нём, как и дешёвый алкоголь, особого интереса вызвать не могли, за исключением лишь одной заманчивой комнатушки, выделенной под плотские развлечения безденежных, но жадных до ласк провокаторов закона. Пожалуй, стены этой клетки повидали столько всего на своем веку, что теперь философские беседы и следовавшие за ними развлечения двоих бесов казались им детским времяпрепровождением. До тех самых пор, пока не раздавался щелчок зажигалки, предвещавший появление маленького язычка смеющегося пламени, дарящего жизнь сигарете. Как только дым постепенно наполнял спичечный коробок с облупившимися стенами, тёмно-синие обои на которых больше напоминали грязные мазки краски, скучное представление превращалось в Дионисийское буйство, финал которого, пусть и был очевиден, каждый раз вызывал у владельца бара приступ непомерного ужаса: то и дело, жмурясь, он прислушивался к звукам за стеной, с трепетом ожидая разрывающей воздух мелодии, что, будучи создана человеком, не может сравниться даже с дьявольским напевом: выстрел.       Джуто неподвижен – словно истинный принц теней – он возвышается над всем на этой улице, запугивая даже бестелесных змей, власть над страхом отражена в утонченном, выглаженном черном костюме, в золотистой цепи, протянутой между воротом серой рубашки, в прилизанных черных волосах, в белой коже, смерть которой заметна невооруженным взглядом. Он полон жажды, его губы вечно влажные, а глаза пылают ядовитой зеленью, не способной даровать кому-то веру в воскрешение – полное разрушение метафоры о том, что за этим нежным оттенком может быть сокрыта надежда. Жизнь отражена только в его взгляде – там, стоит снять очки, бесы начинают свой ритуальный танец.       - Попробуй немного, прежде чем быть таким категоричным, - Саматоки скалится: острые клыки выпирают, грозя расцарапать липкие после сладкого десерта губы своего хозяина. Светлое пятно в темной комнате – белые волосы, белые пальцы, белая рубашка. Он жаждет олицетворять чистый лист для случайного зрителя, но Джуто не обманешь: он в этой показушной форме видит сливочное мороженое и кораллово-красные глаза, цвет которых прожжен вышедшей из вен кровью, навсегда наполнившей зрачки.       - Из твоих рук? – Джуто хмурится, качает головой и тянется к своим очкам, но, стоит покрытому красной перчаткой пальцу, изящному для всей этой дешевой обстановки, коснуться оправы, как Саматоки бросает в них почти пустую вазочку с растаявшим десертом, довольно созерцая разбитое стекло и приторные сливки.       - Из моих рук ты и не такое пробовал, - Саматоки любит провоцировать, особенно, когда его глаза-кораллы, созданные для испепеления всего враждебного, вдруг оказались абсолютно непригодными рядом с зелеными омутами Джуто, способными без природно-огненного оттенка изничтожить всё живое, даже град, в котором они оба сейчас спокойно пьют виски, притворяясь, что не заблудились в терниях, посаженных ими самим друг для друга.       К чёрту всё – Саматоки отбрасывает в сторону ложку, когда видит, что треснутое, более неспособное прояснять зрение Джуто, стекло совершенно не волнует беса: кажется, он даже стал довольнее, поднося свою ладонь к изломанному синеватому цвету настольной лампы в форме цветка лотоса, чтобы с неподдельным озорством созерцать белые сладко-липкие следы на красном полотне: медленно, портя дорогую ткань, сливки стекают к обнаженному запястью, оставляя прохладный поцелуй на синих венах-ветвях, прячущихся за плотной тканью.       Этого чёрного беса – создание ночи, вставшее на стражу мирного сна городских жителей – почти невозможно разозлить. Так ведут себя давно порванные струны, которые нет смысла растягивать, дабы они лопнули вновь. Саматоки всегда считал себя белым волком: бесстрашно бродил ночами по проданным дьяволу улицам, запугивал местных хвастливых змей своим звериным оскалом, разжигал забавляющие его конфликты коралловым огнем. Но оказалось, что представитель закона, рожденный для того, чтобы быть презираемым Саматоки, в конечном итоге оказался не только его главной слабостью, но и поднялся на ступеньку выше к пьедесталу бесовства.       Они враги – и выбор этот осознанно сделан не один год назад. Эта вражда давно перешла этап начальной, лишившись своей неустойчивости, и стала настоящей войной. Поле боя постоянно менялось – утром от одного квартала к другому они, словно две обезумевшие собаки, носились друг за другом, желая насладиться финальным аккордом жизни: обязательным приходом смерти, которая временно задержалась, отвлеченная более забавным зрелищем. Стрельба, взрывы, пожары, испепеленные дома, разоблаченные заговоры, горы невинных трупов – всё это было печальным итогом погони. Но каждую ночь перед воскресением они становились богами, преодолевая лавовую неприязнь ради одной единственной вместе выкуренной сигареты, окурок которой ещё целую неделю затем будет измятым лежать за спинкой кресла, на котором сейчас вальяжно расположился Джуто.       Саматоки любит всё красивое – а бес перед ним, определенно, самое лучшее дьявольское создание. И если вселенная дала ему самому выбрать себе врага, то это было лучшим подарком бессмертно-надоевшего властителя на кресте. Всё нутро белого волка, как бы сильно не сопротивлялся временами стучащийся в сознание разум, желало владеть Джуто. Именно поэтому, пока свет лампы на долю секунды померк, он преодолел расстояние от своего кресла к пьедесталу беса и, опустившись перед ним на колени, жадно схватил острыми клыками липкие от сливок пальцы, прикусывая мягкую ткань перчаток. Нитки лопнули – звук куда более приятный, нежели мелодия взорвавшейся от жара кожи, и вслед за этим сладкая волна сливочного удовольствия медленно заполняет уста, заставляя язык безумствовать во власти мороженого вкуса.       - Вкусно? – в глазах Джуто пламя безумия затухает, оставляя место буйствующему удовольствию. Перед ним приклонил колено волк, взявший под свой контроль всю змеиную улицу, и его шершаво-преданный язык собаки сейчас вылизывает следы собственной ошибки. Вязкая слюна, сменяя молочный след, касается белой кожи запястья, медленно спускаясь к манжету, и Джуто с трудом сдерживает в себе брезгливый порыв выдернуть ладонь из чужих зубов: вместо этого проникает глубже в горячий рот, сжимает пальцами язык, словно жаждет вырвать его из ещё живой плот.       Их глаза встречаются: коралл и зелень, беспорядок и закон, преданность и жажда. Даже так, в тишине комнаты, опьяненные дешевым виски и сигаретным дымом, вовлеченные в конфликт собственной души и разума, они с наслаждением созерцают плоды собственных изощренных пыток: абсолютная власть друг над другом, давно переросшая в болезненную зависимость, финал которой давно обоим ясен, и эта безвариантная предсказуемость только больше вдохновляет наслаждаться порывом необузданной страсти. Острые зубы цепляются за край перчатки, чтобы, сильнее сжав ткань, потянуть её на себя, срывая завесу: белые, тонкие, музыкальные пальцы, гладкие ровные ногти, идеальный перст властителя. Слизывая с кожи остатки усталости, Саматоки наслаждается собственным бессилием перед этим бархатом и, пьяно улыбаясь, требует начать игру:       - Прикури сигарету…       Зажатая в губах Джуто сигарета загорается, дым наполняет комнату, обволакивает её, играя своими ядовитыми пальцами с двумя бесами, запертыми в клетке.       Они встретились впервые, кажется, миллиарды лет назад, когда вселенная только начала зарождаться. Пьяные, увлеченные развратным клубным весельем, они оказались вдвоем на улице.       - Есть закурить? – первым подошёл Джуто, его лицо немного раскраснелось от клубного жара, а глаза растерянно блуждали по темной улице, стараясь найти точку, за которую можно будет зацепиться, чтобы не потерять душевное равновесие. Из всех возможных вариантов – от забитой до горла урной, напоминавшей сейчас выблевывающего мусор монстра, пожирающего все на своем пути до ободранного куста, сухие листья которого безжизненно свисали, от любого дуновения ветра осыпаясь, оставляя после себя только запах темно-коричневой гнили, словно никогда не существовали – бес выбрал белого призрака с взлохмаченными беспорядочными волосами, со стороны казавшимися даже более седыми, чем у запертых несчастных в домах престарелых, где студент-страдалец Джуто некогда вынужден был отрабатывать пропущенные лекции в качестве социального трудяги. Обыкновенно острый взор не подводил и по пьяни, когда мир, переворачиваясь с ног на голову, танцевал декаданское безумие, омрачая покрытое бесконечно-яркими звездами небо: единственный стоящий пейзаж на пропахшей сгнившими останками улице. Джуто прекрасно понимал, кто перед ним стоит – легенды о красных глазах-убийцах он не единожды слышал в полицейском отделении, содрогаясь от беззвучного смеха каждый раз, когда очередной сотрудник, словно маленький отброс, бился в конвульсиях, описывая столкновение с бесом, обернувшееся чьей-то непременной смертью. Ещё тогда – в свой первый рабочий день – Джуто поклялся, что однажды станет частью легенды о «бесе красноглазом», и удачное совпадение в виде встречи на пороге занюханного бара-притона, некогда служившего отличным способом любому полицейскому подняться по карьерной лестнице, раскрыв делишки парочки дилеров-змей, не могло не показаться даром свыше: «чудесный сверточек от нимбоносного, будь он проклят, только завтра».       - А не боишься брать сигареты из моих рук, Закон?       У Саматоки голос совсем не бесовской, да и глаза вовсе не напоминают два разгоревшихся вулкана. Джуто физически чувствует свое превосходство рядом с ним – в его груди пламя так и бушует, разрывает ребра, наслаждаясь счастливым хрустом умирающих костей – и алкоголь не нужен, чтобы опьянеть от восторга встречи.       Джуто помнил, как звонко тогда он смеялся – казалось, что люди повыглядывали из окон соседних домов, чтобы узреть безумца, накрывшего змеиные улицы своим врожденным сумасшествием.       - В курилке нет закона, здесь все равны.       С тех пор одна единственная пачка сигарет на ночь делала их совершенно равными перед друг другом, законом, человеческими нормами морали, даже перед так и никем не проклятым божком, наслаждавшимся игрой двух бесят на змеиной улице. Но этой бумажной коробочки было достаточно для того, чтобы дым постепенно окутал помещение импровизированного места доя курени, срывая маски, о смысле коих не задумывалась ни одна живая душа, уж тем более до них не было дела тем, кто стоял выше собравшихся за стеной прогнивших туш, ожидавших скорую грязную смерть. Бесы, прятавшиеся за синими обоями, были вечны.       С первой встречи и до сегодняшнего дня представление, умело составленное не одним режиссером, постепенно превращалось в мистерию – постоянно повторяющееся, опьяняющее безумие, грандиозным финалом которого было воссоединение душ и тел сумасшедших.       - Ты всё ещё против сливочного мороженого? – Саматоки щурится, его глаза согревают замерзшее зеленое поле, постепенно уничтожая, пусть и на короткое время, последнее ледовое препятствие в виде довольно хрупких для пламени врат.       - Я его не успел попробовать, - Джуто улыбается, хватает своего оппонента за ворот белой рубашки и, потянув на себя, вдыхает сладкий запах сливок, поглотивший даже горьковатый привкус виски и разъедающий тело дым сигарет. Забавно – от Саматоки совсем не пахнет порохом, порошком или грязной улицей, он больше напоминает скорый порыв бушующего ветра, предвещающего морозы, но никак не заснувший вулкан: глаза его, кажется, умело лгут. Нос сам тянется вперед, ближе к шее, так, чтобы прикоснуться к мягкой коже, оставляя невидимый след сигаретного дыхания на выступавших ветвистых венах.       - Я оставил немного для тебя, - Саматоки вдохновлено шепчет, сам же склоняет голову, прекрасно зная, что позволяет Джуто искренне поверить в то, что сейчас именно он становится ведущим в их пылающей близости. Вот только оба они, как бы старательно не изображали из себя предводителей бесовских войск, в этом месте совершенно – АБСОЛЮТНО – равны.       Из рассыпавшихся осколков дешевого десертного блюдца дымные призраки складывают забавную мозаику, но она быстро разрушается рукой Саматоки, выхватившей заляпанный сливками стеклянный элемент – главная деталь возможного шедевра искусства. Прохладный сладкий разбитый мусор медленно прикасается к губам Джуто – норм гигиены здесь нет – он жадно проводит по уже засохшим сливкам языком, совершенно не чувствуя должной сладости до тех пор, пока острие не царапает кончик, наполняя рот соленой горячей жидкостью – единственным действительно имеющим вкус веществом в человеческом мире. Саматоки следит за маленькой алой каплей, медленно сползающей по осколку, и его собачий инстинкт возрождается – голодный, жадный до вкусного блюда бес. Он яростно целует осколок с чистой стороны – и не важно, что здесь нет ничего, кроме пыли, ведь вообразить себе возможный вкус не сложно, когда знаешь каждый уголок сладкого тела Джуто. В этом бестелесном поцелуе кульминация первой части мистерии.       - Вкусно, - Джуто глотает собственную кровь, наслаждаясь тем, как Саматоки слизывает её же остатки со стекла, а затем отбрасывает ненужный более мусор в сторону, по собачьи склоняя голову, умело изображая цепного пса.       - Мало.       У крови вкус коралловых глаз и запах увядшего осеннего поля, она разукрашивает губы, словно растаявшая помада, разъедает следы от укусов на губах и шее, заставляя лишний раз чувствовать звериную ярость познавших друг друга бесов.       Когда за стеной музыка вызывает землетрясение, пробуждая вулкан, а яростная лава уносит за собой визгливые голоса прокуренных барышень, стонущих под окнами; когда единственная маленькая настольная лампа в форме лотоса лопается от пламенной ярости и поглотившего всё помещение дыма; когда острие карманного ножа разрывает тугой галстук, срывая с шеи Закона удавку, чтобы затем отбросить её в сторону; когда бархатные тела начнут полыхать, обезумившие от ласки, доселе неизвестной никому из местных насильников-безумцев, ищущих наслаждение в телесных истязаниях – стены рушатся под давлением вырвавшейся лавы, и только коралловый блеск сможет вернуть все на свои места слепой надеждой на скорое прекращение бесконечных пожаров, в будущем поглощенных вернувшимся на свои законные земли соленым океаном.       Ближе к утру останется всего одна сигарета – измятая, но более ценная, нежели зашитый в ручке прокуренного дивана порошок. Саматоки обязательно закурит первым, довольно вдыхая горький запах равенства – он будет наблюдать за тем, как Джуто старательно оттирает от сливок оправу очков, от которых всё равно уже не будет толку – а затем протянет бесу оставшуюся часть сигареты, придерживая её своими пальцами:       - Давно бы купил линзы, не надоело каждый раз тратить деньги на стекло.       Джуто глубоко вдыхает, задерживает в себе остатки свободы и, когда глаза начинают слезиться от горечи, выдыхает, чувствуя, как наручники медленно опускаются на его запястья – до следующей ночи перед воскресеньем.       - В этом квартале только через стекла очков можно разглядеть что-то ценное.       Саматоки смеется, бросает окурок на землю и яростно топчет его носком кожаного ботинка – он всегда выходит из комнаты последним, потому что не может отказать себе в созерцании идеально ровной спины проснувшегося Закона, который не оставляет надежды на прощальный поцелуй.       - Покурим в воскресенье?       Ответ не нужен. Пачка сигарет куплена ещё месяц назад.