Мы сможем уйти в ремиссию

      — Как же это уже надоело… — дверь подъезда, которую ещё и подтолкнул порыв холодного, проходящего до самых костей ветра, с грохотом хлопнула, отзываясь тупой болью в висках и оповещая о том, что теперь без специального ключика открываться не планирует. Обшарпанные зелёные лавочки, залитые чем-то вонючим и липким, что оставили после себя какие-то совсем низшие по своему воспитанию и интеллекту слои общества, неспособные составить хотя бы одного толкового предложения без использования скверных словечек. Сал брезгливо посмотрел на деревянную скамейку, понимая, что садиться туда будет ещё одним ошибочным решением в его жизни и потому прошёл мимо, быстро заворачивая за угол дома и направляясь туда, куда несут ноги, видимо, уже работающие на автомате. Словно в его голове есть навигатор, незапланированно туда попавший и действующий только на ноги. Со своим неизвестным маршрутом, который неизвестен в голове. Да даже если бы он был ей известен, все равно там не поместился и выпал бы как случайная бумажка из кармана. В такие дни Салу кажется, что его голову заполняют бетоном и, прикрепив сверху пару кирпичей, с приличной силой бьют по затылку, дальше отправляя на самотёк. Настолько мысли перегружают ее, а иногда и перегревают, что может быть уже ой как опасно. Поэтому лучше уйти от проблем на улицу.       Фишер шарит по карманам. Жаль, что плеер сегодня оказался забыт дома, именно он обычно и помогает приглушить этот туман в мыслях, путающий его и завалы в голове. Музыка несомненно отвлекала его своими басами или удивительным спокойствием и умиротворением. Заполняла что-то внутри, что обычно люди называют «душой» приятной прохладой, которая с каждой аккорда не давала задуматься снова.       — Аргх… — Сал только глубже пихнул руки в карманы, опуская голову вниз, будто на ней правда было прикреплено пару-тройка кирпичей, а то и немаленьких булыжников. Сегодня абсолютно точно не его день и, скорее всего, мысли как тучи крыс сожрут его даже тут, на улице. Тут нет за что зацепиться. По одной стороне металлическая, поржавевшая сетка, в которой уже местами успели проделать дырки, по другой стороне серые пятиэтажки, сквозь которые он и собирался проходить, пока не забредет куда-нибудь. А так, скорее всего, не случится, ведь от внешнего мира его ограждает белый шум в черепной коробке и взгляд, упертый в асфальт.       Внезапно он встал как вкопанный, будто его в один миг парализовало на несколько секунд. Когда это отошло, он стал судорожно расстегивать молнию на лёгкой куртке и шарить в переднем кармане толстовки. Телефон. Точно. Он же успел захватить его, прежде чем захлопнул за собой дверь. И теперь у него точно есть идея, как не утонуть в тьме отголосков в голове. В этот раз маршрут задавал мозг, заставляя ноги нести его уставшее тело к пятиэтажному дому, где-то в двадцати минутах ходьбы отсюда. А слегка озябшие руки, у которых кончики пальцев несвойственно дрожали, набирали сообщение на почти разряженном телефоне.       Пожалуйста, только согласись.

***

      Сал сидел на одной из относительно чистых, может, максимум пыльных лавочек, потирая руки друг об друга и выдыхая на них изо рта тёплый воздух, стараясь хоть немного их согреть, пока его пальцы не посинели. Протез с одним застегнутым креплением так себе держится приподнятым. Будет неприятно, если резко спадёт и ударит по рукам. В ногах слышалось мурчание дворового кота, который уже отлично знал обладателя потертых жизнью синих кед и каждый раз приходил «поздороваться». Сал, улыбаясь одними уголками рта, протянул холодную руку к пушистой, мягкой шерстке и погладил подставляющегося под нежные прикосновения котёнка. Неизменный обряд почесать мерзавца за ушком и тогда, потеревшись об тыльную сторону ладони и громко мурча, он убежит куда-то в тот-же туман, где находилось для Сала и все остальное.       Сзади послышалось пиликанье домофона и скрип подъездной двери, отвлекающий от каких-то незамысловатых размышлений. Было очевидно кто это. Дабы не подавать виду, Фишер резво сунул руки в карманы. Он так в детстве прятал от мамы конфеты в карманы шортиков, прекрасно зная, что скоро обед и не стоит брать сладкое. Обёртка предательски шуршала, норовя его выдать. Он был уверен, мама всегда это замечала, но никогда не ругала его. От этих воспоминаний Сал невольно улыбнулся, убирая голубую прядь с лица, которая мешала даже когда он находился в протезе.       — Ну, привет, — Фишер снова куда-то пропал и не заметил, как юноша всплыл прямо перед ним как приведение. Трэвис протянул ему руку для привычного приветствия. Из-под тёплых рукавов толстовки предательски выглядывал конец бинта. Опять он этим занимается.       — Здравствуй, — Сал протянул руку, принимая рукопожатие. Несмотря на прохладу на улице, руки его ощущались тёплыми, будто он только оторвал их от батареи. Окоченевшие культи Фишера просили его ещё немного остаться в этом тепле, но так сразу будет неловко.       — Чай будешь? — а вот и обнаружилась причина тёплых ладоней парня — горячий чай, налитый в термос. Если там чёрный с бергамотом, Сал готов продать ему свое сердце и душу навсегда, как гребанному дьяволу.       Трэвис приземлился рядом с ним, протягивая небольшой термос, который подросток легко перехватил левой рукой. Не успел он и потянуться свободной рукой, чтобы открыть сосуд и наконец-то глотнуть напитка, как рука оказалась уже не свободной. Ее взял себе уже Фелпс, беря в свои две и осторожно разглядывая новые пластыри на пальцах и багровые следы на костяшках. Где то в глубине, может, взгляд темно-карих глаз был хмурым, но, по большей части, какой-то облегчённый и расстроенный. Они оба не сдержались. Трэвис осторожно укрыл его руку двумя своими. Стало немного теплее.       — Опять с отцом проблемы?       — Вау, Трэвис, ты прям телепат. Похлопал бы, но руки заняты, — Фишер зажал термос между ногами и рукой кое-как открутил его крышку. Пар поднялся в воздух, освобождаясь из него. Можно было включить немного фантазии и представить, что пар — загнанная мышка, а кипяток внутри — оставшиеся кошки. Пар-мышь смог убежать от кипятка-кошки. Том и Джерри прям.       Парень усмехнулся своим мыслям, отпивая напиток. Боже. Это серьёзно чёрный чай с бергамотом, о боги. Полился в горло, согревая изнутри, да так ощутимо, что он даже поежился.       — За чай с бергамотом я готов тебе душу отдать, серьёзно.       — Душа твоя уже у меня, храню в маленькой коробочке, которую никто не найдёт, не боись, — одну руку, все же, пришлось убрать, чтобы порыться в засраных билетами на автобус, упаковками от жвачки и мелочи карманах, опять открывая доступ к холоду, хоть уже и не такой сильный. Руки Сала явно были немного, но согреты.       Карманы шуршали, бренчали, как склад старых безделушек, и, наконец-то, между пальцев оказалась зажата одна несчастная, тонкая сигарета и тёмная, неприметная зажигалка.       — У матери стащил. Сегодня одну на двоих, надеюсь, ты не брезгливый.       Фишер закрутил крышку термоса и еле сдержался, чтобы не расхохотаться от этой глупой, хоть и явно саркастической фразы. Ограничился лишь тем, что поднял голову на него, ухмыляясь и глядя своими порядком потухшими, голубыми глазами. Жаль он этого не видел. Протез, все же, до сих пор закрывает его взгляд от других, не мешая видеть лишь ему самому.       — Не брезгливый. Но чур первая и последняя затяжка мои. Остальное сам.       Фелпс хмыкнул, понимающе кивая, и протянул ему сигарету, оставляя зажигалку себе. Руку его он отпускать не хочет, крепко держа ее в своей, позволяя себе переплести пальцы и почувствовать на коже шершавые лейкопластыри. Согреть холодные руки одна из его любимых задач в этих все более и более нередких встречах.       Сал зажал сигарету губами, кивая, и Трэвис чиркнул зажигалкой, поднося огниво к табачному стержню. Всё прошло вполне успешно. Фишер, зажав меж двух пальцев свободной руки раковую палочку, сделал затяжку, кривясь и убирая ее ото рта. Белый дым оказался в воздухе.       Сигарета перешла к Трэвису, который легко затянулся, будто и не замечая мерзкого привкуса.       — У твоей матери мерзкие сигареты, — Сал легко прокашлялся, чувствуя неприятное першение в горле, которое сопровождало его каждый раз, когда он делал затяжку и уходило лишь когда он скуривал все, либо вовсе не приближался к сигарете после первого затяга. Руке стало заметно холоднее, а другая крепкая рука потянула его за воротник куртки ближе к себе. Трэвис выдохнул табачный дым в его приоткрытые, обкусанные, от чего покрытые мелкими кровавыми ранками, губы, не касаясь их своими. Вот же сученыш, знает, как привлечь.       — Но тем не менее, ты каждый раз пару раз затягиваешься ими, если я забываю свои, — юноша победно улыбнулся, лишь на миг прикасаясь к его губам и даря невесомый, лёгкий цемк, хотя даже так почувствовав, насколько его губы сухие, и отстранился, делая новый глоток табачного дыма, мельком обжигающего горло.       — Других вариантов нет, последняя затяжка все равно моя. И руку обратно верни, мне холодно, — просьба легко была выполнена, рука с его воротника перебралась к его опять промерзшей культяпке, а сигарета отдана в другую. До фильтра осталось совсем немного и Сал пропустил в себя остатки табачного дыма, сразу выдыхая их в воздух, и блаженно прикрыл глаза. Перебрав догорающую палочку в большой и указательный палец, затушил ее о свой средний, даже не дернувшись. Хотя на пальце остался явно болезненный, хоть и не сильно большой, ожог. Окурок полетел в мусорку и Фишер, наконец сосредоточившись на внешнем мире, почувствовал, как воротник куртки немного расстегнулся, а и так ясно, чей проворный нос утыкается в шею.       Трэвис до жути тактильный, он никогда не упустит возможности лишний раз дотронуться до него. Касается нежно, а иногда и не осязаемо. Осторожно перебрать к себе руку, рассматривая новые ссадины или как сейчас, проворно уткнуться холодным носом в шею, вызывая пробегающие мурашки по спине. Ему никогда не хватало не только внимания родителей, но и друзей, которых толком и не было, поэтому теперь он, как истощавший по ласке котенок, при любой возможности прикасался. Чутко и бережно касался.       — Трэвис, ну ты снова? Что за дурная привычка? — Сал все прекрасно понимал, да. Но просто не мог шутливо не упрекнуть его. Он никогда не обижается.       — Не опять, а снова. — юноша глубоко вдыхает аромат сигарет и дешевого, купленного в переходе одеколона, который мог бы резать нос, чуть ли не вызывая кровотечение и мерзкую горечь на языке. Но для Фелпса это уже свое, привычное. В какой-то степени, настолько, что это можно было назвать слишком слащавым и непривычным словом. Родное.       Сал свободной рукой отстегивает ремешок протеза, снимая его до конца и кладя рядом на лавочку. Он только мешает. Эта же ручонка легко проскальзывает в светлые волосы, приятно поглаживая и массируя затылок. Вот что-что, а это Фишер точно очень любит.       — Я уже отморозил зад тут. Пойдём пройдём в круглосуточный. Меня сильно рубит, мне нужен энергетик.       Трэвис поднимает голову к нему, глядя из-под полуприкрытых век, и, получив немое согласие, осторожно и даже трепетно прикасается к шершавым губам, перекладывая тёплую руку на щеку. Но поцелуй со вкусом крови неизбежен, даже если юноша легко проходится по его израненным губам языком. Мелкие ранки из-за трещин на губах все равно открываются заново, передавая обоим солоновато-сладкий привкус крови. Поцелуй получается бережным и лёгким, даже каким-то усталым. Им обоим сейчас не до страсти и укусов. Они просто устали от навалившихся проблем. Им нужно получить немного ласки от друг друга, спрятаться от всех нагнетающих проблем и серых пятиэтажек в окнах которых вечно горит свет. Это как глоток свежего воздуха после вечного нахождения в пыли и дыме.       Трэвис легко отстраняется от него, с минуту вглядываясь в голубые глаза. Сколько раз замечает, что дымка в них будто немного расплывается после такого, уходя куда-то на дальний план. Он крепче сжимает руку, которую сцепил с ним в замок, и поглаживает большим пальцем уже почти еле держащийся пластырь, под которым, вероятно, новый, глубокий порез.       — Ещё один шрам и я проглочу лезвие, которым ты оставляешь рубцы.       — Тебя это тоже касается.       И на контрасте робкий, совсем недолгий поцелуй. Это такая же зависимость, как сигарета.       — Мы сможем уйти в ремиссию.