Раб нарратива

      Родители выглядят живыми, как наяву. Но Тони знает, что это даже не сон — хуже; всего лишь компьютерная голограмма, так возмутительно умело притворяющаяся реальной, из плоти и крови. И сам Тони рядом с ними, молодой, вызывающе вздёргивающий подбородок, тоже лишь умело нарисован поверх настоящего мира.       В наушнике шепчет голос Квентина:       — Запускаю симуляцию.       И нарисованные призраки оживают.       Тони вмиг становится тошно. Тошно и горько.       Симуляция как можно точнее скопирована из его воспоминаний, и сейчас она самым своим существованием ломает старательно выстроенную психологическую теорию. Вместо того, чтобы почувствовать предусмотренное теорией облегчение, трезво взглянуть на проблему со стороны и холодным скальпелем анализа разложить её на составляющие, Тони ощущает, как у него в груди тяжело ворочается вина. Похожая на клубок острых когтей, раздирающая грудь изнутри, рвущая самое сердце. Нет, никакой помощи в этой симуляции нет, она только бередит старые раны, делая ещё хуже. Тони касается микрофона и командует: — Ладно, выключай это всё. Идея нерабочая.       И ничего не происходит.       Нарисованные тени всё так же продолжают разыгрывать болезненную сцену из прошлого, и Говард Старк сурово отчитывает сына — а заупрямившийся Тони-подросток смотрит на него так, что издалека по лицу ясно: ни единому слову не верит, ни одного слова толком не слышит. Смотреть на свой былой идиотизм невыносимо. Тони удивлённо постукивает по микрофону — неужели сломался? — и повторяет громче: — Выключай, говорю! Ты уснул там, что ли?       — Не стучи мне в ухо, я же так оглохну, — недовольно бурчит в наушнике голос Квентина. И вдруг заявляет: — Осталось ещё три минуты и сорок семь секунд до конца симуляции.       — Знаю. К чёрту их, выключай.       Тони-подросток бросается на отца, взъерошенный и злой, — на отца, которого видит последний раз в жизни! — и снова больно сжимается сердце.       — Квентин?       — Не могу. Я раб нарратива, — нагло сообщает тот. — Три минуты, Тони. И пятнадцать секунд.       Проклятая конструкция демонстрационной комнаты не выпустит, пока симуляция в процессе. Это вынужденная мера, потому что симуляция вылетает и перезагружается, стоит только открыть дверь, эту проблему они так и не решили — а ещё они, чувствуя себя безмерно умными, обсуждали, что людям свойственно пытаться заблокировать неприятные воспоминания, сбежать от них, и именно это и нужно не позволить им сделать в процессе терапии.       Сейчас, оказавшись в разгаре именно такой мучительной терапии, Тони склонен пересмотреть их бескомпромиссное решение. Он не понимает, как такая страшная боль в груди способна хоть как-нибудь излечить психику.       А ещё он, по счастью, не беспомощный пациент, у него есть способы отказаться от продолжения.       — Джарвис, обесточь демонстрационную комнату.       — Слушаюсь, мистер Старк.       Голограммы послушно гаснут, а с ними и весь свет в комнате. Какое-то время в темноте ещё продолжает дрожать лицо Говарда Старка, удивлённое и бесконечно усталое; потом тает и оно. Тони ощупью находит дверную ручку, поворачивает её и выскакивает в комнату управления.       — Всё испортил. Всё сломал, — укоризненно бормочет Квентин, пока его пальцы мечутся над клавиатурой. — Цикл завис в середине твоей симуляции, спасибо большое. Теперь все процессы вручную перезапускать, это как минимум. Пламенное тебе мерси.       Тони подлетает к нему, борясь с желанием выплеснуть наглецу в лицо большой стакан горячего кофе — всё равно такого стакана даже под рукой нет, — и хватает его за грудки.       — Разве я не сказал тебе выключить симуляцию? — ядовито интересуется он. — Ты, раб нарратива? Себя не хочешь поблагодарить за то, что не послушался?       Квентин поднимает на него взгляд — синие-синие глаза, в которых нет ни тени раскаяния.       — Таблетку ты тоже сразу выплёвываешь, как почувствуешь, что она горькая? — спрашивает он. — Тони, ну мы же сто раз это обсуждали. Нет смысла выскакивать из симуляции, едва происходящее в ней перестаёт нравиться. В том и суть, чтобы перебороть это неприятие и выйти на качественно новый уровень работы с проблемой. Какого дьявола я должен тебе это повторять?       — Тебя внутри такой симуляции не было. Тебе легко рассуждать, — возражает Тони. — Там, внутри, ты словно в мясорубку попадаешь. Это невозможно перебороть, нет никакого смысла мучить себя и пытаться досмотреть до конца.       Квентин неверяще усмехается в ответ: — Ага, а теперь покажи мне свой диплом по психологии, который позволяет тебе делать такие выводы.       Тони раздражённо отталкивает его. Да, есть горы проштудированного материала, но диплома действительно нет. Квентин ловит его на этой формальности, закрывается ею, как щитом, на «читал, изучал» он ответит своим встречным «читал, изучал». Уволить бы его за подобные выходки к чертовой матери — но Тони нравится, как горят глаза Квентина, когда он отстаивает свои разработки. Нравится способность горячо спорить о деле, наплевав на то, насколько высокое начальство перед ним — а ещё он уверен, что Квентин обо всём этом догадывается. Чувствует в Тони слабину и пользуется ею, и потому позволяет себе так беззастенчиво выступать против и говорить такие едкие фразы.       — Это всё, — говорит Тони и машет рукой в сторону демонстрационной комнаты — твоя замечательная борьба, продолжай её, это так красиво, когда ты встаёшь на защиту своих разработок,, но у Тони гордостью намертво сводит челюсти при попытке произнести нечто подобное, — просто бесполезная отрыжка. Не стоит потраченных сил.       — Ну, если так с ней обращаться, то конечно. Так любая идея в мусорку пойдёт, — скалится в ответ Квентин.       Тони оставляет его исправлять ошибки в программе и уходит. Он, кажется, тоже раб нарратива — своего собственного, какого-то особенно надрывно глупого. У него это даже звучит не гордо.