Шрамы

      Лава Асфоделя, взрывы немейских колесниц, ядовитые плевки сатиров — способов умереть в подземном мире множество. Загрей выучил их все. Рутинная инспекция становится слишком рутинной. Он может пробежать путь от Тартара до храма Стикса с закрытыми глазами — Мегера, разумеется, спросит, где он нашёл такой пункт в пакте наказаний — перекинуться парой слов с папой и глотнуть свежего воздуха, прежде чем мир живых выплюнет его домой. На сотый раз побеги становятся попросту скучными. Развлечений в подземном мире маловато, нескучной работы — и того меньше. Загрей выдумывает себе ограничения сам, лишь бы вернуть былой азарт. Никаких особенных ударов, только атака за атакой — не все умершие такие же хорошие бойцы. Не принимать дары олимпийцев — не будут же они помогать каждой душе сбежать. Афродита и Артемида при первой же возможности обеспокоенно спрашивают, всё ли в порядке, не пытается ли Аид оборвать связь с Олимпом. Для Артемиды срабатывает объяснение про охоту, Афродиту приходится успокаивать дольше, чуть ли не до ссоры. В знак примирения Загрей принимает исключительно её дары в следующий побег-инспекцию и наблюдает, как охрана подземного мира бессильно валится у его ног, а когда-то мощные удары бьют слабее, чем кнут Мег прошлой ночью. Загрею всё сложнее отделаться от ощущения, что он избивает младенцев.              И он перестаёт стараться совсем. От него не ждут идеального побега, он имеет право оттянуться на работе. Сколько ни умирай, воды Стикса восстановят тело и доставят прямиком к саркастичным замечаниям папочки. Ничего не меняется. Почти.              Первый шрам он замечает на запястье: белая полоса опоясывает руку ровно там, где взрыв немейской колесницы оторвал кисть. Аиду нет дела, Персефона опять на Олимпе, Скелли отделывается шуточками, поэтому Загрей идёт к тому, кто уж точно должен разбираться в боевых ранениях — к Ахиллу. Тот тоже не может с ходу предложить объяснение. Не должно такого происходить. С другой стороны, Загрей не совсем бог, и никто не возрождался через Стикс столько раз. В конечном счёте, Ахилл просит быть осторожнее: неизвестно, какими могут быть последствия.              Позже Загрей осматривает своё тело и находит несколько мелких шрамов, которые раньше не бросались в глаза. Находка его ничуть не расстраивает, потому что из слов Ахилла он сделал ещё один вывод: шрамы — человеческая привилегия. Пусть он не может продержаться в мире живых достаточно долго, но хотя бы так он может почувствовать себя человеком. Конечно, он помнит о предостережениях Ахилла, он вовсе не старается погибнуть уже в Тартаре. Но теперь Загрей проще относится к ранениям. Пусть бьют, что они ему могут сделать! Он чаще заглядывает в Эребус — пропущенные там удары и комментарии всевидящего папаши перестают быть обидными. Новые шрамы прибавляются как будто быстрее. Или ему так кажется, потому что он стал следить за их количеством? Неважно. Главное, что азарт вернулся. Загрею снова весело, как в тот момент, когда мать наконец согласилась вернуться в подземный мир.              Пока не проявляются те самые последствия, которых опасался Ахилл.              В очередной раз выйдя из вод Стикса к тронному залу, Загрей вовсе не чувствует себя свежим. Такое иногда случалось после особенно досадных поражений. Но в этот раз он с удивлением чувствует боль под рёбрами. Источник, по-видимому, находится в одном из шрамов. Загрей задумчиво вскрывает его, но не находит ничего необычного. Глоток нектара заглушает колющую боль, после передышки она как будто бы пропадает совсем. Он начинает новую попытку, поставив себе цель обязательно помахаться с Хароном: пари с Гермесом, что Загрей победит дважды подряд, — последнее, что никак не удаётся выполнить.              Харон всё так же силён. Загрей успел об этом забыть, увлёкшись способами вернуть былой интерес к побегам. Он размышляет над новой тактикой, высыхая после Стикса, как вдруг снова осознаёт боль. На этот раз в ступне. Теперь он знает, что делать, хотя кажется, будто нектара в этот раз потребовалось больше, чтобы заглушить неприятные ощущения.              Спустя несколько смертей перестаёт хватать и нектара. Надсадная боль остаётся. Загрей пытается быть оптимистом и находит положительные стороны: во время побегов надо стать не просто внимательным, но предельно осторожным, чтобы не пропустить ни одного удара.              Быстро выясняется, что смерти на поверхности от тарана горного козла и укуса змеи имеют абсолютно тот же эффект. Боль теперь всегда с ним. Ноют мышцы и кости. Из рассказов Ахилла Загрей слышал, что люди ощущают подобное, когда после долгого перерыва берётся за меч, но не может перенести это на собственный опыт. Он-то точно от дела не отлынивал.              Когда Загрей пропускает смертельный удар копейщика от того, что руку скрутило вспышкой боли, он наконец решается рассказать друзьям. Дуза в шоке и первым делом возвращает огромный запас амброзии, который он когда-то отказался забрать. Но даже ванна из амброзии даёт лишь небольшую отсрочку. Загрей знает, что боль вернётся. Не сейчас, так после следующей смерти.       Мегера поначалу шутит, припоминая все те разы, когда он кромсал её на части, чтобы выбраться из Тартара. Шутит, пока не осознаёт, что Загрей совершенно серьёзен. Но помочь ничем не может, как и Танатос. Всем понятно, как ведут себя души в подземном мире, а как — боги. Никто не знает, что делать с полубожественным телом.              Загрей берёт перерыв от регулярных проверок, пока не решит проблему. Нет драк с охраной — нет возможности повредиться и умереть. Отличный план. И изъян в нём обнаруживается быстро: как ни глуши боль, но она не только не уходит, а накапливается, разливается по всему телу, пока не становится нестерпимой. Загрей не ждёт, чем это закончится, а находит Танатоса и разве что не на коленях уговаривает убить себя.              Взмах косы бога смерти кажется приятнее любых объятий и поцелуев.              Теперь Загрей знает, что у него мало времени. Каждая смерть приглушает боль, но ускоряет некие процессы внутри. Его всё больше беспокоит, не начнёт ли тело разрушаться само по себе, не повредил ли он чары Никты, когда-то вернувшие его к жизни.              Он по-прежнему не рассказывает ничего отцу — что тот сможет предложить? Только поворчит, что аккуратнее надо было быть при побегах и не лезть на поверхность, сам виноват, что столько раз убивался. Загрей уверен, что справится без его помощи. Он перерывает архивы, попутно каталогизируя несколько секций, чем отец несказанно рад. Решения по-прежнему нет.              Слово за слово и его секрет расползается по подземному миру. Никта врывается в его покои, как раз когда он думает в очередной раз позвать Тана на помощь, лишь бы ненадолго избавиться от боли, отдающейся в каждом шраме.              — Ты молчал?! Как ты мог такое скрывать? — орёт Никта с порога, и он с трудом узнаёт её. Никаких «дитя моё», никакого спокойствия. Из-за её плеча виновато выглядывает Дуза и что-то лопочет. Конечно, кто ещё мог бы разболтать… из кого ещё бы Никта смогла вытянуть эту тайну.              Она не слушает объяснений, что он не хотел никого беспокоить, что он справится сам, что не так-то это и больно… Она хватает его за руку и тянет к выходу из покоев.              — Так ты знаешь, что делать? — с надеждой спрашивает Загрей. Не к отцу же она его ведёт, в самом деле.       — Увы, нет, дитя моё. Однако ты столь тщательно избегал чужой помощи, что наверняка не спросил тех, кто мог бы подсказать решение.              Никта уверенно ведёт его к административному залу. Хаос, конечно же. Кто бы это ещё мог быть. Загрей корит себя за то, что не догадался посоветоваться с Хаосом, но теперь это не имеет значения. Один шаг в портал — Никта совершенно не заботится о том, переживёт ли Загрей перемещение, — и вот они оказываются в первозданной пустоте.              — Хронос… да, возможно, это выход, — говорит Хаос, выслушав их. — Как любопытно. Бог времени мёртв, и быть может, поэтому оно отныне движется в одном направлении, что для людей, что для богов… и полубогов. Частицы его сущности должно хватить, чтобы обратить время вспять.              В пустоте шрамы Загрея резко перестают болеть. Он мог бы остаться здесь. Не навсегда — пока они не придумают решение. Но нежелание сидеть на месте даёт о себе знать.              — Что нужно сделать? Как и где его найти? — спрашивает он. Пусть его тело уже не то что прежде, но он сбегал из подземного мира сотни раз, он сможет как-нибудь найти Хроноса.       — В этом нет необходимости, — отвечает Хаос и показывает сгусток энергии. — Мы можем начать, когда ты будешь готов.              Загрей верит на слово. Но также он помнит, что помощь Хаоса не обходится безвозмездно.              — И какие побочки? — воодушевившись, интересуется он. — Я перестану чувствовать, что горю, пока не обращусь в кучку пепла, или ещё что-то там?       — Полубожественное тело — творение хрупкое. Вернуть его в неповреждённое состояние, не создав новых проблем, слишком сложная задача даже для нас. Мы поступим иначе: мы вернём тебя в ушедшие времена, когда твоя оболочка была надёжна, и закрепим в таком состоянии. Смерть будет по-прежнему властна над тобой, но больше не причинит вреда.       — Звучит неплохо, — кивает Загрей, пока до него доходит смысл сказанного. — Погоди, а я буду всё помнить? Столько всего случилось с тех пор, как я решил сбежать от папы…       — Нет. Скорее всего. Может быть — да. Мы не знаем.       — Хорошо, а ты будешь помнить? Расскажешь мне, когда я тебя снова встречу?       — Время должно течь своим чередом, дитя моё, — напоминает Никта. — Если ты сохранишь знания о своих достижениях, ты не должен использовать их ни во вред, ни во благо. Если начнёшь сначала, то никто не должен сбивать тебя с пути.              Загрей думает. Не заставит же Никта соглашаться сейчас. Возможно, если поискать ещё, то он найдёт другой способ. Но его былой задор гаснет. Он признаёт, что устал искать решение вслепую. Если он проглядел возможность попросить Хаос о помощи, сумеет ли найти другой вариант сам?              — Как вы будете объяснять папе, маме, всем остальным, куда я пропал?              Никта не находится с ответом, но Хаос будто предвидел вопрос.              — Объяснения не потребуются. Подземный мир настоящего перестанет существовать. Его место в осязаемой реальности займёт новый, и ты поможешь ему стать таким, каким знаешь сейчас.       — Я же всё забуду.       — Ты справишься, дитя моё, — ободряет Никта. Загрей не может прочесть в её глазах, что она думает о словах Хаоса, но хотя бы не слышит горечи в её голосе.       — Тогда я должен сначала попрощаться. На случай если никто никуда не пропадёт, кроме меня, и Никте придётся объяснять, что произошло.              Втайне он надеется, что семья, узнав о его проблеме, найдёт простое и очевидное решение. Но что Аид, что Персефона предлагают варианты, которые он уже перепробовал.              — С Хроносом неплохая идея, да. Всё равно мне не нужен такой бездельник, как ты, — храбрится Аид. Загрей криво улыбается ему, пытаясь не стонать от очередной волны боли. Она будто копилась за плотиной из пустоты и накатила, едва они вернулись от Хаоса.              Загрей долго думал, рассказывать им всю правду или нет, но в итоге умалчивает, что этот поток реальности может исчезнуть. Для матери он сочиняет неуклюжую сказочку, как Хаос сможет разделить его надвое: один Заг отправится назад во времени, а страдающий Заг останется здесь, быть может, его сумеют исцелить. Кажется, мать видела его враньё насквозь, как олимпийцы раскусили её ложь о гранате. Но если Хаос такой всемогущий, почему бы не предложить ему такой вариант? Зачем стирать реальность совсем, когда можно поделить её надвое, чтобы никто не расстраивался.              Хаос ничего не обещает, однако план Загрея вызывает у него интерес. К сожалению, Загрей никогда не узнает, удалось ли расщепление миров: чтобы запустить процесс, он должен зайти в подготовленный Хаосом вихрь времени. Тогда все связи с текущей реальностью оборвутся, и обратный поток унесёт его в те времена, когда он впервые задумался о побеге.              — Что ж, встретимся на другой стороне, — говорит Загрей и перед тем как зайти в вихрь, привычным движением забрасывает стигийский клинок за спину.              Время увлекает его за собой, он не сопротивляется и отдаётся потоку. Перед ним мелькают воспоминания: уходят или ещё нет? Какая разница. Он уверен, что в любом случае поступит точно так же. Будет пререкаться с папой по мельчайшему поводу, подкатывать к Дузе, ругаться и мириться с Мег. И конечно, он снова найдёт мать и уговорит вернуться к семье.              Но если он всё-таки ничего не забудет, то наплюёт на запрет Никты и обязательно поговорит с Танатосом до первого побега, а не когда тот наконец нагонит его в Элизиуме.